Второгодник (СИ) - Литвишко Олег. Страница 22

— За час мы обойти всех не успеем, — понуро изрек Славик.

— Откладываем на два часа. Сегодня будем ждать до победы.

Пришло десять человек, семь отказались идти.

— Выходите сюда, встаньте лицом к Командирам Отрядов! — голосом отца Гамлета выдала Нонна Николаевна. — Слева начинайте. Андрей, мы слушаем, почему ты самовольно ушел с работы.

— А почему я должен вкалывать в свои каникулы? — с отчаянием камикадзе выкрикнул Андрей. А что боец, похоже!

— Значит, ты просто школьник и к жителям села не относишься, так? Тебя решения школьного коллектива помочь сельчанам не касаются, так? Почему вчера не сказал, что не будешь работать? — Нонна Николаевна давила нешуточно, в последний момент нависнув над несчастным Андреем. Желание провалиться сквозь землю у остальных отказников выразилась покраснением щек и ушей. Они не нашли в себе силы как-то сформулировать свою позицию, а лишь блеяли, как овцы перед стрижкой. Пора переводить ситуацию в конструктив.

— Вы ушли с работы, потому что устали. А что будет завтра утром, когда мышцы заболят по-настоящему? Вы не встанете с кровати, а мамочка прибежит ставить компрессик? А как вам видится процесс обучения мужской работе? Вы вообще-то собираетесь становиться мужчинами или вам под маминой юбкой теплее и уютней? Вы, вообще, учиться зарабатывать собираетесь, черти ленивые?

— А что скажут командиры? — задала Нонна Николаевна вопрос, резкий до неожиданности.

— А мы что, мы согласны, плохо это, — послышалось блеяние, сходное с речами отказников. Совершенно очевидно, что наши командиры сидят вместе со всеми в общем болоте и квакают с ними в унисон. А нам нужны командиры, которые в том, что мы делаем, видят что-то такое, что потерять не хочется.

— Из-за этих ребят и таких, как они, слабаков наши начинания могут рухнуть. Одни ленятся, но делают бравый вид, другие их поддерживают не потому, что согласны, а потому, что друзья. В итоге большая часть ребят не приходит. Их предел сидеть за партой и есть пирожки в обеденный перерыв.

"Чайки стонут перед бурей, стонут, мечутся над морем и на дно его готовы спрятать ужас свой пред бурей. И гагары тоже стонут, им, гагарам, недоступно наслажденье битвой жизни: гром ударов их пугает. Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах… Только гордый Буревестник реет смело и свободно над седым от пены морем!" — продекламировал я на истерическом взводе кусочек "Песни о Буревестнике", стараясь делать ударения в нужных по смыслу местах.

— Вы, глупые пингвины, для чего бережете свои жирные тела? Чтобы удочка из рук не выпадала или чтобы стакан не дрожал? А вы, командиры? Какие вы командиры, вам бы только из толпы пингвинов не выпадать! Быть, как все! Вам, гагарам, недоступно наслажденье битвой жизни! Вам бы в кучку, к пингвинам прижаться! — Я махнул рукой и сел. Нам нужно, очень нужно, чтобы кто-нибудь из командиров не выдержал и откололся от монолитной ребячьей стены. Хоть один.

Не выдержала Наташа Лисовская из девятого класса, командир "Учетчиков". Она встала, напрягла губы в ниточку и начала выплевывать слова:

— Я хочу работать. Я хочу учиться. Я хочу жить, как человек. И если из-за кого-нибудь все это прекратится, я тому… тому… глаза выцарапаю!!! — последние слова она уже кричала.

— Натаха, ты не заводись, сама-то… — начал кто-то из отказников, но его перебил Ухо:

— А я глаз выбью, салабоны! Правильно Игорь сказал, пингвины вы жирные. Кто завтра не придет, будет моим личным врагом!

Рядом с ними молча встали еще три командира. Это была наша первая, но главная победа на пути создания здорового коллектива!!!

В великой китайской "Книге Перемен" в десятой гексаграмме есть такой образ: "Наступи на хвост тигра так, чтобы он не укусил тебя. Развитие." Тигр является символом всего старого, устоявшегося, что в силу своей привычности способно погубить то новое, что вы хотите создать. Сейчас, в начале пути, тигром для нас с Нонной Николаевной является все село, с его жителями, привычками, традициями, устоявшимся миропониманием. Нам надо найти такой подход к людям, чтобы они добровольно пошли за нами, не взбрыкивая; как ласковая кошечка, а не грозный зверь.

С другой стороны, для существования коллектива и всего процесса воспитания нам нужна дисциплина. Дисциплина — это некий набор требований к ребенку, давление, насилие над ним. Это справедливо ровно до того момента, пока ребенок не сочтет эти требования правильными, справедливыми и внутренне не примет их, как норму своего поведения. Такое случается на последнем, четвертом, уровне развития коллектива.

Наш же коллектив находится на первом уровне своего развития, когда с одной стороны стоит директор, а с противоположной, в известной оппозиции к нему, все остальные, причем и учителя тоже. Я бы назвал этот этап организационным. Директор, собирает людей, организует коллективную деятельность, которую не отторгают члены коллектива, распределяет роли, порядок работ, расписание и все прочие организационные моменты. На этом этапе все его требования должны быть строго увязаны с логикой коллективной деятельности. Опоздание, невыход на работу, несоблюдение должностных инструкций — все это мешает нормальной работе, а значит, можно и нужно применить требование. Ввести в практику подчинение. Это оправдано. Главное, что это было оправдано в глазах самих ребят. Все законно, как они говорят.

Антон Семенович Макаренко назвал этот этап развития коллектива "этапом диктаторского требования руководителя". Именно за это слово, "диктаторское", а также за использование коммунистической фразеологии в наши демократические времена его идеи изъяли из педагогики, а его самого предали анафеме.

Боже мой, людишки, что вы творите!!! Ничего не смыслите в педагогике, но заняли ответственные посты в Министерстве и Академии педагогических наук, оцениваете гения по использованию тех слов и терминов, которые были приняты в его время, но которые со временем поменяли значение. В итоге Макаренко — певец тоталитаризма и диктатуры. Куда катится мир!!! Идиот на идиоте и идиотом погоняет!!! Хорошо, что я уже не там, демократический угар остался далеко в будущем.

Утро началось с ожидаемого разгильдяйства старших школьников, которые составляли костяк "Распиловщиков" и "Окорочников". Выход на работу затянулся больше, чем на час, а потом час ушел еще и на раскачку. Не помогали ни мои визги, ни ругань Виктора Сергеевича. Ребята больше напоминали сомнамбул, чем бодрых строителей светлого будущего. Скрип их костей слышался физически. Они не спорили и не огрызались, они просто ползали.

Когда я завернул Светку с первыми бутербродами и крикнул им, что сегодня они не заработали, ребята проводили телегу с тоской и безнадегой. Виктор Сергеевич объявил перерыв, и все попадали, где стояли.

Глядя на эту ломку тел и психики, в какой-то момент я подумал о чудовищной жестокости происходящего, но здравый смысл и мой старческий цинизм не позволили жалости что-то сделать. После перерыва ребята задвигались бодрее, стали ухмылками реагировать на мои подколки, а к концу третьего часа кто-то первый раз пошутил в ответ. Жизнь выправлялась. Забегая вперед, скажу, что справились мы с этой напастью только через две-три недели. О ней просто забыли и вспоминали со смехом.

А сейчас я объявил, что после работ состоится общее собрание школы и явка всем строго обязательна. Такое безобразие без реакции оставлять никак нельзя.

Где-то в четыре часа прибежала Наташка, младшенькая Елены Петровны, и, запыхиваясь и глотая слова, донесла до нас содержание своего послания: звонил Петрович и просил загрузить две машины: одну окоренным кругляком, а другую обрезной пятидесяткой. Отправка завтра утром.

Про усталость уже никто не вспоминал. Суета поднялась несусветная. Все бросились грузить машины. Я лишь в отчаянье покачал головой и показал рукой на это безобразие Виктору Сергеевичу. Тот совсем, как петух, захлопав крыльями, бросился свистеть и строить народ… К концу смены машины-таки загрузили и даже не смертельно сбили производственные процессы. Мужики обзывали все это зрелище "детским садом", но как-то не зло, со смешинкой в глазах.