Второгодник (СИ) - Литвишко Олег. Страница 30

— А вот с этого места поподробнее, особенно про самостоятельную учебу. Из школы можно будет выходить? Тогда мы завсегда согласны. — галерка начала подпускать блатняка.

— Слушайте, кто там на галерке такой умный и бесстрашный, что из-за спин боится показаться. Выходи сюда и задавай свои вопросы.

— А нам и здесь хорошо.

— Да кому вам-то? Покажитесь, что я со стенкой-то разговариваю.

— Нам — это коллективу!

Поднялось несколько десятков рук, нерешительно так, но поднимались. Похоже, не очень-то и хотят светится. "Не, ребяты-акробаты, только чай!" Мне нужна персона для возведения в ранг почетной оппозиции. На ком-то надо учить остальных. Пошел в зал, в сторону поднятых рук. Повисла тишина. Необычность происходящего, похоже, всех заинтересовала. Подошел вплотную к группе, которая подняла руки. Где-то десять пацанов. Я их не знал, они не работали в наших отрядах.

— Ну, вот он я! Кто со мной говорил, кому ответить на вопросы? — постарался спросить нарочито небрежным голосом.

— Можешь со мной поговорить, камса, если такой смелый. Не боишься?

— Тебя? Нет, не боюсь. — Мой оппонент встал и оказался довольно симпатичным парнем, который делан не топором. Правильное сложение, чистое лицо, красивый разрез насмешливых глаз, так что я даже пожалел, что встал не Оглобля. — Обзовись.

— Тебе можно звать меня Сережей, — он начал ерничать, а я терять жалость к нему.

— Хорошо. Тогда слушай, Сереженька! Специально тебе объясняю, а заодно и всем остальным, непонятливым. Школа создана в давние времена, очень давние, тебя тогда еще не было, — зал подхихикнул. — Все эти тысячи лет школа занималась всегда и везде только одним делом — развивала мозги своим ученикам. В противном случае вырастали исключительно сорняки. Проверено на опыте. Судя по тому, что тебе это не понятно и ты задаешь такие идиотские вопросы, твои мозги за предыдущие восемь-девять лет развились не очень. Значит, твоя дорожка после школы известна: ПТУ — станок — пивной ларек. А потом на выбор: или дурка или канава. А кстати, ты из какого класса, красивый такой?

— Ну, ты попал, пацан! Подожду конца собрания и объясню тебе и про ларек, и про канаву. А в классе я десятом, не заметил?

— Нет, не заметил. И этот хочет кулачками поработать… Я же говорю, что мозги не развиты, девственно чисты, как у гамадрила. Вот именно для таких, как ты, и введены новые предметы. Если не понимаешь, то объясняю, они развивают способность к учению, восполняют то, что ты не сделал в предыдущие девять лет.

Сергей полез через сидящих с явным намерением врезать, куда попадет.

— Погоди, не делай глупостей, село небольшое, спрятаться некуда, ты по-любому меня найдешь. Ты мне лучше скажи, ты в школу ходить будешь?

Он стоял передо мной с алыми щеками, учащенным дыханием и сверлил меня взглядом. Похоже, даже вспотел. Разозлил я его. А боец, однако! Красавец! Александр Македонский точно бы взял в свою гвардию. Но пока, увы…

— Ты говорить-то можешь? Или так разозлился, что все слова в глотке застряли?

— Ох, что я с тобой сделаю… Ладно, что ты от меня хочешь?

— Спрашиваю конкретно, ты в жизни школы участие принимать будешь, помогать отстраивать учебный процесс будешь?

— Я на это не нанимался.

— А на что ты нанимался?

— Я буду приходить, чтоб меня учили.

— И кому ты, такой красивый, нужен? — я перешел на легкую издевку. Зал то молчал, то смеялся, но похоже у меня были единомышленники.

— А тебе-то какое дело? Или побежишь закладывать?

— Чтобы тебя заложить, никуда бежать не надо. Ты сам себя закладываешь — все учителя, включая директора, здесь. А надо мне это потому, что мне не все равно, кто рядом со мной учится. А оболтусов, которые сидят по задним стенкам, да только и делают, что воняют, мне вообще видеть в школе не хочется. Я бы вас, уродов… — страшная рожа возникла у меня автоматически и к месту.

— Не тебе решать, урод, — вернул мне Серега мой пассаж.

— А вот тут ты, милый, ошибаешься, еще как мне… Товарищи, кто хочет остаться тупым выродком и не будет помогать учителям нас учить, остаются в зале, а остальных прошу на сцену. Я и учителя хотят видеть вживую, есть ли в нашем коллективе толковые ребята, на которых можно положиться.

Я чуток манипулировал. Первыми встали несколько девочек из старших классов, потом Ухо и другие командиры, поток нарастал. Вскоре осталось человек десять, но былой бодрости в них уже не было.

— Ну а вы? тупые ублюдки или все-таки нормальные люди? — Это их добило и на сцену поднялись все, кроме Сергея. — Он не хочет быть с нами, давайте освободим его от необходимости ходить в школу. Кто за то, чтобы отчислить Сергея из школы, прошу голосовать.

Начали подниматься руки, и когда их стало значительное количество, я резко закончил:

— Кто против — нет, кто воздержался — нет. Единогласно. Нонна Николаевна, прошу утвердить решение общего собрания, — сказал я. А потом надавил:

— И непременно — сейчас!

Нонна Николаевна встала. Выглядела она немного обалдело.

— Я не могу отчислить ученика из школы, но могу не допускать его до занятий.

И, повернувшись к Сергею, подпустила металла:

— Это означает, что придешь сдавать выпускные экзамены. Не сдашь — останешься на второй год, сдашь — получишь аттестат. А теперь — свободен.

Остальное оказалось делом техники. Поручили все решить Совету Командиров и доложить собранию. Командиры ввели институт дежурных по школе из числа командиров, которые следят за выполнением расписания. Выбрали трех девочек составлять совместно с директором расписание. В общем, утром расписание висело на стене, а Ухо с повязкой объяснял всем желающим, куда бежать и с какой скоростью. Желающих послушать повторное объяснение не было. Смеха было много, беготни добавилось, но опоздания прекратились. Заскрипели перьевые ручки вместе с мозгами, зацокали чернильницы, зашевелились губы, повторяя услышанное — "история" сделала очередной поворот и покатилась, набирая скорость. Коллектив чуть-чуть повзрослел. Его прекрасную мордашку увидел уже не только я, но и Нонна Николаевна. С такими темпами за месяц-два перейдем на второй уровень.

Мы с мамой сидели, обнявшись, на моей кровати в полной темноте, лишь из окна светила луна, покрыв всю мебель в нашей комнате серебристой пылью.

— Сыночек, ты так мало ешь и совсем не спишь, — обстановка позволяла говорить только шепотом. — Сейчас опять убежишь? Зачем тебе эта гитара, поспал бы лучше, — она говорила просто так, потому что по-другому не могла, понимая, что я все-равно уйду.

— Мамуля, а ты хочешь вернуться в Ленинград, к папе?

— Ой, не знаю, сыночек. Сердце по нему болит. Как он там? Что ест? Как подумаю, так хочу поехать, но ведь ты со мной не поедешь? — то ли спросила, то ли утвердила она.

— Нет не могу, мне не дадут, да и не хочу я. Здесь делаются все мои задумки, за всем пригляд нужен.

— Я понимаю, вот и мучаюсь: и тебя оставить не хочу, и за папу переживаю.

Мы опять надолго замолчали. Под боком у мамы было так уютно и тепло, как в детстве. А еще мамин запах, сейчас я его чувствовал очень остро, даже голова немного кружилась.

— Зато ты можешь мной гордиться и хвастаться, — сказал я невпопад.

— От этого мне только стыдно и неловко, не нужно мне этого. Я к тебе, такому, не имею никакого отношения. — Еще чуть-чуть и мама заплачет, хотя для нее это почти немыслимо — она никогда не плакала. Видать, накипело. Как же мне ее жалко! Это единственное, что существенно отравляло мою сегодняшнюю жизнь.

— Мам, а ты не хочешь пойти учиться?

— Ой, сыночек, куда же я пойду? Я, почти старуха, буду сидеть среди молоденьких мальчиков и девочек. Срамота одна.

— Мамуля, давай, ты пойдешь в институт Герцена и будешь преподавать русский и литературу. Я, например, не знаю второго человека, кто бы так оптимистично воспринимал даже трагические вещи. Вот и научишь этому детишек.