Томасина - Гэллико (Галлико) Пол. Страница 8
Конечно, Мэри Руа запрещалось и заглядывать на больничный дворик, но в огороде она играла. Сиживали в огороде и отец ее с соседом-священником, которому нравились и цветы, и овощи, и зелень, выросшие в столь близком соседстве со смертью.
Сейчас, незадолго до ленча, миссис Маккензи гладила наверху и не могла услышать, как вернулась и как плакала осиротевшая хозяйка. К тому же, плакала Мэри тихо, не кричала, не рыдала, просто лились по щекам слезы, словно ей и положено теперь жить плача, как прежде она жила смеясь и улыбаясь.
Решительно и мрачно Мэри Руа прошла в кухню, где стояло на полу нетронутое молоко, дожидаясь исцеленной Томасины, вышла в огород и приблизилась к забору. Он был выше ее. Она нашла два ящика, поставила их друг на друга и влезла на них. На заднем дворе больницы, венчая кучу мусора, длинной полоской золотистого меха лежала Томасина. Глаза ее были закрыты, губы раздвинуты.
С несвойственной ей расторопностью Мэри Руа вгляделась в окна обоих домов. В них никого не было. Миссис Маккензи гладила, распевая гимны (по-видимому, раскаленный утюг напоминал ей об адском пламени), отец и Вилли трудились над собакой.
Мэри Руа легко и быстро перелезла через забор, подбежала к мусорной куче и схватила свою покойницу, как шотландская вдова, разыскавшая тело на поле боя. Она положила ее на плечо, поставила другие ящики, влезла на забор, отодвинула их ногой и спрыгнула. Потом, прижимая к груди еще не остывшую кошку, она отворила калитку и побежала по улице.
Хьюги, сын лерда, живший в большом поместье, в миле от берега, заслышал плач и вышел к ней, когда она, выбившись из сил, опустилась на траву у высокого дуба.
– Ой, Мэри! – сказал он. – Что с Томасиной?
Мэри подняла мокрое лицо и увидела, что ее друг и защитник стоит рядом с ней на коленях. А он, услышав приторный запах, сам сообразил, что случилось, и осторожно начал:
– Может, оно и лучше… Может она была не-из-ле-чи-мо больна…
Мэри взглянула на него с отчаянием и ненавистью. Мягкосердечный Хьюги понял, что так говорить нельзя, но совершенно растерялся от криков, слез и рыданий. «Папа и не пробовал! – кричала Мэри. – Он плохой… Ты плохой… Все вы…» В конце концов она уткнулась лицом в мох и стада скрести ногтями землю.
Хьюги не понимал, что можно так плакать из-за кошки – у них в парке их кишело сотни, и он не отличал одну от другой. Но он слышал, что люди с горя умирают, и очень испугался за Мэри. Он был достаточно взрослым, чтобы понять: не можешь утешить – отвлеки.
– Вот что, Мэри, – сказал он. – Мы ее как следует похороним. Прямо сейчас! У нас есть атласная коробка, туда ее и положим. Устелем коробку вереском, он очень мягкий… Ты слышишь меня, Мэри Руа?
Она его слышала. Рыдала она все тише и тише, хотя и не поднимала головы. А он, ободренный успехом, развивал свою мысль:
– Устроим шествие через весь город. Ребят соберем много. Ты наденешь траур, пойдешь за гробом и будешь громко рыдать.
Мэри Руа приподнялась и посмотрела на него поверх Томасининого тела.
– У миссис Маккензи есть черная шаль, – сообщила она.
– А я возьму у мамы накидку на голову, – подхватил Хьюги. – И Джеми будет играть на волынке! Он учился, очень здорово играет. Представляешь – в юбочке, в шапочке с лентами и дудит «Плач по Макинтошу».
Мэри Руа слушала как зачарованная. Глаза ее стали круглыми, словно монетки, и слезы на них высохли.
Хьюги говорил:
– Я тоже надену юбочку, накину плед на плечи, возьму кинжал и сумку… Все будут на нас смотреть и приговаривать: «Вот идет вдова Макдьюи» – это про тебя, а про Томасину: «Упокой ее, Господи!»
– Правда, Хьюги?
– Еще бы! – Он сам увлекся своей выдумкой. – И мы поставим надпись!
– Какую такую надпись?
– Ну вроде могильного камня. Сперва ставят дощечку… если спешат… – Его синие глаза загорелись, и, запустив пальцы в темные кудри, он медленно продекламировал: «Здесь лежит Томасина… зверски умерщвлена… 26 июля 1957 года».
Мэри Руа с обожанием глядела на него, а он говорил:
– Я скажу надгробное слово… «прах во прах возвратится…» похвалю ее… распишу, как ей хорошо на небе… Мы забросаем могилу цветами. Джеми опять залудит… и мы устроим поминки…
Мэри обняла его, склонившись над Томасиной.
– Вот и молодец! – сказал Хьюги, вытер ей лицо чистым платком и помог высморкаться. Потом он аккуратно отряхнул ее фартучек от листьев и травинок.
– Я ее возьму, – заторопился он. – Положу в коробку. Позову Джеми, соберу ребят. А ты беги, одевайся! Что за похороны без вдовы?
Она послушно побежала к дому, улыбаясь и плача. Больше всего ее умиляла фраза «Зверски умерщвлена».
8
Ветеринар Эндрью Макдьюи не видел похорон своей последней жертвы – он направлялся со своим другом, священником, на другой конец города, к слепому нищему. Немного раньше, часа в три, Энгус зашел в лечебницу, чтобы узнать, как здоровье собаки-поводыря.
– Что ж, – сказал ему Макдьюи, предвкушая восторг и удивление, – глаза я твоему Таммасу спас. Через три недели собака будет в полном порядке.
– Вот и хорошо, – ответил священник. – Так я и знал.
– Мне льстит, что ты так веришь в меня… – начал Макдьюи.
– Нет, – простодушно перебил его отец Энгус, – я не из-за тебя. Я…
– А я возьму у мамы накидку на голову, – подхватил Хьюги. – И Джеми будет играть на волынке! Он учился, очень здорово играет. Представляешь – в юбочке, в шапочке с лентами и дудит «Плач по Макинтошу».
Мэри Руа слушала как зачарованная. Глаза ее стали круглыми, словно монетки, и слезы на них высохли.
Хьюги говорил:
– Я тоже надену юбочку, накину плед на плечи, возьму кинжал и сумку… Все будут на нас смотреть и приговаривать: «Вот идет вдова Макдьюи» – это про тебя, а про Томасину: «Упокой ее, Господи!»
– Правда, Хьюги?
– Еще бы! – Он сам увлекся своей выдумкой. – И мы поставим надпись!
– Какую такую надпись?
– Ну вроде могильного камня. Сперва ставят дощечку… если спешат… – Его синие глаза загорелись, и, запустив пальцы в темные кудри, он медленно продекламировал: «Здесь лежит Томасина… зверски умерщвлена… 26 июля 1957 года».
Мэри Руа с обожанием глядела на него, а он говорил:
– Я скажу надгробное слово… «прах во прах возвратится…» похвалю ее… распишу, как ей хорошо на небе… Мы забросаем могилу цветами. Джеми опять залудит… и мы устроим поминки…
Мэри обняла его, склонившись над Томасиной.
– Вот и молодец! – сказал Хьюги, вытер ей лицо чистым платком и помог высморкаться. Потом он аккуратно отряхнул ее фартучек от листьев и травинок.
– Я ее возьму, – заторопился он. – Положу в коробку. Позову Джеми, соберу ребят. А ты беги, одевайся! Что за похороны без вдовы?
Она послушно побежала к дому, улыбаясь и плача. Больше всего ее умиляла фраза «Зверски умерщвлена».
8
Ветеринар Эндрью Макдьюи не видел похорон своей последней жертвы -он направлялся со своим другом, священником, на другой конец города, к слепому нищему.
Немного раньше, часа в три, Энгус зашел в лечебницу, чтобы узнать, как здоровье собаки-поводыря.
– Что ж, – сказал ему Макдьюи, предвкушая восторг и удивление, – глаза я твоему Таммасу спас. Через три недели собака будет в полном порядке.
– Вот и хорошо, – ответил священник. – Так я и знал.
– Мне льстит, что ты так веришь в меня… – начал Макдьюи.
– Нет, – простодушно перебил его отец Энгус, – я не из-за тебя. Я…
Макдьюи сердито рассмеялся.
– А, Боженька! Ясно… Знал бы ты, сколько раз мы теряли всякую надежду! Собака просто чудом осталась жива… – И он остановился, услышав, какое слово произнес.
Энгус Педди весело кивнул.
– Я о чуде и просил. Знаешь, у нас судят по плодам. А в тебе я, конечно, не сомневался. Пойдем скажем Таммасу, а?
– Иди скажи сам. На что я тебе?
– Он тебя просил: «Спасите мои глаза». Ты их спас.
– Вот как? А ты вроде только что говорил…