Неизменная любовь (СИ) - Горышина Ольга. Страница 7

С телефоном в руке и с рюкзаком на плече я осторожно приоткрыла балконную дверь и так же тихо затворила. Паясо не проснулся. Спал настоящим сном младенца, свернувшись под одеялом калачиком. Жара… Я стащила с него одеяло и отвернула от лица простынь. Лоб уже весь мокрый — долго же я трепалась со своим вампиром. И снова дверь закрыла… Пришлось вернуться, приоткрыть и поставить стул. На улице довольно тихо — хотя молодежь из пушки не разбудишь. А меня под дулом пушки не уложишь в такое время спать.

Напившись воды до пузырей в носу, я залезла с ногами на подушку и принялась советоваться с товарищем Гуглом по поводу покупки новой посудомоечной машины. И через пять минут отправила мужу фотографию и номер модели. Пусть его душенька будет спокойна, а руки заняты делом. Тогда он не станет тянуться к телефону, чтобы раздражать меня нытьем. Сам отказался ехать в Ирландию. Сам. Да, я не настояла… Но он отказался первым.

Сунув шнур от телефона в розетку, я спустилась ногами вниз кровати и решила использовать подушку по назначению. Только глаза отказывались закрываться и мне пришлось повернуться к спящему Паясо спиной, чтобы перестать его разглядывать. Симпатичный мальчик, и во сне действительно мальчик. Интересно, среди друзей, которые приедут в субботу, есть девушки? А что? Море, солнце, фрукты… Да, фрукты, не пиво… И любовь. У него обязательно должна быть любовь. Если не сейчас, то когда? Потом будет работа, работа и снова работа… А сейчас безбашенное студенчество.

И где же была моя юность? А у меня ее не было. Вместо безбашенного студенчества, у меня был муж на двадцать два года меня старше. Нашему сыну повезло больше. Хотя… Мишаня слишком серьезный для своих двадцати. И девушка у него серьезная. Они даже ходят каждое воскресенье в церковь. Не дай Бог, пойдут к алтарю. Я к этому пока не готова… Нет… Я отправляла его учиться, а не жениться на рыжей дородной ирландке. Но разве меня спросят в этом деле?

Глава 6 "Автопортрет с рюкзаком"

До самого момента пробуждения, я не знала, насколько это противно, когда на тебя смотрят во сне. Особенно в спину. Прицельный взгляд может выстрелить громче пушки и разбудить в ту же секунду. Я даже не потянулась, сразу обернулась.

В комнате горел ночник, но властвовала тишина. Паясо сидел на кровати, как и прежде, в одних трусах. И не просто смотрел на меня, а чирикал что-то в блокноте карандашом. Рисовал? Неужели? При свете ночника? И разбудил… взглядом. Не скрежетам же грифеля по бумаге, в самом-то деле!

Сейчас он медленно отложил блокнот в сторону и попросил прощения за то, что помешал моему сну. И заодно поинтересовался, смогу ли я снова заснуть, если он погасить свет?

Я кивнула и откинула назад волосы, удерживая простыню у груди, не зная еще, в каком состоянии находится моя одежда. Тишина давила, но я не знала, какими словами ее нарушить. Не отворачиваться же молча к двери в коридор? Спросить, что он делал? Ну так и есть:

— Рисовал.

— Можно посмотреть?

Я успела заглянуть под простыню и отпустила ее со спокойной душой. Заодно вместо волос нащупала выключатель своего ночника. Стало совсем светло. Который час? Да черт с ним! Когда рисуют тебя… Вернее, твой вид сзади… На самом деле для рисунка в полутьме весьма неплохо. Все складочки прорисованы… Складки простыни, если что…

— Вы спали ко мне спиной и мне не хотелось уходить с кровати, — ответил Паясо на вопрос, который я не задала. Во всяком случае, вслух. — Я мог вас разбудить, если бы стал ходить по комнате… Это во-первых. А во-вторых, я рисовал не вас и даже не спящую женщину…

Или я все же подумала вслух? Иначе откуда такая оправдательная тирада?

— Я рисовал метафору отдыха, спокойствия и, скажем, любви. Да, любви. А почему бы нет?!

Да, почему бы нет? Если он меня спрашивает, а не разговаривает сам с собой или со стеной… Да, да, я молчала, потому что юный художник смотрел теперь не на меня и даже не мимо меня, а в пустой потолок.

— Знаете, как с точки зрения искусства, надо расценивать изображение человека со спины, то есть без лица?

— Как? — спросила я, тоже стараясь не смотреть на него, но голая грудь, как магнит, тянула к себе мой теперь совсем уже не сонный взгляд, который, зараза, желал спуститься все ниже и ниже. Непростительно ниже.

Свинство, молодой человек! У вас было достаточно времени, чтобы одеться — взяли бы сначала шорты, а потом уже карандаш! Не виноватая я, он сам разделся…

— Как не какого-либо определенного человека, а… — Паясо как ни в чем не бывало смотрел в потолок, на котором прорисовывались два световых круга от наших ночников. — Как бы попроще объяснить…

Попроще? Надеюсь, это просто клише такое, а не констатация факта, что он считает меня недалекой… Впрочем, вся молодежь так думает о старшем поколении… А о чем сейчас подумала я? О том, что рисовать ему следовало автопортрет. С ногами! И заставила себя смотреть на эту часть молодого тела. На то, как Паясо перебирает по полу пальцами босых ног. А слова его, между тем, свистели мимо моих ушей, хотя бедолага изо всех сил старался повысить в моих глазах свой айкью.

— В общем, такое искусство ближе нам как зрителям. Особенно современным. Лицо — это определенный человек, а не видя лица, мы можем увидеть в изображенной фигуре самих себя или же квинтэссенцию наших чувств и отношения к действительности и происходящему вокруг нас или в нашей душе…

До него, кажется, дошло, что я его больше не слушаю. И после секундной паузы, Паясо спросил:

— Но если хотите, я могу попытаться нарисовать именно вас.

— Нет, спасибо! — От неожиданности я чуть не подскочила с кровати, и чтобы смягчить резкость отказа, выдала: — У меня есть портрет от уличного художника. В моем родном городе их очень много.

Надо было как-то продолжать разговор… Как-то… Чтобы парень прекратил трепать мне нервы заокеанским интеллектом. Только о чем говорить со студентом на каникулах? По-взрослому, конечно, об учебе! Ха…

— А ты где учился рисовать? — спросила я, рассчитывая не получить ответ, а отбить у мальчика всякое желание разговаривать со взрослой тетей.

— В школе.

Он что, издевается?! Надо мною…

— Ты учился в какой-то крутой частной школе? — спросила я осторожно.

Хотя и понимала, что мальчик из богатой семьи не ввергнет себя в подобный хаос. Впрочем… Вполне возможно, дурить подобным образом могут позволить себе только богачи.

— Обычная школа, — ответил он без всякого подтекста. — Я не умею толком рисовать. Так, хотелось убить время…

— Убил?

Парень кивнул.

— Хочешь есть?

Три часа ночи — я проверила на телефоне — самое время для первого… Нет, нулевого завтрака.

— Да я могу потерпеть! — ответил тут же Паясо.

— Зачем терпеть, когда есть сладкий хлеб и куча фруктов? Сполосни виноград…

Парень покорно, совсем не резво, поднялся с кровати и, подхватив с пола пакет, озадаченно замер у раковины.

— В ней песок…

Сказал и удивленно захлопал ресницами. Мне пришлось даже смутиться.

— Иди в ванную. А я здесь все сполосну.

Чистюля фигов! Но и я тоже молодец — надо было сначала стряхнуть купальник на балконе, а не вываливать из пакета прямо в раковину. Сон отменяется. Здравствуй, работа по дому. Чужому. Но сор-то мой…

Паясо вернулся довольно быстро: с его ладони и с огромной зеленой грозди стекала вода… Ну ё-мое… Ёшкин кот в натуре! Я схватила со стула полотенце и расстелила на стуле одновременно вместо скатерти и тарелки. Похоже, все мужики, вне зависимости от возраста и национальной принадлежности, напрочь лишены элементарных бытовых навыков!

Ну? Я говорила это только взглядом — приглашала начать трапезу, пока сама займусь чайником. Спать расхотелось совершенно. Сейчас взбодрюсь чайком и можно будет… Даже не знаю, что делать… Если только отломить кусочек хлеба. Жутко липкого. С лимонно-творожной начинкой, если меня не подвели обожженные чаем вкусовые рецепторы. Только обтерев руку о голое бедро, я вспомнила, в каком кардебалетном виде хожу перед великовозрастным ребенком. И сразу села на кровать и натянула на колени простыню. Спросит, что не так: скажу, что знобит от недосыпа. Хотя на самом деле от горячего чая меня бросило в жар.