Голос сердца (СИ) - Лазарева Катерина. Страница 11

Это подтверждало худшие опасения.

А последнее предложение хоть и вселяло надежду, что Саша узнает её так, как хотел, без притворства; но вместе с тем настораживало. Он не хотел читать дальше. И не только потому, что это было слишком личным для неё. Что-то подсказывало: дальнейшие записи Кристины могли быть ещё более мрачными.

Саша не был уверен, что хотел с ними столкнуться. То, что он чувствовал сейчас, можно было назвать страхом.

«Ну вот, написала, что хочу выговориться, а даже не знаю, с чего начать. Слишком много мыслей. Не уверена, что из можно выразить. Как там было на уроке литры? Термин «невыразимое«… Его суть в том, что некоторые вещи просто нельзя выразить словами. Никогда не задумывалась над этим, а теперь понимаю, что это значит. Если даже поэты-романтики со своим красноречием иногда не могли подобрать нужных слов, пользуясь этой недосказанностью, что уж говорить обо мне?

Если начистоту, я завидую. Бывает, даже злюсь, сильно раздражаюсь людям, которые живут полной жизнью. А ведь они не виноваты, если подумать. Просто так бывает. И никто тут не виноват.

Мне иногда кажется, что на самом деле я умею говорить. Возникает ощущение, что вот-вот, и я скажу что-нибудь, и пусть все удивятся. А я смогу. Я даже, кажется, знаю, каким будет мой голос. Я слышу его. Где-то в глубине себя, в душе или в сердце. Не знаю, что именно отвечает за это ощущение.

Хотя потом я просыпаюсь и осознаю грань между реальностью и мечтами.

Мне хочется кричать. С каждым днём всё невыносимее. Я пытаюсь не жалеть себя и не думать обо всём этом, потому что упиваться обидой — слишком больно и бессмысленно. К тому же, это делает меня противной себе. Я становлюсь жалким нытиком, но в этом есть только один плюс: в такие минуты я даже рада, что молчу. Иначе я бы не выдержала и вылила весь этот поток дерьма первому попавшемуся человеку. Он бы точно чокнулся».

Первые несколько страниц дневника содержали в себе подобные записи. Кристина писала, как ей жилось в мире обычных людей. Иногда она жалела, что решила учиться наравне со всеми. Это вынуждало её каждый день, приходя в школу, видеть, слышать, всем существом чувствовать разницу между собой и своими сверстниками. Но, с другой стороны, обитать среди инвалидов было бы ещё сложнее. Каждый раз сталкиваться с ними и видеть себя в них — Кристина не была к этому готова.

Читая её мысли, Саша будто хорошо знал её гораздо дольше, чем было на самом деле. Теперь он по-настоящему понимал Кристину.

Раньше ему казалось, что она слишком переживала из-за не такой уж большой проблемы. А теперь, видя всё с её стороны, Саша словно сам оказался на её месте. Легко рассуждать о чём-то, что не касалось тебя самого. Но ведь Кристина жила с этим все свои семнадцать лет, что довольно немало. И, судя по написанному, она будто задыхалась с каждым днём. Это могло бы свести с ума кого угодно.

Тетрадка выглядела чуть ли не полностью исписанной, но в ней было не так уж много листов. Перевернув её, на задней обложке он увидел точное число: двадцать четыре. Кристина только недавно завела дневник.

Кроме мыслей о главной проблеме, она писала, что происходило в её жизни. Незначительные мелочи, случайные встречи, мимолётные эмоции… Кристина оказалась очень наблюдательной. Хотя это неудивительно. Ведь сидя в классе одна, за последней партой, Кристина врял ли могла придумать, чем ещё себя занять, кроме как смотреть на других и на их жизнь, так непохожую на её.

Сначала Саша не собирался читать всё. Он ведь хотел лучше понять её, а не копаться во всех личных переживаниях и мыслях. Прочитав пару первых страниц, Саша уже хотел перелистать до момента о нём или событиях, связывающих их. Но, невольно или всё же подсознательно желая этого, он слишком увлёкся написанным.

Не прерываясь, Саша прочитал всё. Он даже не заметил, как дошёл до знакомых моментов.

«Из-за этой дурацкой проблемы с завучем мне пришлось пойти в школу на выходные. Это бы ещё ладно, только сегодня явно не мой день. Я лишилась телефона, к которому так привыкла. Для кого-то это, может, мелочь, но мне обидно. Он был чуть ли не единственным моим богатством и средством для связи и развлечений. Хотя, ладно, суть больше не в этом. Самое обидное, что, тот парень, который разбил его, наговорил мне. Как будто специально издевался. А вдруг, так и есть? Хотя нет, раньше я не видела его в школе, вряд ли он знал. Но от этого не легче. Всё, ладно, не буду думать о его словах и поведении, если уж злиться на него, то в первую очередь, из-за телефона. Ведь не вернёт же».

Читая первое упоминание о себе, Саша в очередной раз прокрутил в голове ту их встречу. Да уж, всё вышло некрасиво. Хорошо, что эти недопонимания остались в прошлом. Оставалось только надеяться, что и для неё тоже.

«Он оказался новеньким в нашем классе. Что ж, совпадение, бывает. Хотя теперь он наверняка всё узнает обо мне и моей проблеме. Ну и пусть, как будто это что-то изменит. Всё остаётся на своих местах. Этот новенький уже вовсю общается с остальными, а я тут сижу и пишу всякий бред. Скорее бы начался урок. Я единственный человек в классе, который ненавидит перемены. Мне просто некуда себя в их время деть. Хорошо ещё, когда на меня не обращают никакого внимания, так проще. Но нет, этот новенький уже достал смотреть в мою сторону. Ну вот, идёт сюда… Узнал уже?»

Следующая запись о Саше была короткой и исчерпывающей:

«Идиотская история на уроке истории — такой каламбур. Опять этот новенький, и опять мне напомнили, кто я».

Видимо, дальше Кристина вела дневник всё реже и неохотнее, потому что практически каждая следующая запись была обрывочной и немногословной. Иногда было сложно разобраться, о чём та или иная её мысль. О Саше почти не упоминалось, лишь вскользь. Кристина написала, что теперь он в курсе и что извинения «новенького» тяжело дались им обоим. А ещё она сделала пометку, что стоило избегать его. Потому что он, видимо, решил, что она нуждалась в друге, и решил благородно предложить ей себя в этой роли.

Интересно, Кристина хоть сейчас поняла, что действительно нравилась ему? То, что она изначально думала, будто он из чувства вины захотел познакомиться лучше, не удивило. Но мысль, что, возможно, Кристина до сих пор так считала, была слишком несправедливой.

«Не хочу ничего писать о докторе. Выразить свои эмоции — для этого дневник, но сейчас у меня их и нет. Я опустошена. Заговорю ли я когда-нибудь? Странно, что я ещё продолжаю надеяться на это. Возможно, всё было бы проще, если бы я смирилась. Сегодняшний день это ещё раз доказал. И я снова вру родителям. Они продолжают верить в меня, и я понимаю, что это – то, что мне нужно, что без этого я пропаду, но в тоже время мне стыдно от того, что все их надежды окажутся обманутыми. Им, наверное, стало бы легче, если бы я однажды сказала, что не хочу бороться. А может, доктор прав? Может, пора уже признать правду и жить, не оглядываясь на то, что могло бы быть? Хотя Саша считает иначе. Хорошо, что сегодня он был рядом. Да, это дневник, поэтому только здесь я могу честно признаться себе в этом. Одна бы я не справилась».

Это было всё из того, что Кристина написала о дне, когда к ней приходил врач. Тот самый, который сказал, что она останется немой на всю жизнь. Но, несмотря на краткость и, в какой-то степени, безнадёжность, эта запись дышала надеждой, не умершей даже после такого серьёзного испытания.

Это придавало веру, что Кристина была готова бороться до последнего. В том числе, со своими страхами. Возможно, она сильнее, чем сама же думала.

После этой записи упоминание Саши стало мелькать в тетради всё чаще. Вот только Кристина чётко давала себе понять, что ей можно общаться с ним только в школе. И не предпринимать никаких попыток узнать его лучше, чем она уже знала на тот промежуток времени. Кристина не объясняла себе такую установку, но в этом не было нужды.

Всё довольно ясно. Кристина просто боялась жизни. Она слишком долго была с мыслью, что другая. Настолько привыкла отдалять от себя людей, что просто не могла разрушить эти стены вокруг себя. По крайней мере, до тех пор, пока не заговорит — так Кристина обещала себе.