Собор Парижской Богоматери - Гюго Виктор. Страница 39

Незнакомец сам ответил на вопрос архидьякона.

– Досточтимый учитель, – степенно проговорил он, – ваша слава дошла до меня, и я хочу просить у вас совета. Сам я – скромный провинциальный дворянин, смиренно снимающий свои сандалии у порога жилища ученого. Но вы еще не знаете моего имени: меня зовут кум Туранжо.

«Странное имя для дворянина! – подумал архидьякон. Однако он чувствовал, что перед ним сильная, незаурядная личность. Он чутьем угадал, что под меховым капюшоном кума Туранжо скрывается высокий ум, и по мере того, как он вглядывался в эту исполненную достоинства фигуру, ироническая усмешка, вызванная на его угрюмом лице присутствием Жака Куактье, постепенно таяла, подобно сумеркам перед наступлением ночи. Мрачный и молчаливый, он снова уселся в свое глубокое кресло и привычно облокотился о стол, подперев лоб рукой. После нескольких минут раздумья он знаком пригласил обоих посетителей сесть и сказал, обратившись к куму Туранжо:

– О чем же вы хотите со мной посоветоваться?

– Досточтимый учитель! – отвечал кум Туранжо. – Я болен, я очень серьезно болен. За вами утвердилась слава великого эскулапа, и я пришел просить у вас медицинского совета.

– Медицинского! – покачав головой, проговорил архидьякон. С минуту подумав, он сказал: – Кум Туранжо, раз уж вас так зовут, оглянитесь! Мой ответ вы увидите начертанным на стене.

Кум Туранжо повиновался и прочел как раз над своей головой вырезанную на стене надпись.

«Медицина – дочь сновидений Ямвлих».

Медик Жак Куактье выслушал вопрос своего спутника с досадой, которую ответ Клода еще усилил. Он наклонился к куму Туранжо и шепнул, чтобы архидьякон его не услышал:

– Я предупреждал вас, что это сумасшедший. Но вы во что бы то ни стало хотели его видеть!

– Вполне возможно, что этот сумасшедший и прав, доктор Жак! – ответил тоже шепотом и с горькой усмешкой кум Туранжо.

– Как вам угодно, – сухо сказал Куактье и, обратившись к архидьякону, проговорил: – Вы человек скорый в своих суждениях, отец Клод: вам, по-видимому, разделаться с Гиппократом так же легко, как обезьяне с орехом. «Медицина – дочь сновидений»! Сомневаюсь, чтобы аптекари и лекари, будь они здесь, удержались от того, чтобы не побить вас камнями. Итак, вы отрицаете действие любовных напитков на кровь и лекарственных мазей на кожу? Вы отрицаете эту вековечную аптеку трав и металлов, которая именуется природой и которая нарочно создана для вечного больного, именуемого человеком?

– Я не отрицаю ни аптеки, ни больного, – холодно ответил отец Клод. Я отрицаю лекаря.

– Стало быть, – с жаром продолжал Куактье, – повашему, не верно, что подагра – это лишай, вошедший внутрь тела, что огнестрельную рану можно вылечить, приложив к ней жареную полевую мышь, что умелое переливание молодой крови возвращает старым венам молодость? Вы отрицаете, что дважды два – четыре и что при судорогах тело выгибается сначала вперед, а потом назад?

– О некоторых вещах я имею свое особое мнение, – спокойно ответил архидьякон.

Куактье побагровел от гнева.

– Вот что, милый мой Куактье, – вмешался кум Туранжо, – не будем горячиться. Не забывайте, что архидьякон наш друг.

Куактье успокоился, проворчав, однако, вполголоса «И то правда. Чего можно ожидать от сумасшедшего»

– Ей-богу, мэтр Клод, – помолчав некоторое время, вновь заговорил кум Туранжо. – Вы меня сильно озадачили. Я имел в виду получить у вас два совета касательно своего здоровья и своей звезды.

– Сударь, – ответил архидьякон, – если вы пришли только с этим, то напрасно утруждали себя, взбираясь ко мне на такую высоту. Я не верю ни в медицину, ни в астрологию.

– В самом деле? – с изумлением спросил кум Туранжо.

Куактье принужденно рассмеялся.

– Вы теперь убедились, что он не в своем уме? – шепнул он куму Туранжо. – Он не верит даже в астрологию!

– Невозможно себе представить, будто каждый звездный луч есть нить, протянутая к голове человека, – продолжал отец Клод.

– Но во что же вы тогда верите? – воскликнул кум Туранжо.

Архидьякон поколебался, затем с мрачной улыбкой, не гармонировавшей с его словами, ответил:

– Credo in Deum. [66]

– Dominum nostrum [67], – добавил кум Туранжо, осенив себя крестным знамением.

– Amen [68], – заключил Куактье.

– Уважаемый учитель, – продолжал кум Туранжо, – я искренне рад, что вы столь непоколебимы в вере. Но неужели, будучи таким великим ученым, вы дошли до того, что перестали верить в науку?

– Нет, – ответил архидьякон, схватив за руку кума Туранжо, и в потускневших зрачках его вспыхнуло пламя воодушевления, – нет, науку я не отрицаю. Недаром же я так долго, ползком, вонзая ногти в землю, пробирался сквозь бесчисленные разветвления этой пещеры, пока далеко впереди, в конце темного прохода, мне не блеснул какой-то луч, какое-то пламя; несомненно, то был отсвет ослепительной центральной лаборатории, в которой все терпеливые и мудрые обретают бога.

– Но все же, – перебил его кум Туранжо, – какую науку вы почитаете истинной и непреложной?

– Алхимию.

– Помилуйте, отец Клод! – воскликнул Куактье. – Положим, алхимия по-своему права, но зачем же поносить медицину и астрологию?

– Ваша наука о человеке – ничто! Ваша наука о небе – ничто! – твердо сказал архидьякон.

– Попросту говоря, это значит разделаться с Эпидавром и Халдеей, посмеиваясь, заметил медик.

– Послушайте, мессир Жак. Я сказал то, что думаю. Я не лекарь короля, и его величество не подарил мне сада Дедала, чтобы я мог наблюдать там созвездия… Не сердитесь и выслушайте меня. Я уже не говорю о медицине, которая вовсе лишена смысла, но скажите, какие истины вы извлекли из астрологии? Укажите мне свойства вертикального бустрофедона, укажите открытия, сделанные при помощи чисел зируф и зефирот!

– Неужели вы станете отрицать, – возразил Куактье, – симпатическую силу клавикулы и то, что от нее ведет свое начало вся кабалистика?

– Заблуждение, мессир Жак! Ни одна из ваших формул не приводит ни к чему положительному, тогда как алхимия имеет за собой множество открытий. Будете ли вы оспаривать следующие утверждения этой науки: что лед, пролежавший тысячу лет в недрах земли, превращается в горный хрусталь; что свинец – родоначальник всех металлов, ибо золото не металл, золото это свет; что свинцу нужно лишь четыре периода, по двести лет каждый, чтобы последовательно превратиться в красный мышьяк, из красного мышьяка в олово, из олова в серебро? Разве это не истины? Но верить в силу клавикулы, в линию судьбы, во влияние звезд так же смешно, как верить заодно с жителями Китая, что иволга превращается в крота, а хлебные зерна в золотых рыбок.

– Я изучил герметику, – вскричал Куактье, – и утверждаю, что…

Но вспыливший архидьякон не дал ему договорить.

– А я изучал и медицину, и астрологию, и герметику. Но истина только вот в чем! – С этими словами он взял с ларя стоявший на нем пузырек, полный того порошка, о котором мы упоминали выше. – Только в этом свет! Гиппократ – мечта, Урания – мечта; Гермес – мысль Золото – это солнце, уметь делать золото – значит быть равным богу. Вот единственная наука! Повторяю, я исследовал глубины астрологии и медицины, – все это ничто! Ничто! Человеческое тело – потемки! Светила – тоже потемки!

Властным и вдохновенным движением он откинулся в кресле. Кум Туранжо молча наблюдал за ним Куактье, принужденно посмеиваясь, пожимал незаметно плечами и повторял про себя: «Вот сумасшедший!»

– Ну, а удалось вам достигнуть своей чудесной цели? Удалось добыть золото?

– Если бы я ее достиг, то короля Франции звали бы Клодом, а не Людовиком, – медленно выговаривая слова, словно в раздумье, ответил архидьякон.

Кум Туранжо нахмурил брови.

– Впрочем, что я говорю! – презрительно усмехнувшись, проговорил Клод. – На что мне французский престол, когда я властен был бы восстановить Восточную империю!

вернуться

66

Верую в Бога (лат.)

вернуться

67

Господа нашего (лат.)

вернуться

68

Аминь (лат.)