Эйнит (СИ) - Горышина Ольга. Страница 41

— Вы даже чем-то похожи.

Малакай отвернулся, но лишь наполовину.

— Особенно цветом кожи, — усмехнулась Эна.

— Ты действительно сейчас такая же красная, как его щека, — бросил Малакай зло, будто плюнул.

— Это Джеймс, мой брат, который умер, — Эна пыталась говорить ровно, но в груди неожиданно заклокотало. — Ты зря пролистнул первую фотографию. Мой парень второй, Сабаш.

— Этот черный? — голос Малакая впервые был таким серьезным.

— Он индус. И самый лучший друг на свете.

— А ты в нужной касте?

— Дурак!

Эна чуть не ударила дверью Эйдана, который схватил ее за руку так сильно, что не помог выйти, а выдернул из машины. Чтобы удержаться на ногах, ей даже пришлось вцепиться ему в плечо.

— Мы просто разговаривали, — перегнулся через сиденье Малакай, но Эйдан с такой силой шарахнул дверью, будто отвесил парню оплеуху.

Машина рванула с места. Эйдан дернул Эну в сторону. Как он оказался здесь? Дилан явно не успел еще добежать до дома.

— Почему Малакай уехал? И где Дилан?

На дорожке позади калитки стояла мать, и потому, как она запахнула кардиган, Эна догадалась, что та выбежала вслед за Эйданом, желая остановить его. Эна даже обрадовалась матери, потому что выражение лица Эйдана казалось диким.

— Сомневаюсь, Лора, что тебе нужны подобные гости.

Эна выкрутила руку, как ее научили на карате, и Эйдан даже опешил.

— Тебе понравилось? — остановила ее мать, когда Эна попыталась пройти мимо.

— Ты выглядишь расстроенной.

— Все было хорошо.

— Твоя последняя реплика это не подтверждала. За что ты назвала его дураком? Эйдан шагнул к ней, и Эна спряталась за спину матери.

— А нечего подслушивать!

Мать попыталась остановить дочь резким окриком «Эна», но она уже завелась и не могла говорить обычным тоном:

— Мы обсуждали индусов, и Малакай назвал их черными. Вы тут все лишены политкорректности и понятия не имеете, что такое личное пространство. Хватит лезть ко мне и к окружающим со своими советами. Я сама могу разобраться, что мне делать и с кем проводить время! И Дилана оставьте в покое, мистер Фэйерсфилд. Я видела, как вы его ударили!

— Эна!

Но она не пожелала слушать мать и побежала к двери. Пустой рюкзак хлестал по спине, как плетка, и Эна почти взлетела наверх и хлопнула дверью. Жаль, не было замка, как дома, но Эна схватила стул и подсунула под ручку.

— Только посмейте еще раз подняться ко мне в спальню или появиться во дворе!

— рычала она в дверь, хотя и знала, что Эйдан остался на улице.

Эна плюхнулась на кровать и обняла рюкзак, который тут же завибрировал, и она чуть не сломала молнию, чтобы вытащить телефон. Это было сообщение от Малакая. В одно слово: «Извини», а затем шло несколько ее фотографий. Хотелось написать: «Надеюсь, ты удалил их со своего телефона!», но она удержалась, потому что услышала, как хлопнула входная дверь, и по скрипу половиц стало ясно, что мать вернулась в дом вместе с соседом. Эна вся превратилась в слух, но ступени лестницы не скрипнули. Они прошли на кухню. Значит, будут пить чай, который мать приготовила для нее и парней. Только она не спустится. Даже интересно, как долго придется баррикадироваться в собственном доме?

Глава 19

— Эна, милая, пожалуйста, спустись к чаю.

Голос матери звучал предельно вежливо, что означало едва сдерживаемый гнев. Эна знала, что перешла границу дозволенного — повела себя как невоспитанная дочь. Но слишком сильные эмоции владели ей сегодня, чтобы контролировать себя перед их виновником. Очень хотелось открыть дверь и рассказать матери, как вел себя разлюбезный Эйдан перед церковью.

— Я не спущусь, — сказала Эна, даже не поднявшись с кровати.

Скрипнула ручка, но мать не потребовала отпереться и молча спустилась в кухню, откуда до слуха Эны не донеслось больше ни слова, ни шороха. Правда, она и не прислушивалась, вернувшись мыслями к пятнадцати минутам, проведенным в машине Малакая. Она стала яблоком раздора, сама того не желая. Как легко смешались карты в казалось бы дружеской игре. Можно биться о заклад, что там, у лошадей, парни делили ее, будто она хоть одному из них выказала внимание. Бить фальшивым тузом было верным ходом. Пусть и эфемерный, Сабаш неприступной стеной вырос между ней и новоявленными ухажерами. Теперь бы запереться от всего мира и отпереться лишь тогда, когда в комнату постучит отец.

Глупо мечтать о невозможном! Он ни разу не позвонил ей лично и не удосужился послать хотя бы текстовое сообщение. Случайный куцый разговор по телефону матери оставил осадок безысходности. Говорила ли мать с отцом после той ночи в саду, Эна не знала. Кажется, все, что ту теперь интересовало — это как произвести впечатление в деревне. Сегодня она вообще не напоминала женщину, потерявшую весной сына и лечащуюся от затяжной депрессии. Не могло же одно сильное рукопожатие Эйдана излечить ее быстрее вороха прописанных таблеток. И вообще, что отец Дилана делает в такой час в их доме...

Эна подошла к двери и прислушалась. Слишком тихо для чаепития. Она сняла с ручки стул и осторожно вышла на лестницу. Однако трех ступенек вниз оказалось достаточно, чтобы начать различать тихий голос Эйдана. Обычно раскатистый, он становился едва различимым лишь когда отец Дилана склонялся к самому уху. Эна даже замахала рукой перед собственным носом, гоня прочь назойливую картину со скамейкой подле церкви. То ли любопытство взяло верх, то ли ноги и вправду отказались нести ее дальше, но Эна присела на ступеньку в середине лестницы.

— Теперь понимаю, отчего Господь не дал мне дочь. Не хотел, чтобы я поседел прежде времени.

Голос Эйдана на секунду взвился вверх, завершая какой-то важный пассаж в разговоре. Ответ матери Эна, к сожалению, не сумела разобрать.

— Здесь все друг о друге знают, —Хотя Эйдан вновь говорил тихо, Эна прекрасно его слышала. — Вплоть до детских болезней. Скрыть здесь подобное невозможно, и то, что сделали его родители... Лора, не надо. Я понимаю, что у нас немного разные взгляды на воспитание детей, и я не могу поклясться на кресте, что воспитал идеального сына, но... Я не хочу, чтобы твоя дочь даже близко подходила к этому...

Эйдан нарочно проглотил слово, но Эна понимала, что героем разговора был никто иной, как Малакай, и даже затаила дыхание, чтобы нечаянным скрипом ступеньки не выдать своего присутствия.

— Это лишь слухи, ты сам сказал, — Теперь Эна прекрасно слышала мать и отметила, что голос той сохранял прежний предельно вежливый тон.

— Это не та семья, в которой дочь может позволить себе посмотреть Лондон. Ее матери Отец Конвей выделяет средства из церковных пожертвований, когда папаша пропивает заработанные ею деньги. Отец Малакая действовал слишком открыто, быть может, чтобы преподать сыну урок, или же не считал, что с такой, как Эйлин, и ее семьей надо церемониться.

— Эйдан, я все поняла, — голос матери теперь звучал довольно жестко, и Эна непроизвольно вздрогнула, будто послужила причиной материнского раздражения.

— Мне приятна твоя забота, но я доверяю своей дочери...

— А я не доверяю Малакаю! — Эйдан даже ударил по столу, и Эна могла представить, как в гневе сжались губы матери, имитируя улыбку. —Эйнит для него сейчас прекрасная добыча, когда рядом нет отца, а мать больна...

— Эйдан, хватит! — Скрип отодвигаемого стула перекрыл слова. — Мне неприятно обсуждать за глаза чужого ребенка. И мне так же неприятно твое чрезмерное участие в личной жизни моей дочери.

— Лора, послушай, — голос Эйдана перешел на шепот, и Эна не сомневалась, что сейчас он стоит против матери и касается рукой ее плеча. Эна физически ощутила это прикосновение. По спине пробежал холодок, и она понадеялась, что на матери все еще кардиган, потому что в платье плечи оставались обнаженными.

— Я сказала — хватит!

Непонятно чему мать адресовала свой протест: самому разговору или прикосновению Эйдана, а Эна не сомневалась, что он не остался стоять руки по швам.