Дорога тайн - Ирвинг Джон. Страница 12

– Buenos días, jefe, – обычно говорил Хуан Диего.

– Хороший день для добрых дел, amigo [7], – часто отвечал Ривера мальчику. Затем хозяин свалки добавлял: – А где гениальная принцесса?

– Я там, где всегда, – отвечала ему Лупе, с хлопком закрывая за собой дверь.

Этот второй пистолетный выстрел достигал адских огней basurero. В небо поднималось еще больше ворон. Раздавалась какофония лая; это начинали лаять собаки свалки и собаки Герреро. Затем следовал грозный и всеподавляющий рев Диабло, чей мокрый нос утыкался в голое колено мальчика, надевшего изодранные шорты.

Костры свалки уже давно горели – тлеющие груды слежавшегося, а также перебранного вручную мусора. Должно быть, Ривера разжигал костры с первыми лучами солнца, а потом дремал в кабине своего грузовика.

Basurero Оахаки была горящей пустошью; и рядом с ней, и издалека из Герреро можно было наблюдать высоко поднимающиеся в небо столбы дыма от огней. Выходя из двери, Хуан Диего уже ощущал резь в глазах. Недремлющий глаз Диабло всегда сочился слезой, даже когда пес спал – с открытым, но не видящим левым глазом.

Тем утром Ривера нашел еще один водяной пистолет на basurero; он бросил игрушку в кузов пикапа, где Диабло немного полизал ее, прежде чем оставить в покое.

– Я нашел для тебя один! – сказал Ривера Лупе, которая ела кукурузную лепешку с вареньем; на подбородке и щеке у нее было варенье, и Лупе, позволив Диабло облизать ей лицо, отдала псу оставшийся кусок тортильи.

На дороге два стервятника горбатились над мертвой собакой, и еще два кружили в небе над головой, опускаясь по спирали. Обычно на basurero каждое утро обнаруживалась по крайней мере одна мертвая собака. Если стервятники не находили ее или если падальщики быстро не расправлялись с нею, кто-нибудь бросал собаку в огонь. Там всегда что-нибудь горело.

В Герреро к мертвым собакам относились иначе. У этих собак, вероятно, были хозяева; нельзя было сжигать чужую собаку; кроме того, в Герреро были правила разведения огня. (Жильцы понимали, что такое маленькое поселение может запросто сгореть.) Мертвую собаку в Герреро не трогали – она обычно долго не лежала. Если у мертвой собаки был владелец, он сам избавлялся от нее или же в конечном итоге этим занимались падальщики.

– Я не знала эту собаку, а ты знал? – сказала Лупе Диабло, осматривая найденный el jefe водяной пистолет.

Лупе имела в виду мертвую собаку на дороге, которая привлекла внимание двух стервятников, но Диабло ничем не дал понять, знал он ту собаку или нет.

Дети свалки могли бы сказать, что это был день меди. У еl jefe в кузове пикапа лежала куча меди. Рядом с аэропортом находился завод по переработке меди, в том же районе был еще один завод, который принимал алюминий.

– По крайней мере, сегодня не день стекла – я не люблю дни стекла, – сказала Лупе Диабло, или же она просто разговаривала сама с собой.

Когда рядом был Диабло, со стороны Грязно-Белого не раздавалось никакого рычания – ни даже трусливого повизгивания, отметил Хуан Диего.

– Он вовсе не трус! Он просто щенок! – крикнула Лупе брату.

Затем она продолжила бормотать (себе самой) что-то о марке водяного пистолета, который Ривера нашел на basurero, – что-то про «слабый механизм брызгалки».

Хозяин свалки и Хуан Диего проводили взглядом Лупе, побежавшую к лачуге; без сомнения, ей надо было пополнить новообретенным водяным пистолетом свою коллекцию.

Поодаль от лачуги еl jefe проверял баллон с пропаном; он всегда проверял его на предмет утечки, но сегодня утром его интересовало, сколько еще там пропана. Ривера определял это по весу, просто приподнимая баллон.

Хуан Диего часто задавался вопросом, на каком основании хозяин свалки решил, что он, скорее всего, не отец мальчика. Это верно, что внешне между ними не было ничего общего, но, как и Лупе, Хуан Диего был настолько похож на свою мать, что едва ли в таком случае можно было быть похожим еще на кого-то.

– Просто надеюсь, что ты похож на Риверу в его доброте, – сказал брат Пепе Хуану Диего во время доставки той или иной охапки книг. (Хуан Диего выуживал у Пепе все, что тот, возможно, знал или слышал о наиболее вероятном отце мальчика.)

Всякий раз, когда Хуан Диего спрашивал el jefe, почему тот относил себя лишь к возможным отцам, хозяин свалки всегда улыбался и говорил, что он, «возможно, недостаточно умен», чтобы быть папой «читателя свалки».

Хуан Диего, наблюдая, как Ривера поднимает пропановый бак (полный бак был очень тяжелым), вдруг произнес:

– Когда-нибудь, jefe, я буду таким сильным, что смогу поднять бак с пропаном – даже полный. – (Только так, обиняками, читатель свалки мог поведать Ривере, как ему хотелось надеяться, что хозяин свалки – его отец.)

– Нам надо ехать, – это все, что сказал Ривера, забираясь в кабину своего грузовика.

– Ты до сих пор не починил боковое зеркало заднего вида, – сказал Хуан Диего.

Лупе что-то бубнила, подбегая к грузовику, за ее спиной захлопнулась дверь лачуги. Звук пистолетного выстрела, изданный закрывшейся дверью, не произвел никакого впечатления на стервятников, горбатившихся на дороге над мертвой собакой; теперь за работой было четыре стервятника, и ни один из них даже не вздрогнул.

Ривера уже не дразнил Лупе скабрезными шутками насчет водяных пистолетов. Однажды Ривера сказал: «Вы, дети, так помешаны на этих брызгалках, что люди могут подумать, будто вы практикуете искусственное оплодотворение».

Эта фраза уже давно имела хождение в медицинских кругах, но дети свалки впервые узнали о ней из научно-фантастического романа, спасенного от огня. Лупе восприняла ее с отвращением. Услышав об искусственном оплодотворении, она вспыхнула от подросткового возмущения и гнева; в ту пору ей было одиннадцать или двенадцать лет.

– Лупе говорит, она знает, что такое искусственное оплодотворение, и она думает, что это гадость, – перевел Хуан Диего слова сестры.

– Лупе не знает, что такое искусственное оплодотворение, – возразил хозяин свалки, однако с тревогой посмотрел на возмущенную девочку.

Кто знает, что ей мог прочесть читатель свалки? – подумал el jefe. Даже будучи маленькой девочкой, Лупе была решительно против всего неприличного или непристойного, хотя и отмечала последнее своим вниманием.

На сей раз Лупе возмутилась еще больше обычного (пусть и в непонятной форме).

– Нет, она знает, – сказал Хуан Диего. – Хотите, чтобы она описала искусственное оплодотворение?

– Нет-нет! – воскликнул Ривера. – Я просто пошутил! О’кей, водяные пистолеты всего лишь брызгалки. Давайте на этом и остановимся.

Но Лупе все бубнила свое.

– Она говорит, что ты всегда думаешь только о сексе, – перевел Ривере Хуан Диего.

– Не всегда! – воскликнул Ривера. – Когда я с вами двумя, я стараюсь не думать о сексе.

Лупе продолжала что-то бубнить. Она топала ногами – ее ботинки были велики ей; она нашла их на свалке. Ее топот превратился в импровизированный танец – включая пируэт, – она все ругала Риверу.

– Она говорит, что это низко – осуждать проституток, если ты все еще шляешься к проституткам, – объяснил Хуан Диего.

– О’кей, о’кей! – воскликнул Ривера, подняв над собой мускулистые руки. – Водяные пистолеты, брызгалки – это просто игрушки, никто от них не забеременеет! Что бы там ни было.

Лупе перестала танцевать; она указывала пальцем на свою верхнюю губу, продолжая дуться на Риверу.

– А что теперь? Что это такое – язык жестов? – спросил Ривера Хуана Диего.

– Лупе говорит, что у тебя никогда не будет подруги, которая не была бы проституткой, даже если ты избавишься от своих глупых усов, – ответил мальчик.

– Лупе говорит то, Лупе говорит се, – проворчал Ривера, но девочка все не сводила с него темных глаз, рисуя пальцем отсутствующие усы над своей гладкой верхней губой.