Ненужная крепость (СИ) - Альба Александр. Страница 75

— Стоооооой!

Погонщики остановили ослов. Туго натянутые веревки продолжали потрескивать — очевидно, туша раскачивалась, повиснув под балками. Иштек забрался в башню. Внутри раздавались какие-то голоса и звуки. Веревки дернулись несколько раз. Долговязый солдат вновь вылез и рявкнул погонщикам:

— Медленно на пять-шесть шагов назад!

Погонщики осторожно и слаженно развернули ослов и медленно повели их назад к башне. Шести шагов оказалось мало, но погонщики и сами сообразили, и не стали останавливать своих подопечных. Веревки наконец ослабли, и вот тут как раз погонщики, очевидно, заранее наученные Богомолом, остановились сами и остановили своих питомцев. Дождавшись вновь вынырнувшего из пролома Иштека и его отмашки, они отвязали веревки и те, свободные, вдруг дернулись и поползли, втягиваясь в башню. Через короткое время Иштек вновь вынес свободные концы, и погонщики опять их привязали к сбруе ослов. Не дожидаясь команды, они погнали, стараясь идти вровень, своих животных к воротам. Выбрав слабину, веревки натянулись, и вот — из пролома показался рогожный куль с первым Потерявшим душу. Ничего зловещего в нем не было, но зрители зашевелились, подталкиваемые сладко-испуганным любопытством и тревогой. Ночное происшествие будоражило кровь, и тем больше, чем меньше о нем знали неучаствовавшие. Куль прошуршал мимо них и исчез за воротами, провожаемые их взглядами и бормотанием. Ни дать ни взять гуси, увидевшие тень пролетевшего уже коршуна.

Только теперь Хори обратил внимание на жреца. Тот, стиснув зубы, что-то мычал про себя, размахивал тростниковой кистью, которую макал в горшочек с каким-то зельем и кропил пролом и всех стоящих вокруг. Собственно, юноша и заметил все это потому, что на него попали брызги. Понятно — очищение уже началось. Тем временем погонщики с ослами вернулись и все началось заново. Судя по всему, Иштек распорядился первыми вытащить туши с нижнего уровня. Дело шло ходко, зрелище утратило новизну, и солдаты-зрители, которых, как выяснилось, распорядился собрать Нехти, слегка расслабились, да и погонщики тоже. Но на шестой ходке случилось то, что и должно было из-за этого случиться. Один из погонщиков слишком сильно стегнул осла, и куль дернулся вбок. Веревка, обвязанная вокруг рогожи, не выдержала, или просто развязалась, куль развернулся, являя морду того самого измененного-негра, который первым набросился на Хори. Даже он, бившийся с этим чудовищем ночью, увидев его при свете дня, зябко передернул плечами, хотя бельма Измененного уже и не пугали так своей не-жизнью. Вытянутая пасть, хоть и лишилась части зубов, вселяла страх, а наросты на морде, лопнувшая лиловая кожа и сочащийся из этих разрывов и ран (на лице и лапе от стрел Тура, на шее и затылке — от ударов булавами Себекнехта и Хори) неопределенно-мерзкого цвета кисельная жижа — отвращение. Солдаты оцепенели от ужаса. Нехти, казалось, именно этого и ждал:

— Ну что, насмотрелись? Такой враг хуже любого разбойника. И стоя на посту, помните о том, что подобная тварь может подобраться к вам, если вы будете раззявами или, спаси вас от этого все боги, заснете! Не надо их недооценивать, но вот — мы их победили!

Страшная туша взбодрила и ослов, и оставшиеся два рейса закончились очень скоро. Из башни наконец выбрались «ежики» — ночные нарушители. Они были напуганы до невменяемого состояния, и Старшая маджаев, появившаяся со вторым своим стражем к тому времени у башни, холодно улыбнулась — она была удовлетворена наказанием оскорбивших ее и ее людей солдат.

Нехти не позволил им сорвать обматывавшие их с ног до головы старые тряпки, измаранные слизью и гноем Проклятых, и погнал к яме, вырытой специально для тел Потерянных душ. Там они, наконец, освободились от тряпья, вбросив его в ту же яму, обтерлись другими, которые им подал Иштек, и тоже выбросили. Затем бегом они понеслись к поилке для скота, но были вновь остановлены грозным рыком десятника:

— Куда? Колодец и поилка для вас закрыты! Принесите им воды в ведрах и облейте за воротами, да так, чтобы они не касались ведер! Бегом! Им тоже проходить обряд очищения, и долго ждать я не собираюсь! Не меньше пяти ведер на одного! Только после этого разрешаю войти в крепость!

Солдаты, все еще стоявшие у башни, засуетились, забегали, и наконец «ежики» с наслаждением стали оттирать себя оставшимися тряпками. Жрец же, перестав кропить, разжег на алтаре угли. И что-то заунывно напевал на странном языке, то ли знакомом, то ли что-то напоминающем. Ежики, допущеные в лагерь, не сговариваясь, устремились к поилке и продолжили мыться, а затем жадно напились.

Наконец приступили к главному обряду. Жрец выстроил всех только ему понятным образом. Кинул на угли из одного мешочка щепотку зелья, и над алтарем вознесся желтый и сладкий дым. Из другого — и яркая вспышка на миг ослепила всех очищаемых. Солдаты застыли статуями и провожали глазами, боясь оторвать взгляд, каждый шаг, каждый вздох жреца. Вновь пройдя с тростниковой кистью и горшочком, он теперь не брызгал, а мазал всем лоб, плечи и ладони, на груди — против сердца и на правом боку — против печени. Речетатив-пение сменились понятными словами, он говорил их каждому, с одной интонацией и громкостьтю:

— Как отец-мать наш Хапи и мать воды львиноликая Тефнут ежегодно смывает скверну с лика Геба, очищаю тебя водой этой и смываю скверну всякую прочь! Да не пребудешь ты в великой пустыне и минуешь ее и пройдешь первые Врата на пути к старшему Гору по этому небу!

Обряд очищения каждый проходил не раз, но не такой — не в храме, да еще с какими-то незнакомыми, особо сильными обрядами и заклинаниями. Да и, признаться, бедна на развлечения солдатская жизнь. А тут было развлечение, да еще какое! С пугающими чудовищами, рядом проскользнувшей своими крыльями смертью, победой и приключениями! И пусть победа была не их заслугой — каждый невольно примерял на себя судьбу Баи и Иштека. И гнал мысли о судьбе Ренефсенеба, Анхи и других погибших, еще вчера шагавших рядом, споривших, помогавших…  А сейчас — вон они, под рогожей лежат, не спорят, не мешают, не помогают.

Обойдя всех, включая раненых и погибших, Саи-Херу вернулся к алтарю, закрыл глаза, воздел руки вверх и что-то долго шептал. Уронив, словно обессилев, кисти, он глубоко погрузил их в очередной кошель, а затем бестрепетно взял в них раскаленный уголь, судя по запаху, какого-то благовонного дерева из Пунта. Подходя к каждому, он почти касался нестерпимо горячим углем лба, уст и груди против сердца и произносил новое заклятье:

— Да появится солнечный свет и проникнет в Медное! Он изгонит пелену Ра, тот, что ежедневно применяет магию здоровья, у кого добрые намерения и кто облечен могуществом, тот, кто прогоняет пелену своим дыханием! Да пройдешь ты вторые Врата на пути к старшему Гору и достигнешь места утоления жажды неба, его начало — огонь, его конец — тьма!

Завершив этот ритуал, и также не обделив вниманием раненых и погибших, жрец стал у алтаря. Все, уже и те, кто побывал в башне, стояли словно зачарованные и внимательно следили за жрецом. Было жутко — все бывали на похорогах и поняли, что ритуал частично напоминает погребальный. Это дало всем понять, насколько близко они подобрались к последним вратам, и холод пробежал по спине, не взирая на жаркий для зимы день. И вновь на жаровне алтаря — вспышка, и вновь — дым, зеленоватый на этот раз. Все, не отрываясь, следили за жрецом. Глубоким, сильным, но каким-то отрешенным голосом, вновь воздев руки и взгляд к солнцу, тот провозгласил:

— О Ра, сохрани нас от этого бога, чей облик сокрыт, чей облик скрыт, чьи брови в день расправы над мятежными — перекладины весов, кто тащит порочного, перевитого веревками, к месту заклания, чтобы потрошить души. Сохрани нас от этих мясников Осириса! И спаси от ловцов душ в полях камышовых!

Новая вспышка, новый, горький дым, бело-желтоватый…

— О Атум, сохрани нас от этого бога, у которого голова шакала и облик человека, того, что питается падалью, этого хранителя извива Огненного озера, что проглатывает тени, вырывает сердца, выдавливает дерьмо из кишок, чтобы мы его не видели!