Проклятье Ифленской звезды (СИ) - Караванова Наталья Михайловна. Страница 25

— А я уж думал, что-то поменялось.

— Я понимаю, — вздохнула она, — Вы от меня устали, наверное. Это ничего, я постараюсь молчать, и всё будет хорошо.

— Почему вы думаете, что если молчать, то всё будет хорошо?

Шеддерик осторожно опустился на дальний от мальканки край лавки.

— Не знаю. Я ведь думала, что у меня есть дом — монастырь Золотой Матери. Пресветлые сёстры были почти как семья. Но появились вы, и оказалось, что всё неправда. Кроме, пожалуй, самой Ленны, которая никогда… она никогда не предаёт.

— Я говорил — в городе вас помнят. Там есть люди, для которых ваше возвращение будет праздником.

— Вряд ли. — Улыбка едва заметно коснулась её губ — кажется, впервые за всё это время. — Я изменилась… весь мир изменился.

— И, тем не менее, я знаю хотя бы одного человека, которому вы дороги не только как доброе воспоминание. Может быть, припомните — Янур Текар, у него таверна под названием «Каракатица»…

Темершана даже вскочила:

— Шкипер Янур? Он жив? Правда? Как он? Впрочем, вы же, наверное, не знаете…

— На момент моего отъезда он был жив и здоров. Насколько знаю, заведение у него небогатое, но популярное у рыбаков и горожан. Значит, помните…

— У меня была лодка.

Она снова улыбнулась — как будто мыслями вернулась во времена до ифленского нашествия. Улыбка ей шла — как, впрочем, она идёт всем без исключения молодым хорошеньким девушкам. Улыбка её меняла.

— У меня была лодка — небольшое одномачтовое судёнышко. Отец подарил её мне на день рождения. Шкипер Янур — старый друг отца, и он, конечно, согласился командовать моей лодкой. Я же его с детства помню. Он приходил на лодку первым. Вставал на носу и слушал, как бьют на причале колокола. Матросы должны были успеть прийти до последнего боя. А я караулила за бочками, чтобы его напугать, когда он, наконец, пойдёт по палубе. Отец думал, что я буду просто кататься вдоль берега и любоваться видами из окна каюты. А мне хотелось, чтобы всё — по-настоящему. И я донимала Янура, пока он не согласился немного меня поучить…

— …и вы забрались на мачту, — вздохнул Шеддерик. — и потом долго думали, как будете слезать.

— Вы как догадались? Правда. С мачты корабль кажется таким маленьким.

— И ветер. И страшно пальцы разжать…

— Да. И ещё внизу смешно причитает тётушка, которую приставили присматривать за мной на лодке. Потому что молодой девушке неприлично путешествовать одной в компании грубых матросов…

— И в какой-то момент желание лезть вниз исчезает…

Она бросила на Шеддерика быстрый недоверчивый взгляд. А потом вернулась к своему рукоделию. Хотя даже беглого взгляда на плошку хватило бы, чтоб понять — там не осталось уже ни одного гнилого или плесневелого зернышка.

Так что пояснять пришлось её спутанной макушке:

— Когда мне было семь лет, я тоже залез на мачту. Прятался от отца. Снимали целый вечер всем экипажем. Даже пришлось на сутки отложить отплытие.

— Вам, наверное, влетело.

— Было дело…

— Шкипер Янур отправил меня мыть посуду. А потом сказал, что в дамских башмачках на мачте делать нечего. И попросил отца, чтобы мне заказали матросский костюм. Это всё равно было как игра: никто бы не позволил мне ходить под парусом дальше рыбацкой бухты. А хотелось верить, что всё по-настоящему. И мы в хороший день выходили за гряду, в открытый океан… пока однажды не увидели там ифленские паруса. Янур приказал срочно возвращаться. Так что мы были первыми, кто узнал о нашествии…

Она рассказывала как будто даже не Шеддерику, а зернам в плошке. Медленно водила по ним пальцем, рисуя странные узоры, и говорила.

— А потом была осада. Осень выдалась тёплой, был неплохой урожай… так говорили взрослые: что урожай хороший, что мы продержимся до прихода помощи из соседних рэтахов. Что эта помощь уже собирается, и ждать не придётся долго. Но ифленский флот прошёл защитную гряду так, словно им кто-то расчищал путь. Солдаты в чёрном… мы видели сверху, из крепости, как солдаты вошли в город, как начались бои на улицах. Было очень страшно, потому что ничего нельзя сделать — война в твоей родной бухте и в то же время за огромной каменной стеной. Мало кто ведь успел покинуть Тоненг — всё случилось быстро. Но часть горожан укрылась в крепости, а в гарнизоне начали спешно обучать ополченцев. Я тогда представляла, что переоденусь мальчишкой и тоже сбегу в ополченцы. Может, так надо было сделать, но я не решилась.

— Вы бы погибли.

— Может быть, это было бы и лучше, чем то, как вышло на самом деле…

Голос её звучал уже почти шепотом. Шеддерик решил, что если она продолжит рассказ, то перебивать больше не будет…

— Вы знаете, что было дальше, — вздохнула она.

— Я был далеко на юге. Что император затеял войну на Побережье, услышал лишь через полгода после того, как Тоненг был взят, а весь рэтах Танеррет перешёл под власть островов.

— Было много крови. Когда сопротивление сломили, солдаты принялись вымещать злость на мебели и на немногих выживших… мы прятались в одной из комнат в круглой башне. Считалось, что она самая защиЩённая. Мы тогда уже знали, что отец убит, и знали, что тоже скоро умрем…

— Почему же вы оставались в крепости?

— Отец был уверен, что придёт помощь. А она не пришла.

— Но как-то же вы оказались в этой вашей обители всеобщей любви? Что случилось?

— Что могло случиться в только что взятой крепости с женщинами, детьми и калеками, которым больше негде было прятаться? Одних убили… других — лучше бы убили. Мне было четырнадцать. Для ифленских убийц это вполне достаточный возраст, чтобы…

Она вдруг выпрямилась и прямо посмотрела в глаза Шеддерику. Впервые за эти три долгих дня.

— Я дралась. Я убила одного из них каменной статуэткой. Это их разозлило — а до того они смеялись. Убивали, смотрели и смеялись. Я надеялась, что всё однажды забудется… но почему-то даже сейчас я помню… я их всех помню. Пожалуйста, не спрашивайте меня больше. Я говорила, не хочу об этом…

Боевого опыта Шедде хватило, чтобы представить, как это было — как это могло быть. Как отчаянно должна была драться та, прежняя Темершана. И какими смешными должны были казаться её попытки защитить себя разгорячённым боем солдатам. Она была их законной добычей — вместе с драгоценностями, мебелью, запасами еды и вина.

Многое встало на свои места.

У неё были причины не желать возвращаться в Тоненг. Серьёзные причины. До которых, вообще-то, самому Шеддерику та Хенвилу не должно быть никакого дела. Потому что она — это всего лишь ещё один хороший шанс избежать народного бунта в Тоненге и большой войны с соседями рэтаха — в будущем.

Шеддерик осторожно сказал:

— Если вы желаете, я верну вас в монастырь или отведу в любое названное вами место.

— А если бы я сказала вам… сказала тогда, в обители. Вы отказались бы от идеи женить на мне своего брата?

— Не знаю. — Шеддерик продолжал наблюдать, как пальцы девушки всё медленней двигаются по плошке с зернами. — Может быть. Но скорей всего я просто действовал бы немного иначе. Темери. Я не хочу вас обманывать. Страна действительно на грани большой беды, и вы мне тогда и вправду казались единственной возможностью если не отменить катастрофу, то хотя бы отложить. Да, ваше присутствие не гарантирует, что всё пройдёт гладко. Но вы — единственная наследница рэтшара. Наследница, портреты которой есть чуть не в каждом доме, их держат за полкой с идольцами Покровителей. Но если вы сейчас скажете мне, что хотите вернуться к монахиням, я выполню вашу просьбу.

Темершана покачала головой с лёгким сожалением:

— Я не смогу вернуться. Я вышла из-под покровов Великой Матери. Это означает, что обряд речения для меня более недоступен. И я не хочу быть у них приживалкой. Особенно после того, как легко они согласились на сделку с вами. Я сама решила, что поеду в Тоненг, помните?

— Ну, я не оставил вам выбора.

— Знаю. И всё-таки, это было моё решение.

— Мы с братом сможем вас защитить.