Рассказы ночной стражи - Олди Генри Лайон. Страница 11

Есть ради чего рисковать.

Вот и упражняется днями и ночами. Оттачивает свое мастерство, чтобы никто не заметил подмены, когда он вернется в додзё. Строит из себя нелюдима, чтобы ненароком не выдать себя.

– Скажите, Цуиёши-сан… Когда у вашего отца начались странности, на нем не было свежих ран?

Цуиёши хмурится, морщит лоб. Трет пальцем подбородок.

– Насколько я могу припомнить, нет. Возможно, он сумел их скрыть?

– Серьезную рану не скроешь.

Конечно, Ясухиро мог убить своего противника, не получив ранений. Но тогда противник – боец слабый. Зачем сенсей ввязался в поединок с ним? Почему убил, зная о последствиях фуккацу? Случайно? Я не верил в такие случайности. Кроме того, если в теле сенсея живет убитый им – он отлично владеет мечом, тут спору нет.

Двумя мечами!

«…Искусство боя парой стальных мечей утеряно. То, что сохранилось, недостоверно. То, что известно мне, скорее догадки и предположения. Теория без практики мертва. Лягушка в колодце не знает большого моря. Только бой насмерть способен подтвердить или опровергнуть мои суждения, но бой насмерть в моем положении исключен. Убить кого-то ударом «ласточкиного хвоста», выяснить, что был прав, и унести это знание в ад?»

Я хорошо помнил слова сенсея.

– Цуиёши-сан, – вопрос рождался сам собой по мере того, как губы и язык произносили слова, вылетавшие наружу облачками пара. – Вы ведь и раньше наблюдали, как ваш отец упражняется с мечами?

– Да, много раз.

– С двумя мечами?

– Да.

– Как вы считаете, его стиль изменился? Манера ведения боя? Сенсей двигается так же, как прежде, или по-другому?

Цуиёши превратился в статую с широко вытаращенными глазами. В иной ситуации это рассмешило бы меня, но только не сейчас. Конечно, он даже не дал себе труд задуматься об этом! Снедаемый тревогой и подозрениями, не сопоставил действия отца-прежнего и отца-нынешнего. Сам мастер и учитель, Цуиёши с легкостью мог бы это сделать, но столь очевидное решение просто не пришло ему в голову!

Воистину, часто не видишь того, что у тебя под носом.

– Какой же я глупец! – Ясухиро-младший звонко хлопнул себя ладонью по лбу и расхохотался. Смех его напоминал смех безумца. – Как я сам не сообразил?! Конечно же, это мой отец! Его движения стали быстрее, резче, но это его движения! Ни малейших сомнений!

Он поклонился мне – низко, так низко, как на моей памяти не кланялся никому, даже отцу.

– Тысяча благодарностей, Рэйден-сан! Сто тысяч благодарностей! Вы сорвали повязку с моих глаз! Теперь я ваш должник!

Сказать по правде, я растерялся.

– Не преувеличивайте мои скромные заслуги, Цуиёши-сан. Я всего лишь направил ваше внимание в нужную сторону. Все остальное вы сделали сами.

– Без вас я бы весь извелся! Отец, не отец… Да у меня гора Фудзи с плеч упала! Я не знаю, что на отца нашло, почему он забросил школу, но разве это теперь важно?!

Важно, ответил бы я, если бы не счел за благо промолчать. Вместо ответа я вспомнил то, что предложил недавно господину Сэки. «В вашей идее есть здравый смысл, – согласился старший дознаватель. – Считайте, что я разрешил.»

– Завтра, Цуиёши-сан, я бы хотел встретиться с вашим уважаемым отцом.

– По личному делу?

– Нет, по служебному. Вы устроите нам эту встречу?

4. «Ичи, Ни и Китаро»

– Иссэн-сан, вы святой, воплощенное милосердие. Вы живой бодисаттва, явленный нам в трудные времена. Я заранее прошу простить меня, если мои вопросы покажутся вам назойливыми либо слишком личными.

– Спрашивайте, Сэки-сан. И умоляю вас, перестаньте испытывать мою скромность. Она скоро рухнет ничком под тяжестью ваших незаслуженных похвал.

– В лесу западнее храма Вакаикуса, за бамбуковой рощей и ручьем, есть хижина. Вы знаете, кто там жил?

– Да, разумеется. Раньше там жили рубщики бамбука. Но они оставили наши места, перебравшись в Огару. После рубщиков в хижине поселились двое каонай, мужчина и женщина.

– Вам известно, кем они были до смерти?

– Нет.

– Вам известно, как их звали при жизни?

– К сожалению, нет.

– Вы сожалеете об этом?

– Да.

– Почему?

– Не знаю. Я молился за них, как молятся об умерших. Знай я их имена, мне было бы проще молиться. Думаю, в этом причина сожаления.

– Как их звали вы?

– Мужчину я звал Ичи – один, то есть первый. Он действительно появился в хижине первым. Женщину я звал Ни – два, то есть вторая. Как видите, я не был слишком изобретательным. Когда у них родился ребенок, я назвал его Китаро. Родители не были против.

– Почему не Сан, что значило бы «три»?

– Ребенок не был безликим. Вам известно, Сэки-сан, что у каонай бывают дети? Эти дети ничем не отличаются от обычных детей. Они заслуживают имен, какие приняты у живых людей.

– Да, мне это известно. Также мне известно, что власти забирают детей у каонай и передают на воспитание семьям, какие изъявят желание взять приемного сына или дочь. Это известно и вам, святой Иссэн.

– Вы правы. Это известно всем, даже бродячим собакам. Именно поэтому семья безликих, обосновавшаяся в хижине рубщиков, скрывала ребенка от властей. Они боялись, что его отберут.

Не только Рэйден ходил ночами по городу, когда ворота закрыты, а стража бодрствует. Ходили и другие, а кое-кто умел даже выбираться за городские стены, минуя караулы, и возвращаться обратно, не имея на это разрешительной грамоты.

Надо спешить, думал Мигеру. Я и так уже потерял кучу времени. Сегодня я уговорю их оставить хижину и перебраться в город. Это слишком опасно. Мы пойдем в управу, они подадут прошение о включении обоих в число кандидатов для служения. Ребенок? Да, ребенка отберут. Отдадут в чужую семью. Ничего, вряд ли жизнь там будет хуже его нынешней жизни. Или смерти от голода и холода, если ночной убийца доберется до родителей. Странно, что он вообще так долго медлит – в лесу тихо, безлюдно, они просто идеальный выбор для убийства.

Два часа Мигеру просидел в сарае, ожидая, пока вернется мальчик. Мальчиком он втайне, не выказывая это ни жестом, ни словом, звал молодого господина. Мигель Хосе Луис де ла Роса вкладывал в это слово меньше презрения и больше тепла, чем показалось бы на первый взгляд. В Испании у него остался сын тех же лет, что и юный самурай. Самоубийство – смертный грех, но Мигеру (никакого Мигеля, Мигель умер!) с радостью согласился бы на вечные адские муки, лишь бы память о сыне стерлась из его разума навеки. Впрочем, адские муки в любом случае гарантированы несчастному капитану, который слишком хотел жить – так хотел, что забыл о долге христианина и чести hidalgo [9]. Надежда на искупление? Прогулка по зыбучим пескам. Рассчитывать на удачу, на то, что именно тебе выпадет заветная карта – глупая самонадеянность.

Мигеру ускорил шаг.

По возвращении мальчик мог заглянуть в сарай и обнаружить отсутствие слуги. Поэтому Мигеру следил за домом и сбежал лишь тогда, когда молодой господин уснул.

Портовые трущобы. Сточные каналы.

Патруль под командованием отца молодого господина. Спрятавшись в тени барака, где селились моряки с кораблей, вставших под разгрузку, и рабочие доков, Мигеру обождал, пока стражники не пройдут мимо, после чего продолжил путь.

Если бы ему сказали, что он в точности повторяет маршруты первого убитого каонай («Белые слезы неба…») и второго («Терпение мудрого…»), Мигеру удивился бы, но не повернул обратно. Как все испанцы, он был суеверен. Только какой он теперь испанец?

Снег усилился.

В прошлом – кратком прошлом его новой жизни – Мигеру не раз гулял мимо ближних застав Акаямы, оставаясь незамеченным. На первых порах это было трудновато, он чуть было не попался раз-другой, но позже это превратилось в детскую забаву. Став слугой, он утратил необходимость скрытных перемещений, но не утратил навыков. От Северного поста, где дремали ночные стражники, а кое-кто даже храпел, распугивая галок и ворон, Мигеру свернул направо, в гору. Ветер трепал кроны дубов и кленов, росших по обочинам, стряхивал вниз морозную пыль.