Кареглазка и чудовища (СИ) - Наседкин Евгений. Страница 39

Я поздоровался, но она была увлечена Ковчегом, вернее тем, что она считала Ковчегом — веществом в контейнере. Пришлось подойти ближе, да я был и не против.

— Доброе утречко, Елена Ивановна, — я говорил тихо и официально, чтоб ни Бергман, ни Антонов не подумали лишнего. — Есть сподвижки?

— Доброе, — сухо ответила ученая, даже не подняв голову. — Пока ничего.

Я оторопел, ее холодность поразила меня так больно, как я не ожидал. Конечно, я хотел только поиметь ее — для начала. Возможно, я сделал бы ее царицей на Спермоферме, но думать об этом было рано.

— Что-то не так? — я положил руку на ее талию, и слегка прижал.

Она резко вскинула голову, чуть не задев мой подбородок. Ледяным взглядом уставилась на меня, а затем развернулась к выходу.

— Иди за мной.

Я послушно проследовал в подсобку, ответив недоумевающей мимикой на вопросительные физиономии Бергман и Антонова.

— Гриша, мы должны стереть произошедшее из наших мозгов, — помещение было настолько заставлено коробками, что Кареглазка вынуждена была прижаться ко мне. Я был совершенно не против, да и для нее это было удобно, можно было говорить самым тихим шепотом.

— К тому же, ничего такого и не было, — продолжала она, одурманивая ароматом духов и своим дыханием в мое ухо. — Просто прекрати вот этот «интим», пошлые шутки с улыбочками — и хватит меня лапать, в конце-то концов! — я неловко убрал руку с ее бедра.

— Гриша, ты не глупый парень, и понимаешь, что это тупик. Тебя убьют. Казнят, если будешь выпендриваться, — она сделала паузу. — Пойми это. Я могу отшить тебя грубо, рассказать мужу. И никто о тебе даже не вспомнит.

— Мы можем сбежать, — предложил я. — Здесь, естественно, нам нельзя быть вместе. Нужно скрываться. Но я продумываю план побега.

Она фыркнула, и закрыла мой рот ладошкой, наверное, чтоб самой не слышать чушь, и чтоб эту чушь случайно никто не подслушал.

— Что за вздор?! Прекрати, вообще! Я тоже виновата, конечно, и если бы могла повернуть время вспять… Давай закроем эту тему, и все.

Она вышла — а меня словно окатили ведром ледяной воды. Когда я вернулся в лабораторию, на меня уже никто не обратил внимания.

— Елена Ивановна! — позвал Антонов мою чужую жену. — Посмотрите! Я не совсем понимаю, что с этими показателями — аппаратура барахлит, верно?

Неужели они уже проанализировали вещество в ампуле? Не моя Кареглазка склонилась над компьютерным монитором, и попервой лишилась дара речи.

— Зоя, зови Александра Борисовича! — наконец сказала она. — Два плода… это самка, ОНА БЕРЕМЕННА, и у нее двойня!

Ковчег… а тут еще это. Как я понимал — такого никогда не было. Захваченная в школе тварь была беременной. А ведь краклы не могли приносить потомство.

****

Дионис со Стиксом так долго стояли над кроватью, что Гермес устал притворяться спящей красавицей. Перед приходом визитеров Зенон усыпил пациентку, но в этот раз лекарство не взяло Афродиту. И она подслушала их разговор.

— Он не готов к ритуалу, — заметил медбрат. — Буревестник рискует. И нас подставляет. Это ведь против правил!

— Она! ОНА! — поправил громилу Дионис, и снова раздался звук пощечины.

— В том-то и дело, — гнул свое Зенон. — Он… она не стабильна.

— Для этого и нужна инкарнация, — отрезал Стикс. — Чтоб обуздать безумие. Все, довольно пререканий, я согласен со священным Захарией. Будет так, как мы решили.

Послышались удаляющиеся шаги, но Зенон скоро должен был вернуться. После произошедшего он изредка мог уйти на 5 минут — не больше. Гермес сел на кровати, выпучив глаза. Так вот, что они задумали. Забвение. Усмирение. Стирание. Снисхождение проводилось редко. Говорили, что человек становится сосудом для другой души, земным воплощением Бога. Зомби-аватар…

После того, как Синдикат отобрал у него мужское тело, его хотят лишить еще и разума, собственного сознания. Хотелось рыдать, вырвать им всем позвоночники — но возвратился Зенон, и силой уложил в кровать. Еще один укол, и нахлынувший дурман сменился пугающим сном… в котором отцовский голос говорил ему, как поступить. ОТЕЦ, Я ДОСТОЙНЫЙ!

****

После разговора с Кареглазкой день наполнился дерьмом, и как я не пытался изменить настрой медитациями, это никак не удавалось. Наоборот, внутренний голос только громче хрипел где-то возле гипоталамуса: «Дружок, да ты лошара — и не надейся на другое».

Елена Ивановна металась между изучением Ковчега и беременностью межниковской твари. И одновременно с этим была заметно раздражена, что отражалось, по большей мере, на всех, кроме меня. Меня она тупо игнорировала. Хотя, я могу и ошибаться, ведь я также старался сохранять дистанцию: 1) из-за обиды 2) из-за надежды, что она остынет и передумает. Возможно, она также как и я, была подавлена нашим утренним разговором, но вряд ли — она же его инициировала.

Я, как робот, мыл и убирал, стерилизовал ультрафиолетом и фламбировал — как зачарованный, подолгу застывая с огненным факелом для дезинфекции лабораторных столов; а часть спирта вперемешку с боярышником и эхинацеей похихоньку заливал в себя. Вскоре, я настроился забыть о Кареглазке. Это было нелегко, так как после вчерашней ночи она совершенно не выходила из головы. В то же время, в романтических отношениях я уже проходил подобное. В печальном итоге мои детские помыслы о всеобщей справедливости и честности взрослых оказались всего лишь глупыми фантазиями. А женщины, поначалу показавшиеся девственному уму чистыми ангелами — медленно, но уверенно, раскрыли истинные обличья.

Бесконечно тасуя эти мысли в голове из одного полушария в другое, на обеде я оказался на плаце, где пытался наблюдать за воробьиной охотой Цербера. Потом там появились горлицы, и я решил их поймать. Еще недавно я практиковал такое, чтоб прокормить себя и Таню. Теперь хотелось это повторить, выплеснуть злость на что-то — пусть даже совсем безневинное. Хотя о чем это я? Даю зуб, что голубки тоже имеют скелеты в шкафах — например, гнезда, полные костей их птенцов. Невинных нет, есть только разное понимание вины.

Чтоб поймать птиц, я подсыпал зернышек под корыто, которое приподнял палкой с привязанной веревкой. И да, мне удалось поймать три или четыре голубя. Я пошел к корыту, а глупая псина бегала вокруг, радуясь моей удаче. Но, как только я приподнял корыто, горлицы стали вылетать, а я запутался в веревке, которой Цербер меня обмотал. Я упал, проклиная собаку, а птицы кружились надо мной и срали с высоты.

Я же сказал — не день, а сплошное говно. И я решил не возвращаться в Логос. К вечеру я устал бороться с депрессией, и вернулся к истокам. Тем более, что пока я думал о людях, женщинах и животных всякие гадости, в краешке мозга созрел план, как побороться за себя. Да, возможно, что эта затея была нашептана настойкой пустырника — боярышник закончился.

****

Признаюсь, это было дерзко. Горин имел одно увлечение, вызывающее у меня пренебрежительное презрение. Он любил цветы, и выращивал их в Крепости в огромных количествах. Сам участвовал в их посадке, прополке, поливе и прочей хрени, с ними связанной. Короче, сходил с ума над ними, как юный Голлум над своей прелестью. Вместе с театром и актерским искусством, цветы были его главными ценностями в жизни, а все остальное — придаток.

В центре Илиона, рядом с плацем, произрастали самые ценные для полковника представители цветочного мира — герберы и розы «осирии». Он долго не мог их вырастить, но в этом году с помощью тепличного покрытия и трансваальские ромашки, и шипованое чудо немецкой селекции одарили Андреича, и теперь он каждый день рано с утра задумчиво усаживался на скамейку и наслаждался видом цветочков. Меня они также заинтересовали, но в другом смысле.

Как только стемнело, я дождался исчезновения с плаца последнего из зевак, и словно Зорро пробрался к оранжерее. Проникнул я, незатейливо по вертикали разрезав пленку. В темноте красота цветов была не так очевидна, но я понимал, что такими розами можно завоевать любое женское сердце. Молочно-малиновые бутоны напоминали возбужденные вагины, их сочно-зеленые листья были роскошней парчи, а герберы… я не цветовод, но мне они показались идеальными. Тем более, что сам Горин, специалист в этом деле, одобрил бы мой выбор.