Дитя бури - Хаггард Генри Райдер. Страница 4

– Так вот что, колдун! Мы отправимся в тот мир с тобою вместе!

– Хорошо, хорошо, – засмеялся карлик. – Отправимся вместе. Я давно желаю умереть и не могу найти себе лучшего спутника, как Бангу, предводителя амакобов и убийцу детей. Идем, храбрый Бангу, идем! Убей меня, если твоя рука подымется на старого Зикали. – И он снова засмеялся ему в лицо.

– Тогда, Макумазан, воины Бангу отступили, потому что они испугались странного карлика. Даже державшие меня за руки отпустили меня.

– Что случится со мною, Зикали, если я пощажу мальчика? – спросил Бангу.

Зикали протянул руку и дотронулся до царапины, нанесенной мне копьем. Он поднял свой палец, покрасневший от моей крови, и пристально посмотрел на него при свете луны; затем он языком попробовал кровь.

– Вот что случится с тобою, Бангу, – сказал он. – Если ты пощадишь мальчика, то он вырастет, сделается взрослым и убьет когда-нибудь тебя и твоих родных. Но если ты не пощадишь его, то, я думаю, завтра же ты будешь мертв. Таким образом, весь вопрос в том, хочешь ли ты еще пожить некоторое время или хочешь умереть сразу, захватив и меня с собою в качестве спутника. Потому что ты не должен оставлять меня здесь, Бангу.

Банту молча повернулся и ушел, перешагнув через труп моей матери, а за ним ушли все его воины, так что вскоре Зикали Мудрый и я остались одни.

– Что? Они ушли? – сказал Зикали, подняв глаза. – В таком случае и нам лучше уходить, сын Мативани, а то он может еще передумать и вернуться. Живи, сын Мативани, чтобы отомстить когда-нибудь за отца.

– Интересная история, – сказал я. – Но что случилось потом?

– Зикали взял меня с собой и воспитывал меня в своем крале, в Черном ущелье, где он жил один со своими слугами, потому что он не разрешал ни одной женщине переступать порога своей хижины. Он научил меня многому, и ознакомил меня со многими тайнами, и сделал бы из меня великого знахаря, если бы я этого пожелал. Но я не захотел этого, Макумазан. Зикали мне однажды сказал: «Я вижу перед тобою две дороги, Садуко: дорогу мудрости – это дорога мира, и дорогу безумия – это дорога войны. Я вижу тебя, идущего по дороге мудрости (это и моя дорога, Садуко), и вижу, как ты становишься мудрым и великим, пока, наконец, не достигнешь глубокой старости и, окруженный почестями и уважением всех людей, незаметно исчезнешь в туманной дали. Но только по этой дороге ты должен идти совершенно один, потому что друзья, а в особенности женщины, отвлекут тебя от твоей цели… А затем я вижу другую дорогу – дорогу безумия – и вижу тебя, Садуко, идущего по этой дороге. Ноги твои покраснели от крови, и женщины обвивают руками твою шею, и один за другим погибают твои враги. Ты много грешишь ради любви, и та, ради которой ты грешишь, приходит, и уходит, и снова приходит. И дорога эта короткая, Садуко, и конец ее близок, но я не вижу, каков конец твоего пути. Теперь выбирай, по какой дороге ты хочешь идти, сын Мативани, и выбирай скорее, потому что больше об этих вещах я говорить не буду». Тогда, Макумазан, я подумал о безопасной, но одинокой дороге мудрости, подумал о кровавой дороге безумия, где я найду любовь и войну, и молодость заговорила во мне, и я выбрал дорогу, где была любовь и война и неизвестная смерть.

– Если предположить, что в этой притче о двух дорогах есть доля правды, то выбор твой был очень неразумен, Садуко.

– Нет, Макумазан, это был мудрый выбор, потому что из-за этого я увидел Мамину и знаю, почему я выбрал эту дорогу.

– Ах, да, – сказал я. – Мамина… я и забыл о ней. Может быть, ты и не так прав. Я смогу судить об этом, когда увижу Мамину.

– Когда ты увидишь Мамину, Макумазан, ты скажешь, что я был прав. Зикали Мудрый громко засмеялся, услышав о моем выборе. «Вол ищет жирное пастбище, – сказал он, – но молодой бык ищет скудные склоны гор, где пасутся телки, но, в конце концов, бык лучше вола! Иди по своей дороге, сын Мативани, и время от времени возвращайся в Черное ущелье и рассказывай мне, как идут твои дела. Я обещаю тебе, что не умру, прежде чем узнаю, каков будет твой конец». Вот, Макумазан, я сказал тебе о таких вещах, которые до этого времени были известны только мне одному. И Бангу теперь в немилости у Панды, которому он не хочет подчиниться, и мне дали обещание – все равно как, – что тот, кто убьет Бангу, не будет привлечен к ответственности и может взять себе его скот. Пойдешь ли ты со мною, Макумазан, и разделишь ли со мною его скот?

– Не знаю, – сказал я. – Если твоя история правдивая, то я не откажусь помочь тебе убить Бангу, но я сперва должен разузнать об этом деле подробнее. А пока я завтра отправлюсь на охоту с толстяком Умбези. Но ты нравишься мне, Садуко. Хочешь сопутствовать мне и заработать двуствольное ружье?

– Инкузи – сказал он, с вспыхнувшими от радости глазами, – ты щедр и оказываешь мне большую честь. Что мог бы я желать больше? Но, – прибавил он, и лицо его омрачилось, – сперва я должен спросить Зикали Мудрого, Зикали, моего приемного отца.

– Вот как! – сказал я. – Так ты, значит, все еще привязан к поясу ниянги?

– Нет, Макумазан, но я обещал ему ничего не предпринимать, не посоветовавшись с ним.

– Как далеко живет отсюда Зикали? – спросил я.

– До него один день пути. Если я выйду при восходе солнца, то я могу быть там к закату.

– Хорошо. Тогда я отложу охоту на три дня и пойду с тобою, если ты думаешь, что Зикали примет меня.

– Я думаю, он примет тебя, Макумазан, потому что он мне сказал, что я встречу и полюблю тебя и что ты будешь вплетен в мою жизнь.

– Этот Зикали насыпал тебе в кружку пива дурмана, – ответил я. – Что же, ты всю ночь будешь мне рассказывать такие глупости, когда нужно завтра же отправиться на рассвете? Ступай и дай мне спать.

– Я иду, – ответил он с улыбкой. – Но если это так, Макумазан, то почему же ты тоже хочешь испробовать дурмана Зикали? – И он ушел, не дождавшись ответа.

Но в эту ночь я спал довольно скверно, потому что странная и страшная история Садуко овладела моим воображением. У меня были тоже свои причины, почему я желал видеть этого Зикали, о котором я так много слышал еще в прежние годы. Я хотел разузнать, был ли этот карлик обыкновенным шарлатаном, как все знахари и колдуны; кроме того, он мог мне рассказать более подробно о Бангу, к которому я почувствовал сильную антипатию, может быть, совершенно неосновательную. Но более всего я желал видеть Мамину, чья красота произвела такое сильное впечатление на туземца Садуко. Может быть, за тот промежуток времени, когда я отправлюсь к Зикали, она вернется обратно в дом своего отца, и я ее увижу до того, как отправиться на охоту.

Глава II. Дурман знахаря

На следующее утро я проснулся, как это делают всегда хорошие охотники, очень рано. Выглянув из фургона, я ничего не видел, кроме серого луча света, отраженного от рогов привязанных волов. Вскоре, однако, сверкнул еще луч света, и я догадался, что это блеснуло копье Садуко, сидевшего у потухшего костра и закутанного в плащ из шкур диких кошек. Сойдя с фургона, я тихо подошел к нему сзади и дотронулся до его плеча. Он вскочил и сильно вздрогнул, что доказывало его нервность. Но, узнав меня, сказал:

– Ты рано встаешь, Макумазан.

– Конечно, – ответил я. – Недаром меня называют Ночным Бдителем. Пойдем к Умбези и скажем ему, что я хочу отправиться с ним на охоту послезавтра на рассвете.

Мы пошли с Садуко и нашли Умбези еще спящим в хижине со своей последней женой. Я не желал ему мешать. К счастью, около хижины мы нашли Старую Корову, которая не могла спать из-за своего больного уха. Этикет не разрешал ей входить в хижину, и она ждала снаружи, когда выйдет муж, вероятно, чтобы накинуться на него с бранью.

Осмотрев ее рану и втерев в нее мазь, я попросил ее передать Умбези, что охота откладывается на два дня. Затем я разбудил своего слугу Скауля и сказал ему, что отправляюсь в короткое путешествие, и приказал ему сторожить мои вещи до моего возвращения. Я наскоро выпил рюмку рому и приготовил пакет с вяленым мясом и бисквитами.