Механические птицы не поют (СИ) - Баюн София. Страница 22

— Они очень правильно говорят, Уолтер. Ты не представляешь себе, насколько, — в ее голосе звенела неожиданная ненависть.

Уолтер хотел сказать о том, что в Нижних Кварталах бордели полны настоящих детей, но вовремя осекся. С тех пор, как в его жизни появилась Эльстер, это оправдание перестало работать. Он так и не понял, испытывала ли она эмоции или настолько искусно их имитировала, но если она все же умела бояться и чувствовать боль, то остальное становилось неважным.

Правда даже после прочтения дневников Эриха Рейне он так и не понял, как создают механических людей. Механическая рука с движущимися пальцами, механическая нога, позволяющая ходить не хромая — но человек… Даже если Рейне прибегал к помощи магов, это оставалось невероятным. Хотя Уолтер и не слышал, чтобы маги особенно влияли на какие-то отрасли кроме военной. Боевые маги на кораблях — да, но маги, наделяющие механизм способностью чувствовать…

По крайней мере Рейне ничего о них не упоминал. Во всем труде Рейне Уолтер упорно видел какую-то недоговоренность, несоответствие. Что-то важное, о чем он умолчал, не позволяющее полностью расшифровать его открытие кому-то, кроме владельцев этого секрета.

— На Альбионе располагается управление Комиссии по этике, Хранителей Сна. Это особый отдел, особые служители Спящего, чья единственная задача — стеречь его Сон. Среди нас никто не верит в Ночь, как среди последователей Белого Бога. Спящий не накажет нас, он просто проснется. Большинству этого достаточно. А для тех, кому нет… для тех и существует Комиссия.

— Ты… ты их видел? — прошептала Эльстер.

— Да. К нас приходили двое. Обходительные джентльмены. Одинакового роста, в красных плащах, лица закрыты белыми масками — белыми и гладкими, с узкими прорезями для глаз. В маску, видимо, встроен прибор, искажающий голос. Голоса у них тоже одинаковые, механические. Они пришли сообщить, что добьются смертного приговора для Джека, еще до того, как нашли Кэт. Но мой отец не унывал, он был уверен, что положение в обществе и деньги спасут моего брата. У нас даже были сторонники, оправдывающие Джека. Мы наняли одного из лучших Пандекистов, нескольких Пишущих и богослова, чтобы они помогли Джеку избежать приговора. Чтобы он доказал клирикам, что убитые им женщины… оскорбляют Спящего существованием.

— И ты… был согласен?.. — бесцветным голосом спросила Эльстер.

— Нет. Я запутался, Эльстер. Я любил брата и не желал ему смерти, не мог поверить в то, что он и правда совершил нечто настолько чудовищное. Но оказалось, что мой отец, которого я всегда уважал, готов оправдывать подобное… А потом отречься от Джека, когда все было кончено. По крайней мере тогда мне показалось, что он от него отрекся. Я не знал, что мне делать.

— И сейчас ты хочешь поговорить с отцом?

— Да. Хочу сказать ему, что скоро опять могут начаться допросы. Я не стану доверять подобное телеграфу или почте, тем более из другой страны. Мне нужно не только предупредить его, но и… и… — он замолчал, не в силах признаться в еще одной цели своего путешествия.

— Ты хочешь сказать ему, что ты никого не убивал? Готов рисковать собой, возвращаясь домой, когда тебя могут искать, чтобы предупредить отца, и чтобы он знал, что ты не виноват? — прошептала Эльстер.

— Да. Я все еще… он не будет мной гордиться, мной не за что гордиться. Но он не должен допускать мысль, что я тоже… Я не знаю, как правильно, Эльстер. Понятия не имею.

— Я тоже. Слушай, Уолтер… А куда ты отправишься после Альбиона?

— Об этом я тоже не имею понятия, — улыбнулся он. — Может быть в большой город — там легче затеряться. А может и правда уеду в какую-нибудь глухую деревню у моря, буду рыбачить, иногда голодать и никогда не читать газет. Или буду учить детей — должен же мой диплом Альбионского университета приносить хоть какую-то пользу…

— Уолтер? А можно… можно мне…

— Что? Ты не хочешь оставаться на Альбионе?

— Не очень… лучше я как-нибудь тихо заржавею на берегу моря.

Уолтер нахмурился. Он хотел позвать Эльстер с собой, забыв о том, что ей нужны механики, а не доктора.

«Что происходит, когда в таком механизме что-то ломается? Ей больно? Может ли она умереть, или прийти в окончательную негодность, если не успеть довезти ее до города? Как все сложно…» — с тоской подумал он.

Но воображение упорно рисовало ему что-то сине-серое, шумящее и недосягаемое. Небо. Море под обрывом, много солнечного света и ощущение абсолютного, совершенного счастья.

— Давай мы придумаем для тебя что-нибудь получше, чем перспектива заржаветь? — улыбнулся он.

— Давай, — кивнула Эльстер, и Уолтеру показалось, что ее глаза в темноте блеснули золотом.

…

Остаток ночи Уолтеру удалось проспать без сновидений.

Утром золотистый свет в каюте сменился на белый, и прозвучал тройной сигнал, означающий приглашение на завтрак.

Эльстер проснулась раньше него, и уже успела одеться и сходить в душевую на нижней палубе.

— Если поторопишься — не будешь торчать в очереди, — улыбнулась она, увидев, что он открыл глаза.

Душевых на их крыло выделили три, и занять успели только одну. В душевой было холодно, и почти все, что видел Уолтер, было алюминиевым. Он знал, что это нужно для облегчения корабля, и усмехнулся, вспомнив, как один из его знакомых возмущался отсутствием ванной в каютах.

Умываясь теплой водой, которая едва заметно пахла железом, Уолтер с щемящей тоской вспомнил ледяные волны в Лигеплаце.

Закончив, он зашел за Эльстер, чтобы отвести ее на завтрак.

Столовая оказалась просторным светлым помещением. Столы и стулья, сплетенные из легкой сухой лозы, стояли вдоль стен, освобождая центр зала.

— Я слышала, что на одном из дирижаблей, кажется, на «Гиденбурге» есть рояль, — раздался за спиной Уолтера женский голос.

— Вы правы, — ответил ей мужчина, чей голос показался Уолтеру смутно знакомым.

— Какая глупость! — весело отозвалась женщина.

Уолтер обернулся. Сначала он увидел даму. Немолодая женщина в строгом темно-синем платье сидела в инвалидном кресле, словно на троне. Затем он встретился взглядом с мужчиной, который вез кресло.

Он узнал его только по огненно-рыжим волосам, сейчас стянутым в хвост. Без камзола, грима и липких черных нитей в руках Томас Штармвайд казался совсем другим человеком.

— Томас! — Эльстер тоже узнала его и широко улыбнулась. — А мы видели ваше выступление в Лигеплаце.

— Как лестно, что вы меня вспомнили, фройляйн, и как жаль, что все мои цветы остались в каюте, — улыбнулся он, вкатывая кресло в столовую. — Позвольте представить свою мать, фрау Тесс Даверс.

Томас подкатил кресло к одному из столов и жестом пригласил их сесть.

— Меня зовут Уолтер… Честейн, а это моя сестра, Сулла, — представился он.

Тесс с достоинством протянула ему руку и улыбнулась. Сын явно был похож на нее — такое же лисье лицо, такие же хитрые искорки в живых, ярко-синих глазах. Только волосы у Тесс были совсем белыми.

— А разве ваша фамилия не Штармвайд? — спросила Эльстер, садясь на стул. Она не стала протягивать Томасу руку.

— Нет, фройляйн, это сценический псевдоним. Почти «Штормовой ветер», людям нравятся такие громкие слова и не нравятся простые альбионские фамилии.

— Так вы из столицы? — спросил Уолтер.

— Нет, из Эгберта. Ужасную путаницу вносит, когда столица зовется так же, как и вся страна, не правда ли? — спросила Тесс.

— «Альбион — это мы, а мы — это Альбион», — скривившись процитировал Уолтер строку из гимна.

К их столику подошел стюард и положил в центр четыре узкие голубые полоски бумаги.

— Чай — из Лигеплаца, — безапелляционно заявил он, словно готовясь защищаться.

— Прекрасно, — проникновенно ответил Томас. — Альбионскими помоями мы еще насладимся.

Несколько минут они в молчании изучали меню. Уолтер заметил, что Эльстер растеряна, но она не стала просить его совета, а он не стал предлагать помощь, понимая, что она не привыкла делать выбор и ей приходится преодолевать себя даже в таких мелочах.