В стране контрастов - Шелгунова Людмила Петровна. Страница 4
Глава III
КОЛЯ САРТОВ УЕЗЖАЕТ
Смерть доктора. — Старик кальянщик. — Бирюзовая серьга. — Больной солдат. — Грабеж и убийство. — Коля в Ташкенте и Верном.
Долго крепился Николай Петрович, но и его раз утром денщик застал в бреду.
Что делать? Положили его в отдельную хату, и стал его лечить фельдшер Кованько.
— Плохо дело, плохо! — говорил его приятель капитан, постоянно навещавший его.
И, действительно, плохо было дело Николая Петровича, постоянно бредившего женой и сартенком.
— Иван Семенович, — проговорил он однажды, очнувшись при приходе капитана, — плох я, слаб, могу не встать. Пожалуйста, пошли Колю… сарта… что я принял… к жене в Ташкент… непременно…
Через неделю товарищи опускали тело доктора, которого все так любили, в могилу.
Воля его была в точности исполнена.
Прислонясь к самой горе, стояла крошечная избушка или, лучше сказать, мазанка, сделанная из глины, перемешанной с мякиной. В единственной комнатке этой мазанки было полторы сажени длины и сажень ширины, но стены, потолок и пол были тщательно вымазаны глиной. Посреди одной из стен, выходившей на большую дорогу, было оставлено квадратное отверстие, служившее и выходом, и окном, и дымовой трубой. В ненастную погоду отверстие это завешивалось кошмою. В самой середине комнаты, на полу была вырыта ямка, и в ней постоянно тлели горячие уголья. Зимою обитатели мазанки грелись около этих угольев, а летом они нужны были для хозяйской торговли. По стенам на вбитых деревянных колышках висели хозяйские одежды, а в углу на полу лежала старая кошма (или войлок), покрытая двумя ватными ситцевыми одеялами, и в самом углу торчала маленькая грязная подушка в виде цилиндра. Этим и ограничивалась вся внутренняя обстановка мазанки, в переднем углу которой стояло два мешка: один с табаком, а другой с рисом.
В этой землянке спокойно жилось восьмидесятилетнему старику и веселой внучке его, девочке лет шести, по имени Тилля. У Тилли был друг — маленькая мохнатая, кривоногая шавка, ни на минуту не покидавшая свою черномазую, черноволосую госпожу.
Перед входом в мазанку, на чисто разметенной площадке был разостлан коврик, и стоял длинный всегда готовый кальян. Кальян — это трубка, длинный мягкий чубук которой проходит через сосуд с холодной водой. Кальян был единственным доходом старого деда. Все проезжающие и прохожие по бухарской дороге непременно останавливались и затягивались раза два-три крепким табаком. За такое удовольствие платилось всего только по одной чеки, то-есть по одной четверти нашей копейки, а старик с внучкой и шавкой безбедно жили на эти чеки.
Бухарская дорога постоянно оживлена. Вот старик заслышал звон колокольчиков и торопливо набивает и приготовляет свой кальян. Это идет караван из Бухары в Ташкент, и погонщики, конечно, остановятся, чтобы затянуться. Арбы высоко нагружены, и все арбенщики, т. е. извозчики, непременно забегут к старику. Тут же проходят и караваны с верблюдами, тут же идут богомольцы из Бухары в Самарканд поклониться праху Тимура, погребенного в Самарканде. У всех богомольцев за плечами котомки и за поясами страшно затасканных и изорванных халатов болтаются разные дорожные мелочи и непременно маленькие выдолбленные тыквы с нюхательным табаком, который они ежеминутно закладывают себе за щеку. Богомольцы опираются на короткие палки, выточенные узорами или раскрашенные яркими красками, с железными наконечниками.
Дедушка иногда ездит в соседнюю деревню за табаком и провизией, и тогда вся торговля и хозяйство остается на попечении маленькой Тилли и ее друга шавки. Тилля была девочка красивая, она ходила обыкновенно в красной кумачной рубашке, с заплетенными в несколько косичек черными волосами, а на шее носила нитку бус и маленькую бирюзовую сережку в правой ноздре. Дедушка же носил только белую длинную рубашку, и неподвижно, как статуя, сидел у входа в свое жилище и собирал чеки в висевший у него у пояса красный вышитый кошелек.
Вдали показались всадники, и Тилля, сидевшая на крыше и оттуда со смехом посылавшая свою шавку за быстро прятавшимися в норы сусликами, закричала дедушке:
— Это джигиты! У них кони все в мыле.
Передовой джигит, с винтовкой за спиной, был в кольчуге.
— Эй, старик, — закричал он, — русские идут! Убирайся, пока цел.
— Куда я пойду? Зачем? — печально ответил старик. — Не съедят они меня.
— Ну, как знаешь, — проговорил кто-то из отъехавших уже джигитов, — а то садись, мы довезем и тебя и девочку.
Старик махнул рукой, и джигиты, или сторожевой пикет бухарских войск, скрылись.
Прошло часа два. Девочка, услыхав, что русские идут, приутихла и спустилась вниз к дедушке.
— Никто как Бог! — шептал старик. — Ведь и русские тоже люди. Шли и к Самарканду, да ничего не сделали. А теперь что…
Со стороны Самарканда показалась точка пыли, и вот точка эта росла, росла и старик начал различать уже белые рубашки и сверкавшие на солнце штыки. Солдаты шли врассыпную, а офицеры ехали на лошадях верхом. Поравнявшись с землянкой, солдатики стали забегать покурить, и некоторые платили, а другие и так — на даровщинку. Старик угрюмо молчал, а девочка пряталась за его спину. После войска потянулся и обоз и остановился лошадей попоить. Погонщики все без исключения остановились покурить.
Вдруг к Тилли подбежал мальчик в белой рубашке и белых штанишках. Мальчик был смуглый, но не грязный, хотя и босой.
Тилля тотчас же вышла из-за спины деда. Мальчик осмотрел помещение и пригласил девочку пойти с собой.
— Коля, смотри, не забеги куда-нибудь, — крикнул ему фельдшер.
— Нет, нет, мы посидим только на крыше, — отвечал знакомый наш Коля, взбираясь на крышу.
Шавка между тем знакомилась с батальонными собаками, никогда не отстававшими от своих солдат.
Коля и Тилля тотчас же узнали друг у друга, как их зовут, и стали разговаривать, как старые знакомые.
— Бедный, так тебя русские увели, — говорила Тилля.
«Бедный, так тебя русские увели?»
— Я не бедный, мне хорошо. Мне очень весело. И играю и учусь. Я азбуку знаю.
— Азбуку? Что это?
— А то, что учат в медрессе. Только я знаю азбуку русскую, а потом, сказал дядя, меня будут учить и нашей азбуке. Я теперь знаю, что руками есть нехорошо, не надо.
— А чем же? — с удивлением спросила девочка.
— Ложкой. Солдаты едят деревянной ложкой, а у моего дяди ложка блестит, и есть вилка.
Коля рассказывал девочке, что он не спит более на полу, и вообще внушил ей необыкновенное к себе почтение.
— Зачем носишь кольцо в носу, это нехорошо, — продолжал он, и девочка так сконфузилась, что тотчас же расстегнула серьгу и, сняв ее, замяла в кулачке. — Это нехорошо, это мешает сморкаться…
— Нет, — проговорила Тилля.
— Как нет, да. Ты сморкаешься рукой, и это нехорошо; а я сморкаюсь в платок, — и Коля, вытащив его из кармана, показал, как он теперь сморкался.
Коля целый год прожил у русских и, конечно, настолько цивилизовался, что мог учить маленькую дикарку.
— Коля, — крикнул фельдшер, — собирайся, простись.
— Ну, прощай, Тилля, помни меня. Дай мне что-нибудь на память, а я тебе подарю вот это колечко.
Коля снял с руки маленькое медное с зеленым камешком колечко, а Тилля протянула ему свой грязный кулачок и разжала его у него на ладони, куда упала бирюзовая сережка. Коля же надел ей перстенек на палец.