Берлин - Париж: игра на вылет (СИ) - Чернов Александр Викторович. Страница 19

К сожалению, возбужденные субретки на этом не угомонились. Не успел он и на шаг отойти по коридору, как дверь широко распахнулась, и самая бойкая из парочки крикнула Максимову вдогонку что-то, типа: «Мсье, Вы так страстно на нас смотрели! Но помните, если захотите заполучить нашу фотографию, она будет очень дорого стоить!» На что и получила хлесткий ответ: «Ваши фотографии я всегда смогу купить в том пансионе, где вы воспитывались, причем за сущую мелочь!..»

К тому времени, когда его поезд потихоньку подходил к дебаркадеру Финляндского вокзала, он уже и не вспоминал об этом досадном приключении. Однако, оно неожиданно получило продолжение. И весьма неприятное. Один из офицеров, ехавших с мамзельками, догнал Максимова на выходе из вагона и грубо, едва не оторвав рукав, схватил сзади за плечо, нарываясь на оскорбление первой степени. После чего потребовал извинений перед дамами. Похоже, намек девицы поняли в том смысле, что был им ближе: по-французски, в зависимости от контекста, «пансион» может вполне толковаться как «бордель».

Евгений Яковлевич сдержался. Но в ответ на его естестественный, вежливый отказ, молодой, да ранний, тяжко выдыхая перегаром, официально представился и потребовал с Максимова визитку. Что означало формальный вызов.

Совершенно не собираясь усугублять ситуацию, Максимов назвал себя, заявив при этом, что визитку Витгенштейн сможет послезавтра получить у своего начальника, барона Александра Егоровича фон Мейендорфа, генерал-майора Свиты, командира Собственного Конвоя Императора. Тем самым, умудренный житейским опытом подполковник давал молодому, зарвавшемуся лейбгвардейцу шанс протрезветь и вовремя одуматься.

Однако, князь натурально «закусил удила». Когда секунданты сотника заявились к Максимову уже с формальным вызовом, тот попытался завершить дело миром, направив в адрес «оскорбленного» примирительное письмо с «искренним сожалением о досадном происшествии». В ответ молодой безумец – ну, а кто еще, ведь в тот момент он уже знал, с кем дерзнул связаться – вновь потребовал от Максимова личных извинений перед ним и… шансоньетками! Рубикон был перейден.

Но даже во время самой дуэли Евгений Яковлевич еще дважды давал князю шансы: сначала отказался от выпавшего ему по жребию права первого выстрела, а затем намекнул секундантам, что если Витгенштейн пальнет «в белый свет», то он его пощадит. Однако, если одержимый гордыней дурачок попробует стрелять на поражение и промажет, тогда пускай пеняет на себя: он его проучит, «даст прочуствовать».

Двадцать пять шагов из допустимых тридцати. Стрельба с места. Дульнозарядные курковые пистолеты с одной пулей. Дымный порох. Без шансов на прямой выстрел…

Зная, что еще со времени боев в Сербии Максимов бьет без промаха в спичечный коробок на таком расстоянии, и скорее всего, будет целить в лоб, секунданты заряжают пистолеты двойным зарядом, чтобы пули прошли выше. Ну, а кому захочется участвовать в дуэли, в ходе которой может быть застрелен флигель-адъютант Императора и товарищ Наследника Престола?

Возможно, Витгенштейн был в курсе такого нюанса. И, выстрелив первым, едва не снес Максимову голову. Только по целику немножко ошибся. Подполковнику показалось, что пуля едва не зацепила его за левое ухо. Такого спускать он уже не собирался.

Выбор был прост: оставить наглеца калекой на всю жизнь, раздробив ему колено, что верная ампутация, или же исключить из военной службы, сломав и укоротив на пару сантиметров ногу. Максимов и тут выбрал наиболее гуманный вариант. Но, увы, он-то и привел дело к драматической развязке. Не зная про «тяжелый» заряд своего дуэльника, и целясь сотнику в середину бедра, он послал ему пулю в левую половину лобка. Куда Дантес в свое время Пушкину. И с тем же итоговым результатом…

Потом были публичный процесс и приговор: два года крепости, вместо юридически логичного оправдания в зале суда; затем помилование Императором и церковное покаяние на Соловках. Увы, на этом дурной «сериал» не закончился. В Питере его ожидала новая дуэль - рубка с братом погибшего потомка вестфальских графов, Григорием. А после его серьезного ранения, - очередные попытки вызова, но теперь уже со стороны Николая, последнего и младшего из двух братьев покойного светлейшего князя.

В «пакете» с этими периодическими домогательствами шла тотальная обструкция со стороны золотопогонных «русских немцев», до самого барона Фредерикса, включительно. С карьерой было покончено. Ведущие столичные журналы перестали принимать статьи Максимова. Сводить концы с концами стало проблемой, хорошо хоть, что обе дочери уже были замужем. И в этот момент грянул гром на Востоке.

С трудом получив дозволение от царя, и оставив дома убитую горем жену, – она-то прекрасно понимала, зачем он туда рвется, Евгений Яковлевич выехал в Маньчжурию. Братьям Витгенштейн он отослал записку. В ней, в частности, говорилось: «Совершенно не горя желанием истреблять под корень весь род Зайн-Витгенштейн, я отправляюсь на театр боевых действий, в Мукден. Желающие получить дополнительное удовлетворение, смогут найти меня там…»

Несмотря на уговоры и слезы матери, сердцем почуявшей беду, неуемный Николай Фердинандович по следам «обидчика» их семьи все-таки поехал. Но, в итоге, на японскую шрапнель нарвался сам злосчастный молодой князь, а не Максимов, в нашей истории не вернувшийся из боя на реке Шахэ…

Такая вот «рокировочка». Но стоит ли ей сильно удивляться? Ведь с первым взрывом восьмидюймового снаряда «Корейца» на мостике «Асамы» мир изменился, и карты Таро людских судеб ложились иначе.

***

- Так, Василий Александрович, давай сразу к делу. Не возражаешь?

- Если твои новости, Евгений Яковлевич, еще веселее, чем известие о том, что наш английский «клиент» каким-то образом умудрился всплыть, может, мне надо сначала валерьяновки принять? Чудеса какие-то. Я ведь сам проверял как грузик принайтовали.

- Он и не всплыл. Течением труп подтянуло в ворота одного из доков. Нашли его, когда откачались, поставив туда какую-то посудину. Так мы поняли.

- Вот же ведь, долбаная Темза! С первого взгляда не понравилась мне эта зловонная, приливно-отливная помойка…

- Их речка. Им она и помогает, естественно. А ты чего хотел? – Максимов невесело усмехнулся, - Ладно, что случилось, то случилось. Лучше скажи-ка, по состоянию тела деятели из Скотланд-Ярда смогут понять, что типчика этого не просто похоронили по славным морским обычаям, но и поработали с ним перед этим?

- Боюсь, что да.

- Плохо.

- Сам знаю. Переиграли в «доброго и злого». Душу не трави…

- Ну, что сделано, то сделано. Назад не воротишь. Зубатов здорово расстроился из-за досадной накладки, конечно. Всполошились британцы, и похоже, не на шутку. А нам это сейчас совершенно некстати. С учетом приближающегося мирного Конгресса.

- Ясное дело. Будем думать, как выкручиваться. Похоже, что-то в наших ближайших планах придется поменять.

- Сергей Васильевич это понимает. Готовься. Разбор будет предметный. Не в смысле «кто виноват?», а в смысле «что делать?», естественно. Протокол его допроса при тебе?

- Да. И не только его. Лабулэ практически чистосердечное признание написал. Сразу, как только узнал, что его вороватый сынок на свободе.

- Что-то серьезное там есть?

- Более чем. Кстати, сразу тебе информация для размышления: Рачковский – человек Великого князя Владимира Александровича. Повязаный им насмерть.

- Вот даже как!? Стало быть, в Конторе жирный «жук» завелся? Классная вводная. Кроме этого, еще что-нибудь примечательное имеется?

- Хватает. Включая адреса, пароли и явки. Как по галлам, так и по полякам. Что же касается английских шашней Делькассе, тут наш фигурант непосредственного участия не принимал. Так что, – только размышлизмы на заданную тему.

- Славно. Мы-то думали, что в Париже у вас шансы не шибко великие, в отличие от Лондона.

- Получилось с точностью до наоборот. Клиент более-менее очертил круг «активных имперских патриотов», кучкующихся вокруг короля, его хитроумного личного секретаря виконта Ноллиса и лорда Эшера, деятельно плетущих антироссийский заговор под названием «русско-немецкая свара». В первую очередь это граф Розбери, Мильнер с его «птенцами». Плюс еще кое-кто из близких к Эдуарду политиков, военных, банкиров, дипломатов и промышленников. Покойный тоже был у них значительной величиной.