Межлуние (СИ) - Воронар Леонид. Страница 87

Впрочем, ему было чем ответить, и близнец стал сдавать позиции. Теснимые друг другом, они теряли драгоценное время и их силы утекали в безлуние. Непримиримые соперники застыли, переведя дух, и в этот момент тот, что был лишь копией, совершил несравненный бросок, повалив восстанавливающего дыхание Торе. То был неожиданный и неизвестный ему прием, перевернувший ход рукопашной. Более того, стараясь обездвижить клирика, некто обладал бесконечной выносливостью. Это было невозможным, и, тем не менее, являлось подавляющей волю истиной. Борьба в партере приблизила развязку. Все сложнее было сбрасывать удушающий захват, и с каждой секундой таяла надежда на победу. Последние лучи солнца наполнили зал бордовым огнем, показавшемуся ему роковым знамением.

Казалось, скоро все будет кончено, когда Торе бросил в глаза нависающего над ним врага четки. Сопроводив маневр скручиванием давящей на шею руки и толчком под колено, архиагент повалил противника на бок и, выбравшись из смертоносного захвата, хватая раскрытым ртом живительный воздух, он ринулся в холл, а оттуда в кабинет, где над каминной полкой висела его шпага. Выхватив ее из ножен, Торе попробовал ее клинок на ощупь и убедился в отменной остроте качественного клинка. Немногим агентам доводилось владеть подобным оружием с тем же совершенством, каким обладал Торе. Взявшись за рукоять, потомственный офицер как будто проявился через образ клирика и взгляд архиагента обрел закаленную твердость.

Не тратя драгоценные секунды на оскорбления или пафосную речь, Торе надвигался на двойника. Серьезность его намерений не оставляла сомнений и противник предпринял несколько попыток выбить оружие из рук, бросая в хозяина дома предметы, попадавшие в поле зрения. Все было тщетно. Сблизившись на расстояние фехтовальщика, Торе мастерски отсек единственный пусть к спасению и совершил укол. Не зная, сколь глубокой оказалась первая рана, он повторно вонзил острие, и на этот раз сомнений не было: охнув, пораженный противник осел на пол. Он скорчился, прижимая руки к ребрам, и затих, медленно превращаясь в Кармелу. То была странная метаморфоза, ибо возвращая формы ее тела, одежда оставалась облачением клирика.

Рухнув на стул, Торе утер пот, струящийся со лба, и уложил шпагу поверх бедер. Он не поднялся, когда раздались шаги, сопровождавшиеся звоном шпор.

В зал ворвался Дон Родригес, а следом за ним семейный лекарь. Архиагент указал на дверь спальни, где оставил Сару, и сосредоточился на своем враге.

Мастер осмотрел беспорядок и заметил бездыханное тело Кармелы. Хоть освещение было скудным, Торе с уверенностью мог бы сказать, что сожаления относительно убитой не появилось на его лице.

— Я позабочусь о теле, — изрек он.

— Ее смерть на ваших руках. Вы подослали ко мне сестру-близнеца Сары. Умно.

— Продолжай, — не приближаясь к архиагенту, разрешил Родригес.

— Мне кажется, я нашел разгадку. Она была вашим агентом и следила за мной. Вселила чувство вины, чтобы вы могли мной управлять. Еще этот проклятый гримуар. Кармела никогда бы не отдала его мне, а сразу вручила вам.

— Неожиданные выводы. Предлагаю не доводить дело до поединка и пройти на балкон.

Торе не выпустил шпагу. С другой стороны, нападать со спины было абсолютно бесчестным делом. Держа оружие наготове, архиагент вышел под открытое небо, на котором уже проявились первые звезды.

— Посмотри в конец улицы и вон туда, — показав пальцем направления, сообщил безмятежный Родригес.

Даже отсюда Торе опознал агентов.

— Им приказано убить тебя или твою жену, если любой из вас вознамерится покинуть свой дом в ближайшие сутки, — спокойно объяснил он.

— Мы под арестом?

— Если тебе угодно.

Возможность спасти даву растворилась как призрак в тумане.

— Делайте со мной что хотите, но спасите Аэрин жизнь.

— Поздно. Диего вцепился в нее мертвой хваткой.

Торе застонал, проклиная все на свете.

— Пора вернуться, — сказал Родригес, посмотрев за спину собеседника.

Он первым покинул балкон и когда архиагент догнал его, он уже встал на то самое место, где лежала убитая Кармела. Тело бесследно исчезло. Совершенно не встревоженный этой находкой Мастер приложил палец к губам и, найдя бумагу и перо, написал следующее: «Не говори ни слова. Нас подслушивают. Аэрин жива и здорова, а тебе и Саре ничего не угрожает».

Родригес передал перо и Торе, прочитав сообщение, не поверил ни единому слову.

— «Почему я должен вам верить? Зачем вы держали мою жену в паноптикуме?» — Написал он, а вслух спросил: — Вы по-прежнему хотите отправить меня в Протекторат?

— Разумеется. Вместе с Сарой, — последовал устный ответ, а на бумаге появилось:

— «Я спас вилонский ковен. Ни одна дава не попала в паноптикум и не была убита. Я знал о Кармеле задолго до тебя. Заставив тебя разыскивать гримуар, мне удалось раскрыть ее ложь, поскольку ни одна дава никогда не расскажет о нем, а заберет себе».

Мастер притронулся к полям шляпы, отдавая Торе дань уважения и покинул его дом.

Едва забрезжил рассвет, и распахнулись первые окна, как горожане услышали призыв, повторяемый бродящими по улицам и переулкам послушниками: — «Жители города Вилона, извещаем вас, что священный суд инквизиции королевства Эспаонского торжественно совершит аутодафе сегодня, 29 Септимия, и что все те, кто так или иначе примет участие в совершении или будет присутствовать на указанном аутодафе, воспользуется всеми духовными милостями, какими располагает ромский первосвященник».

Среди столичных жителей нашлось достаточно охотников до зрелищ, стекающихся в ручейки, постепенно наполняющих улицы. О нет, они не жаждали увидеть ритуал прощения раскаявшихся в грехах. Их мысли подобно стае стервятников, вращались вокруг воздвигнутых столбов, указывающих в небо. Они грезили отблесками прожорливого огня и криками умирающих в агонии. Бурлящие от предвкушения особенного зрелища, живые реки наводняли центр Вилона, где было подготовлено место казни.

Всю ночь мастеровые торопливо сбивали трибуны и подносили дрова для костров, изменяя облик Заветной площади. Не забыли и про клетки, поставленные на колеса, в ночи доставленные к тюрьме. Запряженные в них ослы являлись живым символом упрямства и глупости, присущим еретикам.

В это же время просторный двор тюрьмы наполнялся заключенными, отправляемыми на общественный акт веры. Одетых — кто добровольно, а кто насильно, в сан-бенито, объединяли выписки из постановлений инквизиционного трибунала, приколотые к груди арестантов. Снующие между ними монахи решительно подавляли своевольное выступление и вставляли стальной кляп всякому возмутившемуся. Среди них выделялись обреченные, кому не доведется встретить закат и увидеть новолуние. А в самом центре двора, будто маяк среди колыхающихся волн, выделялась сидящая черноволосая девушка. Она не могла стоять и смотрела ввысь, на прекрасные облака, неспешно проплывающие над каменным колодцем стен. Казалось, ее не заботило происходящее, и лишь созерцание голубой безмятежности над головой имело единственный смысл.

К восьми часам утра перед паноптикумом выстроилась колонна, зажатая между двумя рядами Ликов аллеи Святых Мучеников. Торжественное шествие возглавлял цех угольщиков, представленный здесь не менее чем сотней человек, вооруженных пиками и мушкетами. За ними выступали монахи Догматического Ордена, не уступающие им числом. Они как паству вели за собой Ревнителей инквизиции, собранных из числа одобряющих действия Собора и методов паноптикума в частности. За этим множеством сторонников клира угадывались очертания повозок, выехавших из раскрытой пасти тюрьмы. Как только заключенные оказались снаружи, в арьергарде собрались инквизиторы. Замыкала колонну колесница председателя трибунала священной инквизиции, взятая в каре телохранителями в доспехах.

Таким составом, и в данном порядке, собравшиеся выступили к площади. Не смотря на трагический повод, каждый из участников, за исключением подозреваемых в ереси, имел исключительно величественный и серьезный вид. Иным словом, не посвященный в дела Купола посчитал бы, что случайно попал на какой-то праздник, и лишь узнав о конечной цели процессии, скорее всего, изменил бы свое мнение.