Непридуманная сказка (СИ) - Перепечина Яна. Страница 11

В осенью двухтысячного года, Саше тогда было двадцать восемь, они всё-таки поженились. Подготовку к свадьбе взяла на себя Александра. Захар милостиво соглашался с её идеями и предложениями. Или не соглашался. И тогда она придумывала что-то новое, не веря собственному счастью: Захар, её любимый, обожаемый Захар сидит рядом и обсуждает с ней их предстоящую свадьбу.

Торжество вышло весёлым и настолько идеальным, насколько это вообще было возможно. Восторженной влюблённой Александре тогда показалось, что вот оно счастье. Молодые муж и жена, успешные, здоровые, дружные. Ну, и пусть он её не любит (себе Саша старалась не лгать)! Но полюбит, непременно! Не сможет не полюбить, она же так старается… Сейчас вот чуть-чуть на ноги встанут и родят детей, не меньше двоих! А лучше – больше. Теперь-то они могут себе позволить. И Захар обязательно будет самым лучшим отцом, обожающим своих детей. А ей он будет благодарен за них и вот тогда-то уж точно полюбит. В общем, она обольщалась ровным счётом так же, как и миллионы других влюблённых женщин...

Москва, март 2001. Александра Катунина (2)

…Ударил он её в первый раз, когда напился на дне рождения у друга. И сделал это не на пике эмоций, не в пылу ссоры (хотя и это, конечно, не оправдание), а так расчётливо, так холодно, что позднее, вспоминая, Александра только удивлялась. Просто позвал её в ванную комнату, подальше от чужих глаз. Она пошла, думая, что ему нужна какая-то помощь, закрыла дверь, обернулась к нему с вопросительной улыбкой и вдруг отлетела, отброшенная сильнейшим ударом в живот. Отлетела неудачно, оступилась в огромном помещении, упала и ударилась головой о дверь.

Раньше Александра всегда считала, что звёздочки или птички, порхающие вокруг голов стукнувшихся мультяшных героев, не более чем шутливое преувеличение. Оказалось – нет. От удара в глазах потемнело, замелькали… нет, не звёздочки и не птички, конечно, но белые пятнышки, такие частые, что на мгновение показалось, что ещё немного – и они застят всё, а она, Саша, утонет в молочной белизне.

Александра негромко вскрикнула и беспомощно стала отползать в угол. Подвернувшаяся рука не удержала, подогнулась. И Саша нелепо и жалко завалилась на бок. Захар сделал шаг вперёд. Ей тогда показалось, что это какое-то затмение, ошибка, а вот сейчас он пришёл в себя и хочет помочь ей встать. Она даже чуть приподнялась ему навстречу. Но муж ударил её снова. Теперь уже ногой, обутой в дорогой замшевый ботинок. Ударил не в полную силу, но всё равно больно и очень обидно. А потом снова и снова. Ещё и ещё.

Она хрипло вскрикивала и, ничего не говоря, пыталась всё же отползти, закрыться руками. Когда Александра сжалась и умудрилась прикрыть живот, Захар стал пинать её в спину и ниже. Жёсткие носы ботинок причиняли сильную боль. Но она даже закричать не могла: за дверью был полон дом людей, а тут она, жалкая, избитая. Стыдно, невыносимо стыдно! А тот, кого она с гордостью и любовью называла тёплым словом «муж», бил и бил её, не давая опомниться и зло, невозможно зло, тихо говорил:

- Что? Хорошо тебе, тварь?! Ты на меня глазами своими не зыркай! Молчишь? Молчи, гадина, молчи! А то за столом разговорилась. Нравится тебе быть умнее собственного мужа? Нравится, что все только на тебя и смотрят? Думаешь, я это прощу?

В дверь застучали, и хозяин дома встревожено спросил:

- Эй, Харитоны! Вы там как? Всё в порядке?

- Да, Денис, в полном, – совершенно спокойно, с милой улыбкой глядя на себя в огромное зеркало, ответил Харитон, и Александра не поверила своим глазам и ушам, – скоро выйдем.

У неё перед глазами всё ещё часто, суетливо мелькали белые точки, а потрясённое тело нестерпимо ныло. Но она потихоньку встала, опершись об итальянский унитаз. Захар с интересом исследователя смотрел на неё, сев в для чего-то стоявшее в ванной плетёное кресло. Подумалось: будто интересную бабочку изучает. Хотя нет, конечно. Какую бабочку? Муху, жалкую муху. Измученную и изувеченную, но всё ещё шевелящую лапками и пытающуюся куда-то ползти, спасаться.

Встав, наконец, Александра дрожащими руками открыла кран и стала умываться. Тщательно наложенный макияж потёк. Она молча, сосредоточенно стирала тени, тушь, помаду. Словно это могло что-то изменить. Сзади подошёл муж, и она вздрогнула всем телом, ожидая нового удара. Но он крепко взял её за плечи, повернул к себе и принялся поправлять на ней одежду, пригладил растрепавшиеся волосы и, сняв с полотенцесушителя беленькое, мягкое, вкусно пахнущее махровое полотенце, стал аккуратно вытирать ей лицо. Потом, оглядел её с ног до головы, взял за руку и вывел из ванной. Она безвольно пошла за ним. Потрясение её было столь велико, что даже сопротивляться сил не осталось.

Навстречу им попался хозяин. Он игриво посмотрел на них и многозначительно пропел:

- Шалуны! Уединились. Всё бы этим молодожёнам ото всех сбежать! У меня комната гостевая наверху готова, не хотите туда пойти?

- Нет! – ожила вдруг заледеневшая Александра.

- Ну, как хотите, - пожал плечами удивлённый её реакцией Денис, - моё дело предложить.

По пути домой она сидела, вжавшись в сиденье, и неотрывно смотрела в окно, ничего, впрочем, за ним не видя. Её никто и никогда не бил. Ни родители в детстве, ни в другие дети в садике или школе. А тут вдруг… Ни за что… И не кто-нибудь, а собственный муж, самый родной, самый близкий. В голове стучало только одно: уйти, срочно, сейчас же, пока жива, пока совсем не изувечена, ни физически, ни морально…

… Но она никуда не ушла почему-то. То ли от безволия, то ли всё-таки от любви. Хотя, какая уж тут любовь…

Он ушёл сам. Через год с небольшим того, что и семейной жизнью-то назвать невозможно. Всё это время он в полном соответствии с законами жанра пил, бил, изменял, не считая нужным ничего скрывать, пропадал в кабаках с друзьями и люто ненавидел её, Александру. Случались, правда, и мирные периоды. В один из таких редких моментов он спросил у неё:

- Ты что, меня приворожила, что ли?

- Что я, совсем с ума сошла? – ответила она, пожав плечами. – С чего ты взял?

- Ну, посуди сама. Любить я тебя не люблю. Правда, уважаю. Девка ты умная и сильная. Непонятно только, с какого перепугу со мной живёшь… Значит, любить не люблю, - он загнул мизинец, украшенный золотой печаткой.

Александра терпеть не могла никаких украшений у мужчин, кроме тех, что и украшениями-то не являлись: крестика да обручального кольца. Захар ни то, ни другое не носил, а вот печатку уважал. Она с отвращением посмотрела на его красный палец с рыжеватыми волосками и в который раз внутренне содрогнулась. И ведь любви-то уже, пожалуй, не осталось. А вот – поди ж ты! – живёт с человеком чужим и нелюбимым уже. Смотрит на него каждый день, сама себе удивляется, но ведь живёт! И самой-то себе не объяснишь, в чём дело, а уж другим и подавно.

Уже давно она стала просыпаться по ночам и подолгу лежать, чувствуя себя маленькой одинокой пылинкой в огромном мире. Когда она поняла это впервые, даже села на кровати, тяжело дыша от испытанного ужаса. Одна… Совершенно, безнадёжно одна. Тогда в её жизни ещё не появилась Ангелина, а маме рассказать обо всём было нельзя: расстроится. Да и не хотела она их свадьбы с Захаром, не нравился он ей. Но Александра настояла. Глупая, глупая Александра, самонадеянная и наивная. А теперь как к маме пойдёшь? Посыпая голову пеплом? Нет, нет, только не так!

И вот сидела она перед чужим человеком, с которым делила жизнь, и слушала.

- Любить я тебя не люблю, - снова отчётливо произнёс, загибая пальцы, Захар, будто черпая наслаждение в этих жестоких словах, - физически ты меня не привлекаешь. Детей я от тебя не хочу, - тут он приостановился, улыбнулся желчно, глядя на её окаменевшее лицо, и вновь повторил, сознавая, что бьёт в самое слабое, самое больное её место:

- Детей от тебя мне не надо. Мне вообще ничего от тебя не надо. А вот почему-то живу с тобой.