Мечта Мира - Хаггард Генри Райдер. Страница 22

Слушая ее, Скиталец снова вспомнил о сне царицы Мериамун, о котором говорил ему жрец Реи, но он ничего не сказал об этом Елене.

– Хорошо будет жить, госпожа, если в каждой жизни я буду встречать тебя и буду любим тобою.

– Да, в каждой жизни ты будешь встречать меня, Одиссей, то под тем, то под другим видом, то в этом, то в ином образе, так как Вечная Красота, дочь богов, имеет много образов, а любовь имеет много имен. Ты будешь встречать меня, чтобы вновь утратить!

– Когда же мы станем супругами? – спросил Одиссей.

– Завтра, за час до полуночи, приходи к воротам моего храма; я выйду к тебе; ты узнаешь меня по этой рубиновой звезде, которая будет светиться во мраке. Тогда веди меня, куда хочешь! Ты станешь моим господином, а я твоею супругою! А там, как угодно будет богам, так и будет. Но я хочу бежать из этой страны Кеми, где месяц за месяцем в течение целого года боги заставляют людей умирать за меня. А пока прощай, Одиссей, обретенный, наконец, после стольких лет!

– Прощай, госпожа! Завтра я буду ждать тебя у ворот, а там, сам я держу в мыслях, как бы покинуть эту страну тайн, колдовства и ужасов, но не могу сделать этого раньше, чем возвратится Фараон, отправившийся воевать и поручивший мне охранять его дворец!

– Об этом мы поговорим после, а теперь иди, так как здесь, в этом святилище, нам не должно говорить о земных вещах! – сказала Златокудрая Елена. Одиссей прильнул губами к ее руке и затем молча вышел из святилища.

XVI. Отделение духа Реи

Жрец Реи бежал от врат Смерти, охраняемых духами умерших героев, от святилища, двери которого раскрывались только перед людьми, обреченными на смерть. Тяжело было на сердце у старика: он любил Скитальца. Среди темнокожих сынов Кеми старик не знал ни одного, который бы равнялся этому ахейцу, ни одного, столь красивого, столь сильного и могучего, столь ловкого и искусного в боях! Потом Реи вспомнилось, как он спас жизнь той, которую он любил больше всех женщин в мире, Мериамун, дочь светлого месяца, красивейшую из цариц, когда-либо восседавших на троне Египта, красивейшую и ученейшую после Тайа. Вспомнилась Реи красота чужеземца, когда тот стоял на подмостках в то время, как длинные копья летели в него; вспомнилось видение Мериамун. И чем больше он думал, тем сильнейшее смущение овладевало им. В одном только он был уверен, это в том, что эти сны и видения насмеялись над Мериамун, и что человек, явившийся ей в этих видениях, никогда не будет ее супругом, так как он на его глазах пошел на смерть в храм Погибели.

Спотыкаясь, спешил Реи во дворец и, минуя великолепные залы, хотел пройти в свое помещение, но у дверей, ведущих в собственные покои царицы, стояла сама царица Мериамун во всей своей величественной красоте, точно изваянная из драгоценного мрамора, в царственном одеянии, увенчанная убором из золотых змей на черных, как смоль, волосах, ниспадавших широкой шелковистой волной, точно мантия вдоль стройной спины и горделивого стана. Как-то загадочно странно смотрели ее большие черные глаза из-под густых ресниц и точно проведенных кистью художника бровей, оттенявших матовую белизну ее высокого, гладкого, как слоновая кость, лба. Низко склонившись перед ней, Реи хотел пройти мимо, но она остановила его.

– Куда ты идешь, Реи, и почему так печально лицо твое? – спросила она.

– Я иду по своему делу, царица. А лицо мое печально потому, что от Фараона нет никаких вестей, и никто не знает, что сталось с ним и с сонмом Аггура, который он пустился преследовать!

– Быть может, ты говоришь правду, Реи, но не всю правду! Зайди ко мне, я желаю поговорить с тобою! – сказала царица, и старик послушно последовал за нею в ее покои, где, по приказанию ее, сел в то самое кресло, в котором сидел Скиталец. Вдруг царица Мериамун опустилась перед ним на колени, слезы стояли у нее на глазах, грудь ее порывисто вздымалась от подавленных рыданий.

– Что с тобой, царица, приемная дочь моя? – спросил старик.

– Слушай меня, старый друг, единственный друг мой! – отвечала Мериамун. – Помнишь тот день, или вернее, ту ночь, когда я прокралась к тебе? То было в ночь, следующую за той ужасной ночью, когда я стала женою Фараона, и рассказала тебе тот страшный сон, который не давал мне покоя!

– Я хорошо помню это странное видение, о котором ты говорила мне тогда, только разъяснить его не в силах мой слабый ум!

– Помнишь, что видение то – был блестящий воин в золотых доспехах, которого мне суждено любить, в золотом шлеме, в который вонзился бронзовый наконечник копья?

– Да, помню!

– А знаешь, как зовут этого человека? – уже шепотом спросила она, глядя на старика широко раскрытыми глазами. – Не зовут ли его Эперитом, Скитальцем? Не он ли явился сюда с наконечником копья в шлеме? Я полюбила его в тот самый миг, когда впервые увидела его во всей его славе и во всей красе! Теперь я узнала его настоящее имя; это – Одиссей, сын Лаэрта, Одиссей из Итаки. Я узнала это своим колдовством, вырвав истину у хитрейшего из людей. Хотя мне казалось, что он отстраняется от меня, все же мне удалось выпытать от него, что он странствовал долго и издалека, чтобы отыскать меня, богами назначенную и обещанную ему супругу!

При последних словах ее старый жрец вскочил со своего кресла.

– Госпожа! – воскликнул он. – Опомнись! Ты забываешь, что ты царица Кеми и супруга Фараона! Кроме того, я должен сообщить тебе, что твой избранник навсегда потерян для тебя… и для всего мира!

При этих словах Мериамун вскочила со своего ложа И, как львица, встала над старым жрецом с лицом прекрасным, но искаженным от бешенства и страха.

– Он умер! – прошипела она сквозь зубы над самым ухом Реи. – Умер, и я об этом не знала. Так ты убил его! Смотри же, как я отомщу за это! – и она выхватила из-за пояса тот кинжал, которым она некогда нанесла удар Менепте, брату своему, когда тот вздумал поцеловать ее, и занесла его высоко над головой Реи.

– Нет! – воскликнула она, опуская кинжал. – Ты умрешь другою, более медленной смертью!

– Царица, – взмолился жрец, – выслушай меня. Не я убил его. Напротив, я старался удержать его, но он пошел в храм Погибели, чтобы видеть чудесную Гаттор, а ты знаешь, что всякий, кто видел ее, должен сражаться с невидимыми духами и потом отправиться в преисподнюю!

Теперь лицо Мериамун стало бледно, как лик луны, как алебастр стен ее покоя; она громко вскрикнула и упала на свое ложе, сжимая голову своими тонкими пальцами.

– Как мне спасти его?.. Как вырвать его из когтей этой проклятой чародейки? Увы! Теперь уже слишком поздно… – стонала она. – Но я хочу знать его конец, хочу слышать о красоте той, которая виновата в его смерти. Реи! – прошептала она молящим голосом и не на языке Кеми, а на том древнем, мертвом языке мертвого народа. – Не гневайся на меня, а сжалься над моей слабостью, над моим безумием. Ведь ты знаешь тайну отделения духа, ты же сам обучил меня этому. О, Реи, позволь Мне послать дух твой в храм ложной Гаттор и узнать, что там делается!

– Это не доброе дело, Мериамун, и страшное дело, – отвечал жрец, – там мой дух повстречается со стражами-охранителями. Кто знает, что из этого выйдет, когда бестелесный, но имеющий еще земную жизнь, сойдется с бестелесными, уже давно не имеющими ее!

– Да, но ты все же сделаешь это из любви ко мне. Ты один можешь сделать это! – молила Мериамун.

– Никогда я ни в чем не отказывал тебе, Мериамун, – сказал старый жрец, – и теперь не откажу тебе. Прошу только об одном: если дух мой не возвратится оттуда, прикажи схоронить меня в той гробнице, которую я приготовил себе близ Фив, и если возможно, то постарайся силой своего колдовства вырвать дух мой из власти этих страшных стражей-охранителей врат святилища. Ну, теперь я готов. Заклинание ты знаешь, произноси его!

Он откинулся на резную спинку кресла и стал смотреть вверх, а Мериамун подошла к нему близко-близко и стала смотреть ему в глаза упорным, настойчивым взглядом, нашептывая какие-то таинственные слова на мертвом языке. По мере того, как она шептала, лицо Реи становилось, что лицо умирающего, тогда она отступила назад и произнесла громко и повелительно: