Мечта Мира - Хаггард Генри Райдер. Страница 33

XXIV. Голос мертвеца

Когда колесница, на которой уезжал Скиталец, скрылась в облаке пыли, в необъятной пустыне, с глаз следившей за нею царицы Мериамун, она сошла со стены и спустилась с кровли дворца в свои покои, где оставалась одна, пока не настала ночь. В окружавшем ее мраке преступные мысли одна за другой родились в ее душе. Не клялся ли Скиталец, что, когда умрет Фараон, а Елена Аргивянка переселится вслед за ним в царство теней, он возьмет ее себе в жены? Все равно, не впервые она решается на кровавое дело! Ей суждено путем преступления достигать того, чего она желает, она пойдет и теперь этим путем.

Приложив руки к двуглавой змее, опоясывавшей ее стан, царица произнесла таинственным шепотом:

– Озирис призывает тебя, Менепта! Озирис призывает тебя! Тени тех, что погибли из любви к тебе, Елена Аргивянка, собрались у ворот. Фараон, ты умрешь в эту ночь! Завтра в ночь ты, богиня красоты, перестанешь быть тем, что есть. Мужчины не могут причинить тебе вреда, но огонь не откажется отомстить за всех… а в женских руках, готовых разжечь твой похоронный костер, недостатка не будет!

Просидев еще некоторое время в глубоком раздумье, Мериамун вдруг поднялась и ударила в ладоши. Когда явились слуги, она приказала нарядить себя в лучшие царские одежды и убрала голову свою уреусом, этим кольцом змеи, знаком могущества, затем опоясала себя поясом двуглавой змеи, знаком мудрости, потом, достав что-то из потайной шкатулки, она скрыла это у себя на груди и, блистая красотой и царственным величием, прошла в длинную залу, служившую преддверием залы пиршества. Здесь собрались все принцы царской крови и царедворцы. Когда Фараон взглянул на нее, то поразился ее красотой, и уязвленное, скорбное сердце его позабыло на мгновение все печали; он снова полюбил ее, как много лет тому назад, когда она овладела его сердцем во время игры в фигуры (шахматы). Мериамун же уловила в его глазах взгляд любви, и вся накипевшая у нее на сердце ненависть всплыла со дна души, но уста ее ласково и приветливо улыбались Фараону и шептали ему добрые слова. Царица сама подливала Фараону вино, глаза ее сверкали все ярче и ярче, она улыбалась все приветливее и заманчивее, пока, наконец, Фараон ничего так не желал, как только вновь насладиться ее красотой.

Когда кончился пир и все разошлись, в длинной зале, служившей преддверием зала пиршеств, и покоях Фараона остались только Фараон Менепта и царица Мериамун. Он приблизился к ней и робко взял за руку, заглядывая ей в глаза. Мериамун не отдернула своей руки и не сказала ему никакого гневного слова.

Тут же на краю золотого стола лежала лютня, а также доска для фигурной игры и сами фигуры из чистого золота самой художественной работы, а также и кости для игры.

– Мериамун, – сказал Фараон, – уже давно мы с тобою не знали друг друга. Я потерял твою любовь одним неудачным ходом, как при игре в фигуры, дитя наше умерло, войска погибли и рассеяны; враги обступают нас со всех сторон. Теперь одна любовь осталась нам, Мериамун.

Она взглянула на него ласково, как будто скорбь и печаль смягчили ее жестокое сердце, но не сказала ни слова, и Фараон продолжал:

– Может ли умершая любовь вновь ожить и воскреснуть, может ли заснувшее чувство вновь пробудиться, а прогневанная любовь – простить?

Мериамун взяла со стола лютню, и пальцы ее стали беззвучно перебирать струны.

– Я не знаю, – отвечала она, – да и кто может знать?

– Ну, так вот что! Послушай! Когда-то ты выиграла у меня мою корону в фигуры. Не дашь ли ты мне сегодня выиграть твою любовь?

Они призадумалась на минуту, затем отвечала:

– Хорошо! Постарайся выиграть, господин: весьма возможно, что на этот раз я проиграю. Позволь мне, государь, расставить фигуры и принести тебе чашу вина.

Расставив фигуры, она перешла в другой конец залы и, взяв там с поставца большую золотую чашу, поставила ее под руку Фараона. Последний' был так увлечен и так озабочен ходом игры, что ни разу не притронулся до чаши губами. Глаза царицы горели; щеки пылали в полумраке длинной залы, освещенной только несколькими светильниками. Кругом было тихо, во дворце все спали. Счастье попеременно склонялось то на ту, то на другую сторону, наконец, Мериамун проиграла, и Фараон с торжеством снял фигуры с доски и, высоко подняв чащу, залпом осушил ее. Но едва поставил он чашу на место, как воскликнул: «Фараон умер!»

– Фараон умер! – повторила Мериамун, глядя ему прямо в глаза.

– Что это за взгляд в твоих глазах, Мериамун?! – воскликнул Менепта, побледнев как мертвец: он знал уже этот взгляд, увидев его, когда она убила Натаску.

– Фараон умер! Великий Фараон умер! – крикнула она пронзительным, шипящим голосом. – Не успеешь ты сосчитать до ста, как минуты твои будут сочтены. Завтра ты, Менепта, будешь восседать в объятиях смерти на коленях Озириса! Умирай, Фараон, умирай. Но прежде знай, что я никогда никого не любила, кроме Скитальца! Его одного я только люблю, и любовь его я украла у него своими чарами и колдовством. Я ложно обвинила его, опозорив в глазах всех. Но он вернется победителем! Это также верно, как то, что ты завтра будешь сидеть на коленях Озириса; он будет сидеть на твоем престоле!

Менепта, услышав эти слова, собрав последние силы, поднялся и, заплетаясь, стал наступать на нее, ударяя по воздуху руками. Она медленно отступала от него шаг за шагом, а он все наступал, страшный и грозный, но вдруг остановился, вскинул вверх руки и упал мертвым на мозаичный пол. Тогда Мериамун подошла и долго смотрела на него странным, загадочным взглядом.

– И это был Фараон, в руках которого были сотни тысяч человеческих жизней! – прошептала она. – Ну, что ж, дело сделано и хорошо сделано! Хорошо было бы, если бы и то, что должно быть сделано завтра, было бы уже кончено сегодня: Елена Агривянка лежала так же, как теперь лежит Менепта. Теперь только выполоскать чашу и скорее спать! Да, если только сон придет ко мне. Куда он бежит от меня теперь? А завтра его найдут мертвым… Что же, цари часто так умирают!.. Какой он страшный! Никогда его глаза не были так безобразны, так страшны и так отвратительны.

Солнце начинало золотить кровли храмов и дворцов; люди просыпались, спеша к своим дневным трудам. Мериамун, лежа на своем золотом ложе, прислушивалась к шуму пробуждающейся жизни во дворце. Вот захлопали двери, засуетились люди; одни бежали туда, другие сюда; и вдруг раздался крик «Фараон умер! Проснитесь! проснитесь все, Фараон умер!»

Тогда Мериамун притворилась спящей. В комнату ее вбежала прислужница и, пав на колени, сообщила ей страшную весть. Царица вскочила с постели и, едва прикрыв свою наготу, побежала со всеми своими приближенными туда, куда бежали все царедворцы и слуги.

– Кто видел этот страшный сон? – воскликнула она. – Кто смеет давать волю своему бреду?

– О, царица, то не сон, пройди в этот покой, видишь, Фараон лежит мертвый, и на нем нет ни раны, ни следов борьбы!

Громко вскрикнув, Мериамун разметала волосы свои покрывалом на лицо, слезы закапали из ее глаз; при виде холодного трупа Фараона она с минуту стояла над ним, точно окаменев от горя, затем кинулась на пол и, простирая вперед руки, громко воскликнула:

– Все еще проклятие тяготеет над страной Кеми и народом его! Видите, Фараон мертв, и нет на нем следа раны. Я знаю, что он убит злобным колдовством ложной Гаттор. О, супруг мой, возлюбленный супруг мой! – восклицала она и, положив свою руку на его грудь, продолжала:

– Мертвым сердцем твоим клянусь отомстить твоей убийце! Возьмите эти бренные останки того, кто был величайшим из царей, оденьте в смертные одежды и посадите на колени Озириса в храме Озириса. Затем идите по городу и возгласите народу это приказание царицы, из улицы в улицу, из дома в дом, чтобы всякая женщина в Танисе, потерявшая сына, мужа, брата, жениха или возлюбленного через колдовство и чародейство ложной Гаттор или благодаря бедствиям, ниспосланным ею на Кеми, или в преследовании Апура, которых она побудила бежать в пустыню, – пусть все они явятся с закатом солнца в храм Озириса, где я буду ждать их, и там, перед лицом самого бога и мертвого величия Фараона, мы решим, как отплатить этой ложной Гаттор!