Вдоль белой полосы (СИ) - Перепечина Яна. Страница 30

— Спасибо, Анастасия Васильевна, Кирилл Макарович, придём, — сдался Никита, — вот только снег счистим и придём.

— Ну, и ладно, — старики скрылись в доме.

— Ты что? — возмутился Митя. — Нас же моя мама ждёт. Она там долму приготовила, с расчётом на тебя. Я листьев виноградных ещё летом насобирал, а она законсервировала и сейчас вот достала, узнав, что ты приедешь…

— Ну, значит, нам с тобой придётся хорошенько поработать, нагулять аппетит, а потом подкрепиться в двух местах по очереди, чтобы никого не обидеть. Держи лопату, Дмитрий Ильич, пойдём ваш парник чистить. Я с крыши увидел, что твой отец только собрался этим заниматься…

Наработались они так, что рук и ног не чувствовали, но зато ели за четверых, не обидев ни одну из хозяек. И Митина мама, и бабушка Агаты расспрашивали Никиту о семейной жизни. А он поймал себя на том, что не знает, о чём рассказывать. Да и за голосом всё время приходилось следить, чтобы внимательные соседки не услышали того, в чём он никому, даже себе, не хотел признаваться: глухого разочарования, которое он всё чаще испытывал. Соседки вроде бы ничего не заметили, и Никита хотел было уже похвалить себя за умение притворяться. Но у машины, когда он собирался уезжать, Митя вдруг, смущаясь и опустив свои невероятно длинные ресницы, спросил:

— Никит, а хорошо это, быть женатым? — и испытующе посмотрел на него. Никита от неожиданности растерялся и ответил так, как никогда не отвечал своему младшему другу:

— Рановато тебе ещё об этом думать, Дмитрий Ильич.

Митя вскинул на него строгие глаза, в неуютный этот пасмурный вечер казавшиеся не серо-голубыми, а чёрными, и то ли спросил, то ли не согласился:

— Разве рано? — потом помолчал недолго и добавил. — Мне кажется, об этом нужно заранее думать, чтобы не жалеть потом.

Никита ничего не ответил, протянул ему руку и, садясь в машину, сказал:

— Я не знаю, Мить. Женился как-то… не подумав… А ты думай. Может, и будешь счастливее меня.

Домой Никита ехал, ощущая себя так, словно в целом мире он один, и только где-то далеко позади остался мальчишка, который понимает его лучше, чем он сам.

Домой Никита приехал поздно, но Лики всё ещё не было, и только очумевший от одиночества Хоббит встречал его в дверях. Просто дежавю, вошедшее в систему.

— Прости, друг, надо было тебя с собой взять, — потрепал он Хоббита, — да боялся, что ты замёрзнешь в сугробах.

Хоббит радостно подпихивал круглую голову под руку и словно всем своим видом показывал, что не обиделся.

— Спасибо, Хоб, — прижал его к себе Никита, — ты человек. Собака, конечно, но человек. Пошли гулять. А то засиделся ты, бедолага.

Пока Хоббит бегал среди деревьев, Никита бесцельно бродил по пустому двору. Потом они пешком поднялись на седьмой этаж и снова вошли в пустую квартиру. Лики по-прежнему не было.

Всю дорогу с дачи он думал о том, во что превратилась его жизнь, и всё никак не мог понять, как так получилось, что они с Ликой живут едва ли не как соседи по коммуналке. Ещё, как назло, по радио группа «Дюна» жизнерадостно пела про коммунальную квартиру. Очень в тему. Раньше он эту весёлую добрую песню любил, а теперь почти ненавидел, хотя она, конечно, ни в чём не была виновата.

И вот опять становящаяся всё привычнее пустота и в новой квартире, и в душе. Только он понадеется на то, что всё налаживается, вот как после переезда, и снова они живут, словно чужие люди. И даже ночами Лика всё чаще стала перебираться спать в большую комнату, а на удивление Никиты отвечала, что так удобнее и ему, и ей.

— У нас ведь разные режимы. Ты вынужденный жаворонок, а я счастливая сова. А так ни ты мне, ни я тебе не мешаем.

Это было правдой. Лика в институт ходила исключительно по прихоти, но каким-то чудом пока ещё умудрялась не вылететь. Никита её не контролировал, считая, что Лика имеет право на поиски себя, а прокормить их двоих он как-нибудь сумеет. Сам он по-настоящему увлёкся работой и на заводе частенько пропадал до глубокого вечера, поэтому и к увлечениям жены относился с пониманием. Но в этот зимний вечер в пустой квартире, тишину которой нарушали лишь цоканье когтей Хоббита по дешёвому линолеуму и глухое бормотание соседского телевизора, Никите стало очень тоскливо. Как бы он хотел, чтобы жена сейчас была здесь, рядом, чтобы он рассказал ей, как съездил на дачу и о чём говорил с Митей…

Думая об этом, Никита разогрел борщ, который наварила и принесла накануне его мама. И наливая его в тарелку, он осознал, что, думая о жене, он имеет в виду какую-то абстрактную, но родную и близкую женщину, а не конкретную, но ставшую такой далёкой и чужой Лику.

Никита отложил половник и невесело сказал Хоббиту:

— Приплыли, старина.

Хоббит сидел и смотрел на Никиту влажными обожающими глазами и, казалось, преданно улыбался во всю забавную складчатую морду: он привязался к новому хозяину, который его любил, подолгу гулял с ним и никогда не забывал покормить. Вот и сейчас достал из холодильника большую кастрюлю со специально сваренным для него супом и стал наливать еду в тарелку.

— Давай, что ли, ты мне компанию составишь? А я тебе.

Бульдог шумно сглотнул и выказал всяческую поддержку идее хозяина: шустро поднялся с пола, принялся вилять толстым коротеньким хвостиком, увлекающим за собой добрую половину его крепкого туловища, и закружился на месте. Никита невесело улыбнулся:

— Ешь, Хоббит, ешь. И я буду. Что нам ещё с тобой остаётся?

Лика пришла, когда Никита с Хоббитом уже давно спали. Никита сквозь сон услышал, как хлопнула дверь, раздалось негромкой копошение в прихожей и поднял со своего матрасика, который лежал в углу спальни, голову пёс. Встречать хозяйку Хоббит не стал. И Никите показалось, что он лишь грустно вздохнул и повернулся на другой бок. Сам Никита больше всего хотел последовать его примеру, но всё же поднялся и вышел в прихожую. Лики там уже не было. Она что-то негромко напевала в ванной. Хорошее настроение? Надо же. Ну, и то слава Богу, что жива, здорова и, кажется, вполне счастлива.

На следующее утро Никита проснулся рано, хотя вообще-то в выходные любил поваляться подольше. Позавтракав и прихватив с собой Хоббита, который с надеждой следил за каждым его шагом, несколько бутербродов и большой термос с крепким чаем, он отправился в гараж.

Их гаражи всегда очень нравились маленькому Никите. Они длинной вереницей тянулись вдоль Горьковской железной дороги, вплотную примыкали к забору их завода и строились когда-то именно для заводчан. А потому атмосфера там царила замечательная. Вечерами и выходные туда ходили целыми семьями. Мужчины копались в любимых машинах, их жёны возились в подвалах, расставляя банки заготовок, которые хранили в подвалах, а дети весёлой гурьбой бегали от гаража к гаражу, выглядывая, где что происходит и пристраиваясь туда, где было интереснее.

Сам Никита в этих гаражах, можно сказать, вырос. И очень гордился, когда отец стал доверять ему после дачи отгонять машину самому. Тогда Никита высаживал родителей у дома, помогал им затащить на четвёртый этаж сумки, а сам, не веря собственному счастью, мчался вниз, к их вишнёвой «копейке». И, хотя лет ему было всего семнадцать, но в их городке гаишники появлялись так редко, что отец не опасался проверки и спокойно отпускал сына одного. Тем более, что движение тогда было спокойное, а водил Никита, благодаря своему инструктору, научившему его на УПК управлять грузовиком, получше многих взрослых.

Теперь повзрослевший Никита с улыбкой вспоминал, как впервые пригнал машину в гаражи, и коллеги отца и матери встречали его улыбками и жали как взрослому руку. Он тогда был так счастлив… И, казалось, так будет всегда.

— Привет, Никит, — обрадовано выглянул из смотровой ямы своего гаража сосед Вася Корытин, когда Никита зашёл к нему поздороваться. — Я скоро с делами закончу. Приходи ко мне чай пить. Покрепче не предлагаю, помню, что ты не любитель.