Вдоль белой полосы (СИ) - Перепечина Яна. Страница 51

— Пап, ты же в немецком не силён. Подожди, а то, может, они отказывают, а ты заранее радуешься…

— Да ничего не отказывают! — перебил его отец. — Там длинное письмо… Для отказа столько слов не нужно…

— Ну, значит, вежливо отказывают, — рассмеялся Никита, — или даже очень вежливо…

— Никит, мне не до смеха, — не принял шутливый тон отец и скомандовал: — В половине шестого встречаемся у нас!

— Хорошо, — пообещал Никита, положил трубку и обречённо вздохнул.

Выйти сразу не получилось. По введённым ещё десятилетия назад и до сих пор не отменённым правилам нужно было сдать на хранение секретную документацию. Хотя какая уж теперь секретность, когда три корпуса уже давно сдаются в аренду и иностранные делегации нередко приезжают обмениваться опытом. Сам Никита такие визиты считал чистой воды шпионажем со стороны забугорных специалистов. Но кто же пойдёт против президента, который изо всех сил пытался «дружить» с заокеанскими коллегами и к месту и не к месту выказывал им свою лояльность?

Но система сложилась и ломать её пока на заводе и не думали. Поэтому Никита документы привычно сдал, задержался поговорить за жизнь, а на деле внимательно и доброжелательно выслушать жалобы немолодой девушки, дежурившей сегодня в отделе, ведающем секретностью, вспомнил, что забыл полить чахлую юкку, с незапамятных времён стоявшую на подоконнике его кабинета и доставшуюся ему в наследство от предшественника, забежал, плеснул в горшок немного воды и уже на пороге, с ключами в руках, был задержан телефонным звонком.

Звонил Митя. Голос его звучал как-то странно, Никита даже не сразу понял, кто это.

— О, Мить, здорово! — обрадовался он. — Ты откуда?

— Я на внизу, на проходной, — всё так же странно отозвался Митя.

— Отлично! Я сейчас спущусь! — Никита грохнул трубку на старый аппарат, выскочил в коридор, запер дверь и через несколько ступеней помчался вниз. Когда никто не видел, он позволял себе время от времени впадать в мальчишество. Вот и сейчас у него отчего-то было хорошее настроение, которое, впрочем, в последнее время почти не посещало его и бесследно испарилось, едва он увидел Митю, маячившего за турникетами.

Быстро пожав руки двум старикам-вохровцам, Никита стремительно прошёл между турникетами, взял Митю под локоть и выволок на улицу, подальше от посторонних ушей и глаз. Митя послушно проследовал за ним.

До осени было ещё довольно далеко, пахло недавно прошедшим дождём и сочной листвой. Никита, коротко вдохнул этот любимый им запах, который он почувствовал ещё в кабинете, где целый день было открыто окно, и, мысленно готовый ко всему, даже самому плохому, решительно спросил:

— Что случилось?

Митя сжал губы так, что они побелели, несколько секунд помолчал, словно собираясь с мыслями и силами и преувеличенно спокойно сказал:

— Она вышла замуж.

Никита почему-то сразу понял, что это про Агату. Хотя местоимением «она» Митя мог обозначить кого угодно. Но он понял — и всё тут. В книгах про такие случаи пишут «свет померк» или «как громом поразило». Ничего такого не было. Никита не застонал от внезапной боли, не ударил кулаком в ствол ближайшего дерева и не закусил до крови губу. Он не мог себе этого позволить: рядом был Митя, которому тоже было очень плохо. Только эта внезапная боль, заступившая на место привычной тоски, почему-то удивила его. Он и не знал, что бывает настолько больно. И ему было страшно представить, что творится в душе у Мити. Поэтому Никита просто сделал шаг вперёд и притянул к себе младшего друга, почти брата, прижав его русую голову с густыми непокорными волосами к своему плечу.

Митя не сопротивлялся. Он по-детски обхватил Никиту руками и заплакал. Никита гладил его по вздрагивающей спине и понимал, что сейчас Мите больно. Только он мог поделиться своей болью, а сам Никита не мог даже хоть кому-нибудь рассказать, что чувствует. И плакать тоже не мог. Только болело нестерпимо… Нет, не в груди. Больно почему-то было везде. Он и не знал, что так бывает. Ну, не каток же его переехал. Хотя… Лучше бы это и вправду был каток. Тогда было бы ясно, что нужно либо сразу помирать, либо просто немного потерпеть. Или много. Но боль совершенно точно имела бы конец, и от неё наверняка помогали бы какие-нибудь препараты. А что могло помочь от вот этой боли, он и не знал. Не напиваться же, в самом деле. В волшебную силу алкоголя Никита никогда, даже в подростковые годы, не верил. А теперь — тем более. Поэтому он просто стоял и обнимал Митю, всем нестерпимо болящим сердцем чувствуя, что тому тоже плохо, и желая хотя бы немного облегчить эту страшную безнадёжную боль.

Так они стояли долго. К счастью, была пятница, поэтому большинство заводчан или вовсе не выходило на работу, или ушло сразу после обеда. Так что никто на плачущего Митю и окаменевшего Никиту не смотрел.

Наконец Митя перестал вздрагивать, молча шагнул назад, высвобождаясь из рук Никиты, повернулся и быстро пошёл к пруду. Никита — ничего не понимая — за ним. В какой-то момент ему даже показалось, что Митя сейчас разбежится и прыгнет в воду. И Никита приготовился нырять за другом. Но тот дошёл до воды, сел на корточки, зачерпнул полные пригоршни воды и опустил в них лицо. Когда он выпрямился, утёрся рукавом и посмотрел на Никиту, то выглядел уже почти спокойным. Никите внезапно стало очень страшно за него. Всё же Мите только недавно исполнилось восемнадцать, и, хотя внешне он совсем взрослый, кто поймёт этих юных и горячих?

— Мить, — еле слышно позвал его Никита. — Пообещай мне ничего с собой…

Митя мотнул головой, как от нестерпимой боли, и глухо пообещал:

— Не бойся за меня. Я справлюсь.

— Обязательно, — уверенно согласился Никита и про себя добавил: «И я тоже справлюсь».

Он проводил Митю до дома, поэтому к родителям заявился гораздо позже, чем обещал. Но сияющие мама и отец не упрекнули ни словом.

Никита, чувствуя себя так, словно его разбили на мелкие части, а потом неумело и неточно собрали, нарушив всё, что только можно, старательно делая вид благополучного, не разбитого на кусочки человека, спросил:

— По какому поводу такое сиянье?

— Папе перевели письмо! — не выдержала и выпалила новость первой мама. — Тебя приглашают на один из крупнейших заводов!

Следующий месяц прошёл в суете. Никита то и дело звонил в Германию, утрясая разные вопросы: от рабочего графика до того, где будет жить, договаривался на заводе о том, как будет работать в ближайшие месяцы, срочно подтягивал английский, поскольку немецкого не знал совсем, и делал ещё уйму самых разных дел, которые навалились вдруг все сразу, словно понимали, что он уезжает, и опасались, что не вернётся, оставив их с носом.

Незадолго до его отъезда они снова встретились с Митей, в этот раз случайно, на остановке у метро «Новогиреево». На задней площадке набитого возращавшимися с работы людьми автобуса, они негромко говорили о чём-то незначащем. Никита всё хотел спросить, как прожил эти первые недели без надежды Митя, но он не знал, с чего начать разговор. Тут Митя сам сказал:

— Я потихоньку привыкаю жить вот так. Бессмысленная и пустая выходит жизнь. Но я привыкаю и надеюсь всё же привыкнуть… Только очень хочется увидеть Агату. А она за всё лето так ни разу и не была на даче.

Никита, который никогда и не позволял себе ни на что надеяться, ну, разве что, кроме того дня, когда принял девушку на эскалаторе за Агату, и то всё никак не мог привыкнуть к новой жизни. А уж каково было Мите, он и вовсе боялся представить. Но его мягкий, деликатный младший друг решительно хмыкнул, отгоняя грусть, и начал рассказывать об учёбе, их общих преподавателях и своих друзьях, которые у него наконец-то появились, когда он поступил в институт.

— А ещё я устроился на работу, на строительстве коттеджного посёлка. Пока разнорабочим. Платить обещают хорошо.

Никита с нежностью посмотрел на него и искренне сказал: