Нада - Хаггард Генри Райдер. Страница 11
Я взглянул. Ребенок был крупный, с большими черными глазами, как у Чеки, мать царя, Унанда, вопросительно смотрела на меня.
– Где же он? – шепотом спросила она. Я развернул циновку и вынул мертвого ребенка, со страхом оглядываясь кругом.
– Дайте мне живого! – в свою очередь шепнул я.
Она передала мне ребенка. Я выбрал в своих лекарствах снадобье и натер им язык ребенка. Это снадобье имело свойство заставить онеметь язык на некоторое время. Затем я завернул ребенка в узел с лекарствами и снова обмотал его циновкой.
Вокруг шеи мертвого ребенка я завязал шнурок, которым будто бы задушил его, и слегка завернул его другой циновкой.
Теперь я в первый раз обратился к Балеке:
– Послушай, женщина, и ты, Мать Небес, я исполнил ваше желание, но знайте, что еще раньше, чем я доведу до конца это дело, оно будет стоить жизни многих людей. Будьте безмолвны, как могила, она широко разверзается перед вами обеими! – Я ушел, унося в правой руке циновку с завернутым в нее мертвым ребенком. Узел с лекарствами, где лежал живой, был привязан к плечам.
Я вышел из спальни и, проходя мимо стражи, молча развернул перед ними циновку.
– Ладно! – сказали они, пропуская меня.
Но с этой минуты начались мои неудачи. Как только я вышел за ворота, меня встретили три посланных от царя.
– Царь зовет тебя в Интункуму! – Так называется жилище царя, отец мой.
– Хорошо, – ответил я, – сейчас приду, но сперва я забегу к себе взглянуть на мою жену Макрофу. Вот у меня в руках то, что нужно царю! – При этом я показал им мертвого ребенка. – Отнесите его к царю!
– Царь не давал нам такого приказания, Мопо! – отвечали они. – Он приказал, чтобы ты сию же минуту явился сам к нему!
Кровь застыла в моих жилах. У царя много ушей. Неужели он уже знает? И как я осмелюсь явиться перед царем с живым ребенком за спиной? Я чувствовал в то же время, что всякое колебание послужит моей погибели, так же как изъявление страха или смущение.
– Хорошо! Идем! – ответил я, и мы вместе направились к воротам Интункуму.
Надвигались сумерки. Чека сидел на маленьком дворике перед своим шалашом. Я на коленях подполз к нему, произнося обычное царское приветствие «Баете!» и, оставаясь в таком положении, ждал.
– Встань, сын Македамы! – сказал царь.
– Не могу встать. Лев зулусов! – отвечал я, – Я не могу встать, имея в руках царскую кровь, пока царь не дарует мне прощения!
– Где он? – спросил Чека.
Я указал на циновку в моих руках.
– Покажи!
Я развернул. Чека взглянул на ребенка и громко рассмеялся.
– Он мог бы быть царем! – сказал он, приказав одному из своих приближенных унести труп.
– Мопо, ты умертвил того, кто мог бы царствовать. Тебе не страшно, Мопо?
– Нет, царь! – ответил я. – Ребенок умерщвлен по приказанию того, кто сам царь!
– Сядь-ка, потолкуем. Завтра ты получишь в награду пять быков, ты можешь сам выбрать их из царского стада!
– Царь добр, он видит, что пояс мой туго стянут, он хочет утолить мой голод. Позволишь ли мне, царь, удалиться? Моя жена Макрофа родит, и я хотел бы навестить ее!
– Нет, посиди немного, скажи, что делает Балека, моя сестра и твоя?
– Все благополучно! – ответил я.
– Не плакала ли она, когда ты взял у нее ребенка?
– Нет, не плакала. Она сказала: воля моего властелина пусть будет моей волей!
– Хорошо. Если бы она плакала, то тоже была бы убита. Кто же был при ней?
– При ней была Мать Небес!
Чека нахмурил брови.
– Унанда, моя мать? Зачем она там была? Клянусь, хотя она и моя мать, если бы я думал… – и Чека остановился. На минуту он замолк и затем продолжал. – Скажи-ка, что у тебя в этой циновке? – Он указал концом своего ассегая на узел за моими плечами.
– Лекарства, царь!
– Ты носишь с собой такое количество лекарств? Да их хватило бы на целое войско. Разверни циновку и покажи, что в ней!
Скажу вам откровенно, отец мой, что от ужаса у меня кровь застыла в жилах. Если бы я открыл циновку и он увидел ребенка, тогда… – Это «шагаши» оно заколдовано, мой повелитель. Не следует смотреть лекарства!
– Открой, говорю тебе! – возразил он гневно. – Что? Я не могу видеть этого, что должен глотать? Я, величайший из царей?
– Смерть есть лекарство царей! – ответил я, взяв в руки узел, и положил его как можно дальше от него, в тени изгороди. Затем нагнулся, медленно развязывая веревки. Капли пота текли по моему лицу, подобно каплям слез. Что делать, если он увидит ребенка? А что, если ребенок проснется и закричит? Я должен буду вырвать копье из рук царя и ударить его. Да, решено! Я убью царя и затем себя самого. Наконец циновка была развязана. Сверху лежали коричневые корни целебных трав, а под ними бесчувственный ребенок, завернутый в мох.
– Скверная штука! – сказал царь, нюхая щепотку табаку. Смотри-ка, Мопо, какой у меня верный глаз! Вот тебе и твоим лекарствам! – С этими словами он поднял ассегай и намеревался пронзить им узел, но в эту минуту, когда он прицелился, мой добрый змей внушил царю чихнуть, и вследствие этого копье пронзило только листья моих целебных трав, не задев ребенка.
– Да благословит небо царя! – сказал я, как того требовал обычай.
– Спасибо, Мопо, это хорошее пожелание, – сказал царь, – а теперь убирайся! Следуй моему совету. Убивай своих, как я убиваю своих. Я делаю это для того, чтобы они не надоедали мне. Поверь мне, лучше потопить детенышей льва!
Я поспешно завернул узел, руки мои дрожали. О, если бы в эту минуту ребенок проснулся и закричал! Наконец я завязал узел, встал, поклонился царю и, согнувшись вдвое, прошел мимо него. Не успел я переступить ворота Интункуму, как ребенок начал пищать. О, если бы это случилось минутой раньше!
– Что это, – спросил меня один из воинов, – спрятано у тебя под поясом, Мопо?
Я не отвечал и бежал, не останавливаясь, до своего шалаша. Когда я вошел, обе мои жены были одни.
– Я вернул ребенка к жизни! – сказал я, развязывая узел. Ананди взяла ребенка и стала его разглядывать.
– Мальчик кажется мне больше, чем был!
– Дыхание жизни вошло в него и раздуло его! – объяснил я.
– И глаза его совсем другие, – продолжала Ананди. – Теперь они большие и черные, похожие на глаза царя!
– Дух мой глянул в них и сделал их красивыми! – ответил я.
– У этого ребенка родимое пятно на бедре. У моего, что я дала тебе, такого знака не было!
– Я прикладывал лекарства к этому месту! – ответил я.
– Нет, это другой ребенок, – сказала она угрюмо. – Это подмененное дитя, оно принесет несчастье нашему дону!
Тогда я вскочил в ярости и проклял ее, я понял, что если я не остановлю ее, язык этой женщины погубит нас.
– Замолчи, колдунья! – крикнул я. – Как ты смеешь так говорить? Ты хочешь навлечь проклятие на наш дом! Ты хочешь сделать нас всех жертвами царского гнева! Повтори еще твои слова – и ты сядешь в круг, Ингомбоко сочтет тебя за колдунью!
Я продолжал браниться, угрожая ей смертью, пока она не испугалась и, бросившись к моим ногам, молила о прошении.
Признаюсь, однако, я очень боялся языка этой женщины, увы – не напрасно!
УМСЛОПОГАС ОТВЕЧАЕТ ЦАРЮ
Прошло несколько лет и об этом происшествии, казалось, все забыли, но это только казалось. О нем не говорили, но и не забыли, и скажу тебе, отец мой, я очень боялся того часа, когда о нем вспомнят.
Тайна была известна двум женщинам: Унанде, Матери Небес, и Балеке, сестре моей, жене царя. Другие две – мои жены, Макроса и Ананди, подозревали ее. При таких условиях тайна не могла быть сохранена навсегда. К тому же, Унанда и Балека не умели скрывать своей нежности к ребенку, который назывался моим сыном, но, в сущности, был сыном царя Чеки и сестры моей Балеки и, таким образом, приходился внуком Унанде.
Частенько то та, то другая заходили в мой шалаш под предлогом посещения моих жен, брали ребенка на руки и ласкали его. Напрасно просил я их воздерживаться от этих знаков особенного внимания к нему, любовь к ребенку брала верх, и они все-таки приходили. Кончилось тем, что Чека однажды увидел мальчика, сидящим на коленях своей матери Унанды.