Свидетель канона (СИ) - Бобров Михаил Григорьевич. Страница 11
– Над Аламутом простерта длань господня, лик же Господа гневен.
– А… – странным образом старик приободрился. – Снова мстители и снова восставшая чернь… Знакомо. Что же, думаю, папирусы и свитки не заинтересуют храбрецов. Деньги, торговые договоры и долговые расписки от века не хранятся в библиотеках, и впредь сего не случится, клянусь подножием трона Аллаха. Чего мне бояться? Раз уж все равно меня разбудили, пойду, закончу комментарии к Аль-Мутанаби…
– Постойте, эфенди. – Томас опять переглотнул; проклятая пыль! Ни вдохнуть, ни услышать, один только шорох оседающего песка, да вкус полуденной пустыни на языке, колкие песчинки на веках.
– Неужели вы не рады избавлению от власти ночных убийц?
Старик повернулся; чудной показалась Томасу печальная улыбка.
– О храбрый юноша! Султан каирский, эмир бухарский, хан кокандский, несть числа правителям… Проливают все те же реки крови, даже не прячась в ночи. Они сильнее Аламута, сильнее карликового уродца-государства, спрятанного здесь, на холодном севере мусульманского мира. Ибо все места потеплее расхватаны такими хищниками, перед коими смешно и ваше ночное искусство, и сам наследник Хасана ибн Саббаха… Ну, как там зовется ваш теперешний имам?
Старик переступил облезлыми ночными туфлями по грязным камням. Хихикнул:
– У здешнего хищника есть хотя бы то достоинство, что скупает он книги, собирает знания среди ференгов и ханьцев, и даже в жарких южных морях, не гнушаясь ни чуждой верой, ни расходами. Например, обычай испытывать новичков томительным ожиданием пришел сюда из ханьского монастыря "Молодой лес"…
Поэт наставительно поднял сухой палец – точь-в-точь отросток старого тополя на повороте к донкастерской мельнице. Но тут заскрипело и затрещало наверху слева; старец подскочил, едва не облив Томаса маслом из светильника:
– Там же книги!!!
Заорав громче воина в смертельном бою, старик помчался через обломки прямо как вышел, в ночном халате и с развевающимся за спиной спальным колпаком.
Томас посмотрел ему вслед, который раз выплюнул накопившуюся пыль, и двинулся в обратную пожару сторону. В маленький сад, где пока еще ничего не горело. Русы и сарбардары выводили женщин без насилия, вежливо, но Томас понимал, что дело не в благородстве. Просто – не на руинах же.
С другой стороны, для наложниц что изменится?
Нет, к черту. Если так рассуждать, зачем же Томас ехал сюда через моря и пустыни?
Тут он повернул за угол, где уже горели светильники, а крупные обломки наспех сдвинули по сторонам прохода. В проходе под аркой стояла сестра; Томас мгновенно ее узнал.
Узнал – и проморгался, и протер лицо от пыли, и потом омыл глаза драгоценной водой из серебряной фляжки – храмовники, помнится, говорили: серебро убивает заразу…
Святый Боже, что за чушь лезет в голову!
– Кэтрин! Господи Иисусе, Кэт! Я же пришел за тобой!
Молодая женщина плотнее запахнула на груди тонкий шелк:
– Томас? Ты ли это? Как ты оказался здесь? Ты… Ты мне снишься?
Прежде, чем Томас подошел и усадил сестру на сломанную толстую балку, Кэтрин успела перекреститься пять или шесть раз и найти объяснение:
– Наверное, это сон! Опять сон, опять проклятый мак! Господи, сжалься, не пробуждай меня! Но, Томас… Ты устал, ты забрызган кровью, твое лицо в поту… Долго же ты шел…
Томас обнял сестру за плечи, встряхнул и без церемоний ущипнул за щеку:
– Никакого сна, Кэт. Это на самом деле я, и в истинной плоти. Чувствуешь прикосновение? Чуешь запах гари? Это догорают стены твоей тюрьмы!
– Если ты так говоришь, то так и есть. Но как же ты сам сюда попал?
– Выйдем отсюда и поговорим где-нибудь. Проклятый Аламут вот-вот рассыплется по камешку.
– Нет… Нет… Я боюсь. Пожалуйста, дай мне собраться с духом. Тут вокруг люди с оружием, они пахнут кровью. И сам ты пахнешь могилой. Расскажи мне что-нибудь, чего не может знать слуга нечистого духа. Боже, Том! Я давно позабыла твой голос!
Том вынул фляжку:
– Сестра, вот серебро, его боится любая нежить. Вот крест из вифлеемской сосны. Благородный рыцарь иерусалимского храма освятил для меня сей крест на Гробе Господнем! Взгляни, он светится.
Кэтрин поглядела недоверчиво, но в руки крестик взяла. Теплая желтая звездочка в ночи, исполненной огня и ужаса.
– Точно так же он сиял в день, когда Господь послал мне на помощь могучих союзников, – Томас улыбнулся. – Теперь ты веришь, что я не слуга сатаны?
– Я… Хотела бы верить. Можно, я подержу его у себя? Господь моя защита, более трех лет я не прикасалась к святому кресту!
Том решил пока что не настаивать.
– Слушай же, сестра. В Донкастере я узнал, кому тебя продали и куда повезли, но опоздал на корабль. Да и денег на выкуп тогда у меня не водилось. На лодке с голландскими торговцами шерстью я перебрался в Бретонь и полгода свежевал там дичь, как научил меня отец, и скопил даже несколько серебряных монет. Затем в одном из набегов меня прихватили норманские воины и повезли на тот же рынок, что и тебя: на какой-то остров между землей арабов и Сицилией. Случилось так, что мы попали в шторм, и мне пришлось грести…
Том вздохнул. Пыль оседала, проглянули звезды. Сестра, кажется, успокоилась, но крестик держала мертвой хваткой.
– … У нормандцев же до сих пор обычай: кто гребет, выходит из раба в свободные. Только никаких подвигов мне совершить с ними не удалось, ибо на юге Италии нашего конунга предал герцог Амальфи. Все угодили на плаху, а я показался герцогу слишком незначительным и слабым. Пощадив, герцог приставил меня к собакам, ведь я не скрывал, что охотник.
Стены Аламута отчетливо потрескивали. Том решил для себя: если сестра не пойдет за ним сама, надо ее оглушить и вынести. Нечего рассиживаться, пожар уже перекинулся на северные башни. За покоями начальников громко вопил старый араб, прельстивший-таки сарбадаров сокровищами духа и теперь их руками спасающий драгоценные книги.
С другой стороны, любой сильный правитель щедр к поэтам, астрологам и прочей подобной братии. Если сарбадары желают прославить родной Самарканд, библиотеки им потребуются тоже. Особенно те полки, где трактаты о ядах, ловушках, римском и греческом военном искусстве.
Томас невесело усмехнулся. В самом деле: имам низаритов, халиф правоверных, народоправство Самарканда… Велика ли разница?
– … С первой же охоты я сбежал и на берегу моря ночевал почти месяц, питаясь чем попало. Там подобрали меня люди с быстрой галеры короля Кипрского. Я уже ожидал, что меня забьют в колодки и посадят на весло, но как раз тогда король Кипра учредил великую школу для детей знатных. А когда те с великой почестью съехались в королевский замок и приступили к учению, повелитель Кипра объявил новые законы. Бароны и хотели бы восстать, но наследники всех родов пребывали в твердыне короля, так что всем сделалось не до меня. Мудрецы толковали новые законы так и этак, бароны кипели, но на приступ не шли, король увещевал и мягко угрожал, опираясь на заложников – кому дело до мальчишки?
Сестра недоверчиво хмыкнула, так и не выпустив из пальцев крестик.
– С попутной галерой я добрался до Акры. После потери королевства Иерусалимского христиане удерживали один только порт на всем Заморье. Вот где я встретился с рыцарем ордена храма, и вот где мне подарили этот крестик.
Том вздрогнул; давние слова черноглазого храмовника колоколом отдались над руинами Аламута: "Если случится тебе в самом деле найти убежище безбожных исмаилитов, и ты окажешься в нем самом или хотя бы не далее ста шагов…"
Может, стену вывалили совсем не ханьские заклятья. Что-то же значила подвеска-лунница на груди Алп-Тегина, светившаяся точно, как и его крестик. Полумесяц и крест одной и той же работы?
Томас поежился и заторопился:
– Пойдем, сестра. Пойдем… Вернемся домой. Меня научили тут многим искусствам, не только воевать. Я умею составлять притирания, собирать лечебные травы, отесывать и класть камень, охотиться на любого зверя, а птицу бью влет. Я заработаю нам денег на обратный путь.