На грани (СИ) - Семенова Наталья. Страница 22

- Пошли. 

По инерции сделала вслед за ним пару шагов и остановилась. 

- Я не вернусь в столовую. Не смогу, - упрямо произнесла я. 

- Мы не в столовую, - нежно улыбнулся он, блеснув хитрым взглядом. - Покажу тебе место, где рос, до мозга костей, испорченный мальчишка. Слава богу, ему хватило ума однажды повзрослеть. 

- То есть свою комнату ты мне не покажешь? - усмехнулась я, заворожённая его мальчишеской улыбкой. 

Он рассмеялся, качая головой, а в следующий миг, словно не в силах ждать, притянул меня к себе и подхватил на руки, направляясь к устеленной насыщенно-синим ковром широкой лестнице. 

Что я испытывала? После всего, что успела испытать за последние несколько часов? 

Лёгкость. 

Невероятную лёгкость, свежим и тёплым ветерком наполняющую сердце. 

Именно она останавливала меня от свербящей в мозгу просьбы выпустить меня из рук.  

Меня многократно носили на руках ...в постель. И ни разу для того, чтобы узнать. И учитывая наши отношения... И его неожиданное признание...  

Гадство! Невыносимо противоречивый вечер! 

И я перестаю понимать, что со мной происходит. 

Мы преодолели лестничный пролёт и свернули направо по коридору с красивыми витиеватыми обоями золотистого цвета. У хозяев этого дома явно есть вкус. 

А затем он поставил меня на ноги у матово-чёрной двери. Гладкой, как камень. По сравнению с остальными классическими белого цвета - эта смотрелась инородной. 

Данил, заметив мой озадаченный взгляд, усмехнулся: 

- Это случилось, когда мне было двенадцать. Хард-рок, всё дела, - пожал плечами, надавливая на ручку и открывая для меня дверь. - Мама сопротивлялась дольше, чем отец и в итоге сдалась. Почему они до сих пор её не поменяли - ума не приложу. 

- Потому что любят, - тихо кивнула самой себе, делая шаг в полумрак просторной комнаты.  

- Что? - не услышал меня Данил. 

- Ничего, - повернувшись к нему, покачала я головой. 

Он подошёл к стене с выключателем и прежде, чем включить свет усмехнулся: 

- Обещай не пугаться и не ненавидеть меня ещё больше. Я изменился, честно. 

Я тихо рассмеялась, даже не представляя, что такого мне придётся увидеть. Плакаты голых женщин? Или зарисовки совсем-совсем эротического содержания? 

- Я тебя не ненавижу, - всё ещё веселясь, произнесла я в ожидании чего бы там ни было, чувствуя искренний интерес. 

Он молниеносно подскочил ко мне, обхватывая ладонями моё лицо: 

- Скажи это ещё раз, - надтреснуто шепнул он. 

- Я тебя не ненавижу, - тоже шепнула в ответ я, понимая, что говорю правду. 

Он ещё минуту всматривался в мои глаза напряжённым взглядом, затем улыбнулся и вернулся на прежнее место. 

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Комнату озарил свет. Черный цвет теперь резко бросался в глаза. Боги! Он везде! На стенах, на кровати, мебель и та вся чёрная! Хард-рок? О нём говорят лишь плакаты, развешанные в хаотичном порядке по стенам - и на секундочку! - на потолке, русских рок-групп, которые уже перешли в разряд классики. Больше похоже, что здесь жил подросток-гот.  

- И никаких голых женщин? - скривилась я в притворном расстройстве. 

Данил усмехнулся, затем его взгляд озарился воспоминанием: 

- Одна! 

Он подошёл к гардеробной и открыл дверь и сразу же разочарованно вдохнул: 

- Видимо, не смотря на всё Праведное желание родителей сохранить обо мне память, моя Изольда пришлась им не по вкусу.  

- Жаль, - улыбнулась я и села на широкую кровать. - Я бы с ней познакомилась. 

- Да, она была приятной женщиной, - твёрдо кивнул он и рассмеялся, увидев на моих губах ироничную улыбку. 

А уже через мгновение его взгляд изменился. Нотки веселья исчезли, сменяясь доброй тревогой. Выражение лица приобрело участливость и серьёзность. От него буквально повеяло теплотой. 

Мозг начала заполнять паника, и он, почувствовав это, в несколько шагов сократил расстояние между нами, присев на корточки и сжимая мои пальцы в своих тёплых руках. 

- Всё в порядке, - ласково улыбнулся он. - Я понял, что тебе жутко больно вспоминать о своей тёте. Можешь не рассказывать о ней сейчас. Расскажешь тогда, когда будешь готова. 

И паника отступила, заменяясь волной горячи из ящика Пандоры, с сорванной с корнями крышкой. 

Я разрыдалась. Вот так просто - сидела спокойно, а в следующую секунду слёзы застилают глаза, горло сжимается, не позволяя вздохнуть, и вся боль выходит наружу. 

Данил мгновенно присел сбоку от меня и прижал мою голову к груди, второй рукой крепко обнимая за плечи. 

Вырвавшиеся воспоминания, которые, чёрт возьми, нельзя вернуть хотя бы на одно грёбаное мгновение поглотили меня своей невозможностью. И я сдалась. Я отдалась их власти.  

Я рыдала в грудь Данила, вспоминая тёплые руки, настойчиво будившие меня по утрам в школу. Смеющиеся карие глаза, смотрящие с укоризной. Густой, чуть каркающий, смех на мои выходки. Праведное негодование, если те переходили рамки. Совместные походы в магазины, в основном за продуктами, после маленькой зарплаты. Тяжёлые пакеты, оттягивающие руки. Уставшее лицо от волочения жизни от зарплаты к зарплате. Поселившийся в квартире запах алкоголя. Пьяные наставления, как избежать ошибок, что совершила она сама. С каждым утром увеличивающееся количество пустых бутылок у тумбы с мусорным ведром... 

И, наконец, ещё тёплый труп, который я нашла на кухне после очередного недельного отсутствия. Труп бесконечно любимой женщины, которая заменила мне мать. 

- Мне было семнадцать лет, когда она умерла, - осипшим голосом произнесла я, когда слёзы иссякли. 

Я потеряла счёт времени, в тёплых объятиях человека, которому, вроде бы, не всё равно. Он крепко сжимал меня в своих руках всё это, казалось бы, бесконечное время, словно удерживая от падения в бездну. Словно молчаливо сообщая мне, что я не одинока, что он рядом.  

Насколько долго, уже другой вопрос... 

- Какая она была? - на секунду, словно в благодарность, что я открылась, сильнее сжал меня он.  

- Невероятно добрая, - с силой зажмурилась я, чтобы не допустить новой волны слёз. В горле и так ужасно саднило, а затылок ныл тупой и саднящей болью. - Заботливая. Весёлая, что в купе с тем, когда она строжилась, было чудно. У неё была совершенно невозможная способность ругать - подкалывая. И произнесённые с юмором слова частенько заставляли задумываться... 

- Хм. Я так и думал. 

- Что думал? - нахмурилась я и отстранилась, вглядываясь в его самодовольное лицо. 

- То, что с самой юности ты отличаешься упрямым непослушанием, - улыбнулся он одним уголком губ.  

- Кто бы говорил, - не смогла сдержать улыбки я, отводя взгляд, потому что светящаяся в его глазах нежность смущала. 

Но он не позволил мне отвернуться надолго, быстро коснувшись двумя пальцами скулы и мягко возвращая себе мой взгляд. А затем он приблизился и прижался губами к моему лбу. 

- Расскажи, как сложилась твоя жизнь после? - шепнул он, прижимаясь щекой к месту оставленного поцелуя и пальцами перебирая мои волосы на затылке.  

- Тебе не понравится то, что ты услышишь, - скривилась я. 

- Возможно, - тихо усмехнулся он и уже серьёзней добавил: - Но я хочу знать. 

Я молчала, наверное, минуту, собираясь с мыслями и чувствуя благодарность от того, что он не торопил. А затем решилась: 

- Тётя Света пила. Особенно в последний год жизни. А за полгода до смерти она вышла замуж за собутыльника, не отличавшегося моралью. Он не плохо ко мне относился, нет. Но человеком он был... Он не был человеком. Он не был даже мужчиной. Скорее, его жалкое подобие. И я видела, что ничего хорошего от этого союза тётю не ждёт. Такое часто случается с отчаявшимися женщинами - они не видят правды. Мы часто ругались на этой почве, и, не сумев ей в очередной раз ничего доказать, я сбегала. На два, три дня. Неделю. Я просто была не в силах видеть, как она рушит свою жизнь. И не способность что-то изменить - свою трусость - заменяла злостью, пропадая то у одного, то у другого знакомого. Он был дома, когда я её нашла мёртвой на кухне - дрых без задних ног в комнате. И мою опеку доверили этому ничтожеству. Специализированные службы решили не заморачиваться, ведь до моего совершеннолетия оставалось меньше года. И мой новоявленный опекун заработал не плохой куш, продав мою девственность.