Перстень царицы Савской - Хаггард Генри Райдер. Страница 11

Так мы шли некоторое время, походя на трезвого человека, старающегося спасти двоих пьяных друзей от встречи со строгим полицейским – смертью. Сила Орма достойна восхищения, или, быть может, все дело в его сердечной доброте и жалости, которую внушала ему наша беспомощность, и в них-то он черпал силы терпеть наш двойной вес.

Внезапно он упал, как будто его подстрелили, и остался лежать без сознания. Профессор же сохранил долю разума, хотя он и бредил и не переставал бормотать о том, что «безумно было пускаться в этот путь только для того, чтобы укокошить пару дурацких львов». И хотя я не ответил ему ни слова, в душе я вполне соглашался с ним. Потом он вдруг вообразил, что я священник, стал передо мной на колени прямо на песке и стал пространно исповедоваться в своих грехах, которые, поскольку я мог понять, хотя мало обращал на это внимания, состояли главным образом в том, что он незаконно присвоил некоторые древности или обманул других, приобретая их.

Чтобы успокоить его, так как я боялся, что его помешательство может стать буйным, я произнес какое-то дикое отпущение грехов, после чего бедняга Хиггс свалился и спокойно лег рядом с Ормом. Перед моими глазами тоже стали носиться странные видения ранней юности, и я почувствовал, что великая тьма смерти надвигается на меня.

Что было мне делать? Я подумал, что следует зажечь костер, во всяком случае он отогнал бы львов и других хищников, которые иначе могли напасть на нас раньше еще, чем мы умрем. Но я не в силах был собрать необходимое для костра топливо. У меня оставалось еще три патрона в моей винтовке, – остальные патроны я бросил, чтобы не тащить лишней тяжести. Я решил выстрелить из ружья, оттого что был уверен, что в том состоянии, в котором я находился, мои патроны не могли мне больше служить ни для того, чтобы добыть пищу, ни для защиты.

Вскоре я убедился, что в последнем я был не прав. Быть может, даже в этой бескрайной пустыне кто-нибудь услышит звук выстрела, а если нет – ну что же! – конец.

Я приподнялся, сел и сделал первый выстрел, совсем по-детски думая о том, куда упадет пуля. Потом я заснул ненадолго. Вой гиены разбудил меня, и, оглянувшись, я увидел сверкающие глаза животного совсем неподалеку от меня. Я прицелился, выстрелил и услышал, как она завыла от боли. Эта гиена, подумал я, больше не будет нуждаться в пище.

Царившая вокруг тишина угнетала меня; она была так ужасна, что я даже пожелал, чтобы гиена вернулась обратно. Подняв винтовку прямо над головой, я выстрелил в третий раз. Потом я взял в свою руку руку Хиггса, оттого что она была звеном – последним звеном, которое связывало меня с человечеством и миром, – и лег навзничь.

Я проснулся, почувствовав, что глотаю воду, которой кто-то поит меня. Я проглотил довольно много воды, не столько, сколько мне хотелось, а столько, сколько дал мне выпить поивший меня, потом приподнялся на руках и огляделся. Звезды ярко сияли в прозрачном воздухе пустыни, и в их свете я узнал лицо Квика, наклонившегося надо мной. Я увидел также Орма, сидя озиравшегося тупым взглядом, в то время как большой пес желтой масти с головой, напоминавшей голову волкодава, лизал его руку. Я сразу же узнал этого пса; это был тот самый пес, которого Орм купил у каких-то кочевых туземцев и которого он прозвал Фараоном. Подальше я увидел двух верблюдов.

– Как вы нашли нас, сержант? – спросил я слабым голосом.

– Не я нашел вас, доктор, – ответил Квик, – а пес Фараон. В таком деле пес может больше, чем человек, оттого что он находит обонянием то, чего человек не может увидеть. А теперь, доктор, если вам лучше, поглядите, что с мистером Хиггсом. Боюсь, что он умер.

Я поглядел и, хотя я не сказал этого, подумал то же самое. Нижняя челюсть у него отвисла, и он лежал пластом и не двигался; его глаз я не видел за закрывавшими их черными стеклами очков.

– Воды, – сказал я, и Квик стал поить профессора.

Тот все еще был неподвижен, так что я расстегнул его одежду и стал слушать сердце. Вначале я не уловил биения, потом услышал слабое пульсирование его.

– Есть еще надежда, – ответил я на вопросительные взгляды. – Случайно нет ли у вас с собой бренди? – прибавил я.

– Никогда еще не пускался в путь без бренди, доктор, – ответил Квик, с обиженным видом доставая металлическую флягу.

– Влейте ему в рот немного, – сказал я, и сержант охотно исполнил мое распоряжение, которое немедленно возымело действие, оттого что Хиггс сразу же сел, открыл рот и закашлялся.

– Бренди… мерзость… трезвенник! Проклятая шутка! Никогда не прощу вам. Воды, воды! – забормотал он хриплым голосом.

Мы дали ему воды, и он пил много и жадно, пока мы не отобрали ее у него. Потом он мало-помалу пришел в себя. Он поднял на лоб свои темные очки, которых никогда не снимал, и поглядел на сержанта своими пронзительными глазами.

– Понимаю, – сказал он. – Мы, значит, все же не умерли. Жалко, оттого что мы успели пройти через все ужасные предварительные стадии смерти. Что случилось?

– Право, не знаю, – ответил Орм, – спросите у Квика.

Но сержант был уже занят тем, что разжигал небольшой костер, на котором он сварил для нас пищу. Через четверть часа мы уже ели суп, и какая это была чудная трапеза! Когда мы поели, Квик снял с верблюдов несколько одеял, которыми он накрыл нас.

– Спите, – сказал он, – мы с Фараоном посторожим.

Когда мы проснулись, солнце уже стояло высоко, и мы убедились, что все это не приснилось нам, оттого что перед нами был Квик, гревший на огне мясные консервы, а рядом с ним сидел Фараон, внимательно смотревший на Квика – или на мясо.

– Поглядите, – сказал мне Орм, указывая на горы, – они все еще во многих милях от нас. Было безумием думать, что мы сможем добраться до них.

Я кивнул головой и повернулся, чтобы посмотреть на просыпавшегося в это мгновение Хиггса. Он являл собой презабавное зрелище. Его ярко-рыжие волосы торчали во все стороны и были полны песка, белья на нем не было – по-видимому, на каком-то этапе нашего пути он расстался с остатками его, оттого что оно натирало его свежие болячки, – а его белая кожа, не исключая лица, вся была обожжена солнцем. Его лицо так изменилось, что злейший враг – и тот не узнал бы его. Он зевнул, потянулся – добрый знак для человека и для зверя – и попросил воды, чтобы помыться.

– Боюсь, что вам придется помыться песком, как это делают эти проклятые арабы, – сказал Квик, кланяясь. – В этой высохшей стране нельзя тратить воду на умывание. Но я захватил с собой немного вазелина, а также головную щетку и зеркало, – добавил он, доставая вещи, которые он назвал.

– Согласен с вами, сержант, – сказал Хиггс, взяв их, – было бы преступлением расходовать воду на умывание. Никогда больше и думать об этом не буду. – Он взглянул в зеркало на себя и уронил его в песок, воскликнув: – Не может быть! Неужели это я?

– Осторожнее, сударь, – сказал сержант серьезно: – Недавно вы сами говорили мне, что нехорошо разбить зеркало; к тому же оно у меня единственное.

– Уберите, – сказал профессор, – я не хочу видеть его. Доктор, прошу вас, намажьте мне лицо вазелином и другие больные места тоже, если хватит вазелина.

Мы оказали друг другу эту услугу, и вначале смазанная жиром кожа заставила нас сильно страдать, но потом боль прошла и мы сели завтракать.

– Ну, сержант, – сказал Орм, опорожнив пятую чашку чая, – расскажите же нам, как было дело.

– Ничего особенного, капитан. Зеу вернулись без вас, а так как я не знаю их языка, я ничего не понял из их рассказов. Я вскоре дал понять Шадраху с компанией, что они все должны отправиться со мной на поиски за вами, какой бы там ни был ветер – смертоносный или не смертоносный, – они могут называть его, как им угодно. Они говорили, что я сошел с ума и что идти бессмысленно, так как мы все давно мертвы. Я спросил Шадраха, не хочет ли он тоже умереть. – И сержант похлопал по своему револьверу. – Тогда он послал со мной людей.

Вас мы не нашли, верблюды отказывались идти, и мы потеряли одного из Абати. Все, что мы могли сделать, это вернуться в оазис, пока не поздно, и переждать бурю. Но Шадрах не хотел никуда идти даже тогда, когда буря окончилась. Разговаривать с ним не имело смысла, тем более что я не хотел марать руки его кровью. Я взял двух верблюдов, нагрузил их, и мы отправились в путь вместе с Фараоном.