Чума вашему дому (СИ) - Жилло Анна. Страница 13

Я растерянно заморгала, поскольку могла предположить что угодно. К примеру, другого мужчину у нее или другую женщину у него. Но уж точно не это.

— Подожди, ты говорила, что вы все давно обсудили и поставили точку.

— Да ничего никуда не поставили, — Люка с досадой поморщилась. — С усыновлением тему закрыли, да. Давно. Он же чужого ребенка категорически не хочет. Мол, он будет не мой, я его полюбить не смогу, и все дела. Хорошо, зашел разговор насчет суррогатной матери. Ну да, донорские яйцеклетки, я вообще не при делах, но все равно ребенок-то его. Но и это нет. Я еще пыталась понять. Типа хочу ребенка только от любимой женщины, или вообще не надо. Тоже позиция, возможно, достойная уважения. Но когда он озвучил настоящую причину…

Люка взяла скомканную салфетку, развернула, разорвала пополам, потом еще раз пополам, пристально глядя на обрывки. Я ждала, не торопила.

— Листали каналы, попали на передачу о суррогатном материнстве. Я спросила в лоб: почему нет. А потому, дорогая Люка, что ты, очень даже возможно, сдохнешь, а я с ребенком останусь, оно мне надо?

— Что?! — я поперхнулась слюной и закашлялась. — Так и сказал?!

— Ну, не дословно, конечно, но суть та. Мол, я бы еще согласился, будь уверен, что ты с ребенком пробудешь как минимум ближайшие двадцать лет. А поскольку гарантии такой никто дать не может, ну его на фиг. Не хочу один тащить.

Я не знала, что и сказать. Кто вообще может дать какие-то гарантии? Любой сегодня жив, а завтра может на цинковом столе радовать патанатома своими красивыми кишками. Стас, сутками лежавший на диване в мировой скорби, показался вдруг милым и приятным. В сравнении, конечно. Но Тарас… такого я от него точно не ожидала. Вот думаешь, что знаешь человека, как облупленного, с мамкиного живота, и вдруг… И правда, что тут скажешь? «Не переживай, все утрясется»? Крайне сомнительно. Это не тот случай, когда идут на компромиссы. Можно только загнать эмоции вглубь, и они будут там потихоньку гнить, отравляя отношения до полной гибели.

Я молча погладила Люку по руке. Иногда это лучше, чем укладывать сочувствие в слова.

— Ничего, Том… Я знаю, что нужно сделать, но это должно дозреть. Как яблоко. Чтобы не осталось никаких сомнений.

— Теперь-то ты меня понимаешь? Насчет Сашки? Я тоже знала, что лучше со всем покончить. Давно знала. Ну, не буду врать, что сразу, сначала-то страсти-мордасти всякие были. А потом… дозревала. Пока не приключился казус белли[3].

— Не хочу никаких казусов, — она покачала головой. — Вот буду твердо знать, что ничего другого уже быть не может, тогда…

И снова нахлынуло детское — ощущение, когда разводились родители. Хотя нет, развелись они через два года, как-то буднично, почти незаметно. Просто оформили ситуацию документально. А вот когда мама внезапно собралась и уехала… Это растерянное, виноватое выражение отца — и чувство, что мир рухнул. И надо как-то собирать его по осколкам, приспосабливаться к новой жизни.

— Тома, — Люка поняла меня без слов. — Не думай, что я вот прямо завтра подам на развод. Такие вещи с кондачка не делают.

— Какой смысл тянуть? Если уже ясно, что дальше ехать некуда, впереди тупик. Вот и вернулись к тому же: привычка, жалость, чувство долга.

— И некоторые другие чувства. Которые перевешивают. Пока еще перевешивают. Сколько перевешивали у тебя? Года два?

Тут сложно было возразить. Я действительно почти два года не могла решиться на развод. Понимала, что перспективы ноль, но… еще любила.

[1] Пицца с грибами и мягким итальянским сыром

[2] No news is a good news (англ.) — "Отсутствие новостей — хорошая новость"

[3] Casus belli (лат.) — термин римского права, повод для объявления войны

Флешбэк-5

С того самого момента, как я разогнала мальчишек, приставших к Стасу, он прилип ко мне намертво. «Томкин хвостик» — так звала его наша мама. Учитывая, что ростом он едва доставал мне до подбородка, сравнение было очень метким. Отношение у меня к нему сложилось довольно неопределенное. Не сказала бы, что Стас тогда мне нравился, скорее, это было некое чувство ответственности. В одной книге я читала о диких племенах, у которых спасение чьей-то жизни автоматически накладывало обязательства не на спасенного, а на спасителя. Раз уж ты вмешался в ход событий, будь добр заботиться и дальше. Это потом уже я привыкла к Стасу, и казалось, что мы дружили всегда.

Тарас к нему относился с некоторой долей ревности, поскольку привык быть центром мироздания. Мы с Люкой командовали им как хотели, но он все равно считал себя важной персоной. Как петух в курятнике. А тут вдруг конкурент. Люка отреагировала на нового члена компании вообще без эмоций. Только однажды сказала мне, что он «умереть какой скучный».

На самом деле это было не так. Стас просто привык молчать, и разговорить его стоило большого труда. И времени понадобилось немало. Лишь через пару месяцев мы узнали, что он живет с бабушкой. «Мама умерла, — сказал Стас, не вдаваясь в детали. — У папы другая семья». Мы уже заканчивали школу, когда его бабушка выдала их мне — те самые подробности.

Нина Золотова, мать Стаса, была подающей надежды эстрадной певицей, выиграла несколько конкурсов, регулярно мелькала на телевидении. Говорили, что ее ждет блестящее будущее. Но она вдруг пропала. Вышла замуж за партработника городского масштаба, который после свадьбы запретил ей петь: нечего попой крутить, сиди дома. Родив Стаса, Нина начала пить, потом в ход пошли наркотики, и однажды она вышла в окно с седьмого этажа. По официальной версии, случайно. Отец Стаса через полгода женился снова, сын в новую семью не вписался и был отправлен на постоянное место жительства к бывшей теще. После развала страны отец, как и многие другие партийцы, подался в бизнес, но прогорел, чудом остался жив и перебивался случайными заработками. Стас с бабушкой помощи от него не ждали, жили скромно, на ее зарплату учительницы музыки и доход от частных уроков.

Да, это выяснилось потом, а тогда, в первом классе, главным в моем отношении к нему стали сочувствие и жалость. Не то чтоб «я его за муки полюбила»[1], но это был такой фундамент для будущих отношений. Не самый лучший. Впрочем, и это я поняла лишь много лет спустя.

Когда меня раздражал Тарас, я делала скидку на то, что он младше. Да, всего на полчаса, но все равно воспринимала его как малыша. Может, потому, что он тоже с пеленок усвоил эту модель: Тома старшая, а я маленький. Когда бесил Стас, а это случалось нередко, напоминала себе: он вырос без родителей. Любопытно, что Люке я никаких поблажек не делала. Если мы ссорились, то всерьез. Потому что всегда оставались на равных.

Стас был тайно влюблен в меня. Я знала, но делала вид, что не догадываюсь. Поскольку никаких ответных чувств не испытывала. Мне нравились мальчишки постарше, года на два-три, даже не подозревавшие о моем существовании. Все изменилось в десятом классе. Мы с Тарасом ездили на лето к матери, а когда вернулись, оказалось, что «шибздик», «малек», который большинству девчонок «дышал в пуп», вдруг вымахал, раздался в плечах и стал очень даже интересным. Огненно-рыжий, голубоглазый, с застенчивой мягкой улыбкой, он производил впечатление чего-то ясного, светлого. «Солнышко ты наше», — звала его Люкина бабушка.

Я вдруг поймала себя на том, что на уроках посматриваю в сторону Стаса и мечтательно зависаю. А если он ловил мой взгляд, смущенно отворачивалась. Становилось не по себе. Как будто вот-вот должны вызвать к доске, а я ничего не знаю.

Так продолжалось почти до Нового года. Перелом случился после репетиции праздничного концерта. Нас с Тарасом традиционно ставили ведущими, у нас это неплохо получалось. Стас играл в школьном ансамбле на клавишах и пел.

Абсолютный слух и способности достались ему от матери и бабушки. Музыкалку закончил на отлично, но поступать в училище не захотел. Классике предпочитал рэп и рассчитывал двигаться в этом направлении. Мне такая музыка не нравилась, но я стоически терпела, не желая его обижать.