Чума вашему дому (СИ) - Жилло Анна. Страница 9

А вот в школе получился скандал. Во втором классе я притащила отцовскую книгу по гинекологии и акушерству с цветными картинками, а учительница ее отобрала. Было много шуму, родителям пришлось наведаться к директору, а некоторым одноклассникам мамы запретили водиться с «этими развратными, испорченными детьми». Но нас с Тарасом это мало огорчало. Люка училась в другой школе, а бабушка Стаса, с которой он жил, на родительские собрания не ходила.

Именно наш отец рассказал нам с Люкой подробно об изменениях в организме девочки, когда та превращается в девушку. И именно к нему в четырнадцать лет Люка пришла с жалобой на странные боли в животе, сразу с двух сторон.

— А маме ты сказала? — выслушав ее, отец нахмурился.

— Нет, — скривилась та. — Сразу начнется: «вот, я тебе говорила, нельзя в тонких колготках в холод, наверно, сидела где-то и застудилась».

— Ну, в тонких колготках в холод действительно не стоит. Ну-ка ложись на диван.

Прощупав ее живот и задав несколько вопросов, он нахмурился еще сильнее.

— Так… Иди сдавайся маме. Пока не знаю, что это, но может быть что угодно. Завтра перед школой придете ко мне в больницу. К восьми часам. Надо выпить полтора литра воды и не писать. И с собой воды взять на всякий случай, вдруг не хватит. Сделаем узи, посмотрим.

Расстроенная Люка ушла, а я спросила испуганно, что с ней такое.

— Правда не знаю, Тома. Но мне это определенно не нравится.

На узи у Люки обнаружились опухоли обоих яичников. Как выяснилось позже, злокачественные.

— У нее рак? — узнав об этом, мы с Тарасом оба были в ужасе. — Но ведь ей всего четырнадцать.

— Рак никого не щадит, — вздохнул отец. — Такие опухоли образуются еще до рождения и долго никак себя не проявляют. До подросткового возраста. А как только организм начинает усиленно вырабатывать половые гормоны, вот тут все и вылезает.

— Она умрет? — глаза Тараса налились слезами, у меня тоже защипало в носу.

— Прогноз… неблагоприятный, — отец отвел взгляд. — Шанс есть, но… небольшой. Девочки стесняются сказать родителям, если с ними что-то не так. А потом оказывается слишком поздно.

Тетя Аня и дядя Петя пребывали в перманентной истерике — то громкой, то тихой. И в полной растерянности. Об этом потом рассказывала сама Люка. Трудно сказать, чем все обернулось бы, если б не бабушка Мила. Ее выдержки, терпения и мужества хватило на все. Именно она, а не тетя Аня, водила Люку на все обследования, сидела с ней в больнице, собирала по знакомым деньги на адски дорогие препараты для химиотерапии. Наш отец принял эту историю близко к сердцу. Разыскал самого лучшего специалиста по подобным случаям, договорился о срочной операции без очереди, приезжал к Люке в Песочку и подбадривал как мог.

— Люка — боец, — говорил он нам. — Даст бог, выкарабкается.

Когда ее выписали домой, мы втроем приходили к ней каждый день. Старались держаться и подбадривали как могли. Хотя делать это было трудно. От Люки остались одни глаза — огромные, отчаянно голубые, а губы по цвету почти слились с лицом. Она и так всегда была худенькой, а теперь стала совсем невесомой и словно прозрачной. На руках под бледной кожей настолько явственно проступали все косточки и сосуды — хоть изучай анатомию. Пушистых светлых кудряшек больше не было — побритая голова пряталась под голубой косынкой в ромашку, выкроенной из старого детсадовского платья, в котором мы ее впервые увидели.

Врачи не скрывали: шансов преодолеть пресловутый пятилетний «порог выживаемости» почти нет. Давали год, от силы полтора. При усиленном лечении.

— Черта с два! — улыбалась Люка, и глаза ее полыхали мрачным огнем.

Об учебе тогда речь вообще не шла, но она сама сидела — точнее, лежала — за книгами. Просила нас объяснять сложные темы по алгебре и физике, с фанатичным упорством решала задачи. А потом вставала с постели и ходила по комнате, едва не падая от слабости в обморок.

Через год врачи уже не были так категоричны. И даже осторожно допускали возможность более или менее длительной ремиссии. Хотя и предупреждали: такие зародышевые опухоли особенно опасны тем, что их клетки могут десятилетиями дремать в любом месте организма, а потом взять и проснуться.

Люка выкарабкалась. К ней в полной мере можно было отнести известное выражение: «Все, что не убивает, делает нас сильнее». Стержень, всегда прятавшийся под ангельской внешностью, превратился в настоящую арматуру. Сталь внутри, броня снаружи. Жесткая, бескомпромиссная, раньше времени повзрослевшая, она редко кому разрешала заглянуть в душу. Даже мы, самые близкие друзья, допускались лишь на опушку.

— Когда одной ногой побываешь там, — говорила Люка, прищурившись по-кошачьи, — на все смотришь иначе. На многие вещи мне теперь глубоко наплевать. А другие наоборот стали важны.

Какие именно, она не уточняла, а мы не рисковали спрашивать.

Три года Люка была на домашнем обучении, а в выпускном классе все-таки вернулась в школу. Причем не в свою, а в нашу, ближе к дому. Хотя занималась она очень добросовестно, программу по английскому все-таки догнать не смогла. Теперь мы все четверо учились в одном классе. Вот тут-то и разыгралась еще одна драма. Конечно, не такая масштабная, но имевшая большое значение для нашей дальнейшей жизни.

13

Флешбэк-4

В отличие от нас со Стасом, Люка и Тарас были парой всегда. Еще с детского сада. Наверно, с того самого момента, когда она вышла в раздевалку, привлеченная его отчаянными воплями. Однако в их отношениях не было ничего романтического. Иногда мне казалось, что они больше брат и сестра, чем мы с ним. Разумеется, главной в их тандеме была Люка, а Тарас безропотно соглашался на роль ведомого.

Впрочем, существовала эта пара в рамках нашей общей компании. Даже когда нам уже было по тринадцать-четырнадцать лет, между ними ничего не изменилось, не сдвинулось в сторону чувств. Более того, я знала, что Люка втихаря вздыхает по какому-то Витьке из своей школы. Тарас тоже никакого особого интереса к ней не демонстрировал, а на заигрывания наших девчонок не обращал внимания. Разумеется, гуляя вчетвером, мы встречали одноклассников, и шепотки «у Матраса есть какая-то белобрысая телка» были делом обычным. Но и это он игнорировал.

Все изменилось, когда Люка стала учиться с нами. О том, что с ней произошло, никто не знал. Она не говорила, мы тоже помалкивали. Для всех это была просто новенькая. Очень интересная. Высокая, стройная голубоглазая блондинка: волосы давно отросли и вились пышными кудрями. И при этом с железным характером. Снежная королева — так ее звали. Многие пытались к ней подкатываться, но безуспешно. И Тарас внезапно тоже взглянул на нее другими глазами.

Я сразу поняла, что мой брат влюбился по уши. А вот Люка относилась к нему по-прежнему: очень тепло, но не более того. Они, вроде, были и вместе — и в то же время нет. Просто друзья. Как сейчас бы сказали, френдзона. Впрочем, посматривая со стороны, я иногда замечала, что ее взгляд, направленный на него, плывет и туманится. И губ касается мечтательная улыбка.

А потом к Люке начал усиленно клеиться всеми признанный школьный король Илья Ульянов — о чем, интересно, думали родители, назвав его так? Наглый и самоуверенный, со смазливой рожей, всегда в обтягивающих джинсах, подчеркивающих главное достоинство. Люка отшила его раз, другой, а потом он во всеуслышание заявил:

— Да ты, Барабанова, вообще не баба. Тебе же всю бабскую требуху вырезали. Сказала бы спасибо, что тебя кто-то трахнуть хочет из жалости, а ты кобенишься.

Формально это было правдой. Все женские внутренние органы Люке удалили, и ей до конца жизни предстояло сидеть на гормонах, которые, в придачу, могли спровоцировать появление опухоли уже в другом месте. Откуда выплыла инфа, осталось загадкой. Наверно, от кого-то из учителей.

Тарас дернулся было на защиту, но не успел. Одним ударом Люка сломала Ульянову нос, вторым выбила два зуба. И бонусом зарядила ногой по яйцам. Шуму было много, дошло едва ли не до исключения, но весь класс встал на ее защиту. Даже те девчонки, которые до этого Люке завидовали и откровенно не любили. Впрочем, не исключено, что защищали из снисходительной жалости к «убогой».