Назначьте ведьме адвоката (СИ) - Снежинская Катерина. Страница 20

— Господин, — скорбно сообщил Джинс, появившийся на пороге бесшумно, словно призрак. — Вы велели подготовить вам рубашку с плоёной грудью. Но тут…

— Её погрызли мыши? — предположил инспектор. — Или моль?

— Господин Тейлор, — оскорбился в лучших чувствах старый слуга. — Вы вот шутить изволите, а у меня никогда!.. Я не позволю себе!..

— Да знаю, знаю, — оставив чашку под зеркалом, инквизитор подошёл, приобнял камердинера за плечи, подтолкнул в сторону гардеробной, — мимо тебя ни один таракан не проскочит. Так что там с рубашкой приключилось?

— Да вот, извольте взглянуть, служанка воротничок сожгла, пятно осталось! — со слезой в голосе и почему-то полушёпотом сообщил Джинс, сунув белый ком едва не под нос хозяину.

Тейлор ком послушно изучил и отодвинул его в сторону.

— Других рубашек у меня нет? — поинтересовался скептически.

— Да как же нет? — возмутился камердинер. — Все в полном порядке. Только вот с манишкой у прачки, да с отложным воротничком у неё же. А остальные, извольте убедиться…

— Сколько?

— Что… сколько? — осторожно переспросил Джинс.

— Остальных рубашек у меня сколько? Ну, если не считать тех, с отложной манишкой и воротничком?

— Так ведь… все тридцать… — старик нахмурился, — я хотел сказать, все тридцать две…

— Клянусь тебе, — торжественно заверил Тейлор, — гибель сожжённых служанкой манжет я переживу! Дай что-нибудь нацепить и поеду уже. Наверняка в управлении с фонарями ищут, — часы в столовой, как по заказу, деликатно, но настойчиво, пробили девять раз. — О! — поднял палец инквизитор. — Слышишь? Так что давай одеваться и вперёд — на службу отечеству и родной инквизиции!

— Мантию какую подать? — деловито осведомился слуга.

— О Господи! — инспектор с силой растёр переносицу, только б орать не начать. Стоит, стоит напомнить себе: кричать на слуг и подчинённых — дурной тон, верх невоспитанности. А потом ещё разок повторить. И выдохнуть. И вдохнуть. — Дорогой мой Джинс, они одинаковые. Честно, мне всё равно. Только побыстрее, хорошо? И вели запрягать карету, я выезжаю через двадцать минут.

— Почту просматривать станете?

— А там есть, на что смотреть?

— Секретарь госпожи Тейлор отобрал то, что вас может заинтересовать. Приглашение на фуршет к госпоже Райсер, на партию в преферанс к господину Керру, премьера в театре…

— Отнеси на кухню, — рассеянно велел инспектор, пальцем откинув тяжёлую крышку малахитовой шкатулки, — и скажи, наконец, какую ты рубашку выдашь! Я даже понятия не имею, которые запонки надеть. А мне выезжать через двадцать минут!

— Если позволите дать вам совет, то я порекомендовал бы или с гранатами или золотые, те, что без вензелей. А зачем почту на кухню относить?

— Без вензелей, так без вензелей, — согласился инспектор, выуживая из шкатулки бархатный мешочек. — А почту на растопку, кухарке пригодится.

— На вашем месте я не стал бы пренебрегать светскими…

— Как хорошо, что ты не на моём месте, правда? — отчеканил Тейлор, захлопывая крышку ларца.

Джинс молча поклонился и удалился, умудряясь спиной выразить всё, что он думает о хозяйском поведении. Ничего хорошего камердинер не думал. Но инспектор уже давно научился не обращать внимания на мнение слуг. Ну почти научился. По крайней мере, совершенно точно виду не подавал.

Да и, вообще, какое ему дело до того, что там у других в башке творится?!

***

На завтрак Кира, естественно, опоздала. А во всём, между прочим, виноват будильник, который ей отец ещё на двенадцатилетие подарил. Штучка была, безусловно, милой. И в отличие от других не голосила дурниной, не кукарекала петухом, а нежненько так нашёптывала: «Деточка, вставай! Солнышко проснулось и тебе пора!» Но в этом-то и крылся главный недостаток. Стоило будильник под матрас сунуть и не видно его, не слышно. Спи себе со спокойной совестью дальше.

А потом мечись по дому, пытаясь одновременно умыться, одеться, собраться и матери на глаза не показаться. Потому что строгой родительнице глубоко наплевать, что ты опаздываешь. У неё принципы такие: работа работой, а завтрак по расписанию.

И зачем нужно было опять у предков ночевать оставаться?

Смыться не удалось, мать уже на пороге поймала. И, подталкивая в спину недрогнувшей рукой, препроводила неразумное, а потому слабо сопротивляющееся дитя в столовую. Тут-то всё служебное рвение тихо скончалось, погребя под собой долг и ответственность. А кто перед таким соблазном устоит?

Окно по поводу тёплой погоды распахнуто настежь. Лёгкий ветерок теребит край кружевной занавески. Скатерть на круглом столе бела и накрахмалено-торжественна. Ещё яркое, но какое-то очень осеннее солнце кувыркается на выпуклом боку начищенного кофейника, подмигивает в ложечках.

Под столом, спрятав за краем скатерти хвост, а про внушительные окрестности забыв, прячется Шарик, усиленно делающий вид, что оладьи, румяной горкой лежащие на подносе, его нисколько не интересуют. В кресле-качалке спрятался за газетой отец, делающий вид, что это не он скармливает под стол оладьи. На стуле умывает лапку Маркиз, не обращающий ни малейшего внимания на розовые пластинки ветчины. Особенно до той, что к краю блюда поближе, уже погрызенной, коту не было никакого дела.

Идиллия, пахнущая холодными яблоками и немножко прелой листвой!

— Муж, перестань подкармливать пса! — грозно велела матушка, усадив нерадивое дитя и сунув ему чашку с булкой. — Он и так нас всех уже обожрал!

Вышеупомянутый пёс развернулся, отчего стол дрогнул, жалобно звякнув чашками, и высунул из-под угла скатерти будкообразную морду, выражающую глубокое изумление и даже обиду. Кира, остро реагирующая на несправедливость во всех её проявлениях, немедленно сунула в сторону будки оладью. Шарик — в девичестве Шарейлинбах Аран Дейсерр — пёс поистине герцогских кровей и аристократического воспитания, в сторону взятки даже ухом не повёл. Но оладья исчезла. Кажется, у колдунов такие чудеса назывались трансгрессией[1].

— Давай лучше перестанем подкармливать ребёнка, — жизнерадостно отозвался из-за газеты отец. — У неё есть собственный дом, работа и личная жизнь. А пёсик ещё молодой, ему расти надо.

Пёсик тяжко вздохнул, неловко двинул задом и едва не снёс стул вместе с «ребёнком».

— Я на тебя в суд подам, — пообещала нежная дочь заботливому папе. — За жестокое обращение с детьми.

Господин Рейсон чуть опустил газету, продемонстрировав большие очки в роговой оправе, съехавшие на самый кончик хрящеватого носа. Хмыкнул, глядя на сооружённое Кирой чудовище: булка, разрезанная пополам, намазанная маслом, накрытая сверху солидным ломтём ветчины и стыдливо замаскированная ломтиком сыра.

— А варенье? — скептически поинтересовался папенька. — Тут явно не хватает варенья.

Непочтительная дочь только фыркнула в ответ. Собственно, ответить связно она при всём своём желании не смогла бы — монстр требовал тщательного пережёвывания.

— Муж! — призвала к порядку супруга, вознамерившегося опять за газетой скрыться, госпожа Рейсон. — Ты хотел серьёзно поговорить с Киреллой.

Жила в матери Киры непоколебимая уверенность, будто поддерживать иллюзию главенства в семье мужчины просто необходимо. Естественно, видимость эта никого не обманывала, в том числе и потенциального главу. Но все Большие Разговоры доверялось вести исключительно отцу. По крайней мере, начинать их.

— Да, Кир, я хотел с тобой поговорить, — обречённо согласился господин Рейсон, аккуратно складывая газету и пристраивая сверху очки. Без них глаза почтенного отца семейства стали близоруко-беспомощными и по-детски наивными. — Твоя мама считает…

Матушка предупреждающе кашлянула.

— В смысле, мы считаем, — поспешно исправился оплошавший супруг, — что тебе необходимо сменить работу.

— И чем вас теперь моя работа не устраивает?

Кира длинно, как удав, сглотнула последний непрожёванный кусок и горло немедленно заболело.

— Понимаешь, дочка, нам кажется, что…