Бар «Безнадега» (СИ) - Вольная Мира. Страница 127

Озеров тогда был в двух шагах от сумасшествия, еще не там, но уже на краю. Метался, как в горячке, бухал на кухне, пока Алина спала, совершал глупости. Много-много глупостей.

Наматывать сопли на кулак Озеров прекратил через две недели, пришел в себя, насколько это было возможно, и… начал совершать еще большие глупости. Я не знаю, каким чудом он додумался до «блестящей» идеи подселить в тело Алины гончую. Возможно, здесь тоже поучаствовала Лиза или Лесовая, возможно, кто-то еще. Уже не важно. Важно, что Игорь начал действовать.

Ему казалось логичным, что тварь, пожирающая души, питающаяся ими вместо собачьего корма, сможет сожрать достаточно, чтобы душа Алины стала цельной, чтобы родилась заново, собралась из того, что проглотит монстр.

И Озеров эту тварь призвал. И вот тут уж точно не без помощи Лизки и Лесовой. Вот только вытащили они не просто пса, из пустоты поднялась ведущая гончая проклятой стаи. Собака как будто ждала их. Конечно, сотни лет забвения, диеты и пребывания на краю ничто не прошли для твари бесследно, но и потрепали не так чтобы очень. И все вроде бы прошло гладко. Никто ничего не узнал, никто ничего не понял: ни Совет, ни даже Самаэль, ни тем более Игорь с собирательницами. Ангел смерти, пожалуй, до сих пор уверен, что ведущий пес так и торчит в бреши.

Озеров с компанией долго пребывали в неведении относительно того, кого именно засунули в тело Алины. Да и, в общем-то, им было плевать. Гончая и гончая, какая нахрен разница, если результат не заставил себя ждать?

Эта же троица выбрала место первой и последующих… «кормежек» твари…

Ховринку.

Ну а действительно… куда еще-то? Где еще можно найти души на любой вкус, цвет и размер? На исчезновение которых всем насрать? Относительно чистые, относительно молодые, слабые настолько, чтобы Алина смогла их… впитать…

Одна фатальная ошибка за другой.

Ховринка не могла упустить такой подарок. С каждой новой душой, проглоченной тварью, что жила в Алине, она проникала в обеих все глубже и глубже.

И опять никто ничего не заметил: ни Игорь, ни его нечаянные помощницы, ни Совет. Вот уж точно добрыми намерениями вымощена дорога в ад.

Маленькая Алина понемногу становилась все больше и больше походить на обычного ребенка. Ей нравилось ванильное мороженое, танцевать и проводить время с отцом. Немного не нравилось видеть странные, иногда даже пугающие сны, но они случались не так часто, чтобы обращать на них внимание. Бросьте, у ребенка в ее возрасте слишком много дел, чтобы придавать большое значение размытым картинкам. Следующие четыре года стали для Игоря передышкой, были счастливыми и наполненными детским смехом.

А тварь, живущая в теле его дочери, между тем тоже крепла. Становилась яростнее и злее, становилась все более ненасытной, все сильнее пропитывалась ядом будущего эгрегора. Амбрелла начала обретать разум.

Алина сама не заметила, как стала подчиняться ее желаниям и требованиям, приняла пса и его ад полностью. В конце концов Игорь рассказывал дочери, кем была ее мать, говорил о собирателях, душах, бреши.

И Алина снова изменилась. Желала смерти, желала новых душ. С каждым днем все больше и все отчаяннее. Паек, полуфабрикат, которым ее кормили все это время, перестал питать, Ховринка желала новой крови.

Дочь Игоря забрала свою первую душу как собиратель в первом классе. Всадила ножницы по рукоятку в спину какому-то старшекласснику, свернула шею. Озерова не разменивалась по мелочам: обошлась без всех этих замученных котят и несчастных дворняг, не было всплесков жестокости, вообще ничего. Просто убила. Просто извлекла и сожрала душу. Быстро и умело, так, как будто делала это не в первый раз, как будто все просчитала заранее, как будто готовилась.

Она не страдала после от кошмаров и воспоминаний, хорошо спала, воспринимала произошедшее как должное, ее совершенно не мучила совесть. В отличие от голода… Яростного, дикого, непрекращающегося.

Алина убивала почти спокойно и без каких-либо последствий для себя на протяжении следующего полугода. А потом подцепила грипп и две недели просидела дома, к концу второй, мучаясь от температуры и острых шипов ада внутри, девчонка пошла к отцу, положила ему на лицо подушку и попыталась задушить.

«Я голодна», - сказала ровно, когда Озерову удалось скрутить дочь.

Игорь позвонил Лесовой.

Вот только сделать они уже ничего не могли.

Смотрителю пришлось уйти с работы, Лесовой и Лизке трястись от страха и ждать, что Совет обо всем узнает. Алина была неуправляема. Чем больше времени проходило, тем хуже все становилось. Она кричала, металась, корчилась от боли, если не могла проглотить новую душу. Она сбегала, использовала любой шанс, чтобы получить желаемое. Было еще несколько попыток нападения на Игоря, Лесовую и Лизку. Было много убийств. Убийств, которые им приходилось скрывать, тел, которые приходилось «убирать».

И к ведьмам маленькую собирательницу водили не для того, чтобы «спрятать» от Совета, а для того, чтобы хоть ненадолго угомонить ад внутри. Восточный ковен сам не знал, с чем именно и кому помогал.

Но, несмотря ни на что, на все усилия Озерова, на все блоки, срывы случались все чаще и чаще. Дошло до того, что Игорь начал бояться собственную дочь, Алина стала сильнее Озерова. Это не от эгрегора он пытался защититься, не из-за него разрисовал собственную комнату, точнее не только из-за него. Он защищался от Алины и того, что она может.

В конце концов смотритель не выдержал.

Игорь… убил собственную дочь. Он, Аня и Лиза.

Привели ее в Ховринку, туда, где вы ее и нашли, и перерезали горло. Сидели и ждали, пока она не умрет. Потом ушли. Алтарь тоже их творение, они полагали, что он сможет сдержать гончую. Не смог… из-за Ховринки.

Озеров после этого действительно сошел с ума. Действительно поверил в то, что Алину похитили, действительно ее искал и верил, что она жива. Видел ее во снах, слышал голос, замечал краем глаза в тенях, ползущих по стенам.

И… в этом, пожалуй, единственном Озеров был прав. Алина не умерла. Тело, конечно, перестало работать, но… то, что было у девчонки вместо души, осталось. Обрело еще больше сил, злости, голода, желания смерти.

- Алина жива, - отрываю я взгляд от столешницы в воцарившейся напряженной тишине. – И она… в ком-то сидит. Нашла временный сосуд, выполняющий ее приказы.

В кабинете все еще тишина. Серьезные суровые дядьки выглядят растерянными маленькими девочками. Только Саныч тихо матерится себе под нос, мнет в пальцах сигарету, и табак из нее сыпется на пол мелкой коричневой крошкой, похожей на ржавчину.

Первым отмирает Волков. Сверкает змеиными глазами, упруго поднимается на ноги, запускает руки в волосы.

- Бля, - говорит он емко.

И снова виснет тишина.

- Твою гребаную мать, - произносит снова. Замирает, словно врезается в стену, хмурится. А мне все еще тошно и гадко. Хочется забиться в угол и скулить побитой собакой, потому что я не просто все это видела, я все это чувствовала… чувствую, и меня мутит.

- Зачем оно хранит тело Алины? – цедит сквозь зубы Ярослав, на его скулах желваки, Гад просвечивает сквозь кожу, и его взгляд направлен на меня, как будто в чем-то обвиняет, как будто злится именно на меня.

- Чтобы держать в нем души, которые собрало, чтобы склеить из них одно целое и сожрать, когда придет время. Пластиковый, сука, контейнер, - морщусь я, снова утыкаясь взглядом в стол. У меня мелко трясутся руки и мурашки по коже. 

- Эгрегор хочет тебя, - бросает Саныч, засовывая измятую сигарету в карман и доставая новую. Закуривает. – И Дашку. Почему?

- В Дашке сила, которая ему нужна, во мне – тело и гончая, тоже достаточно сильная, чтобы помочь ему воплотиться. Полагаю, моя душа ему без надобности. Угости, - киваю на пачку. Саныч протягивает мне сигарету, помогает прикурить, отступает от стола. А я с наслаждением втягиваю в себя дым. Он продирает горло кошачьими когтями, забивает вкус гнили во рту, почему-то делает реальность на несколько миллиметров ближе. Я все еще пытаюсь прорваться к ней через зыбучие горячие пески чужих воспоминаний и чувств.