Бар «Безнадега» (СИ) - Вольная Мира. Страница 134

- Я не рассказывал ей всего, - рычит силовик. – Не держи меня за идиота! Но Лунева знает, что вместе со мной были ты и Элисте.

- Отлично, Ковалевский, ты прекрасно постарался. Когда она напала?

- Ночью. Мне казалось, что она спала, отключилась почти сразу же после нашего разговора, но спала беспокойно: ворочалась, стонала, дергалась, почти всю ночь. Уже под утро ее начало трясти так, что я испугался. Попытался ее разбудить, чтобы все-таки затащить к нашим врачам. И она бросилась почти мгновенно, я почти не успел среагировать.

- Говорила что-то?

- Что мы все сдохнем, - пожимает плечами светлый, опять роняет голову на руки.

- Она пила из тебя, ты что-то чувствовал?

- Да, попробовала, - кивает парень. – Но не смогла… Как будто подавилась.

- Еще бы она не подавилась, - поднимаюсь я на ноги и вытаскиваю из-за стола Ковалевского. Все-таки придется бросить его где-нибудь у степеней Совета. Там его точно найдут и точно подлатают. – Ты светлый, а она темная. Это как для аллергика килограмм апельсинов – только с голодухи пару долек.

- Почему с голодухи?

- Потому что, - огрызаюсь и мерцаю. Оставляю мужика на проходной Совета и снова мерцаю в квартиру Куклы, нужно определиться с тем, что делать дальше. Вот она связь, вот они те детали, которых не хватало. Душа Алины… Ладно, то, чем стала ее душа, все-таки сохранила свою связь с телом, именно поэтому цепляется за него. Через него же она подпитывалась от Амбреллы. Мы обрезали нити, вытащив труп из заброшки и перекрыли Кукле кислород. Во сне она пыталась добраться до мумии, пробиться в «Безнадегу». В моих руках все козыри, главное теперь правильно их разыграть.

Руку снова немного дергает: «Безнадега сообщает о том, что Элисте в баре, а значит, времени у меня не так много, как хотелось бы.

Приходится ускориться и сваливать из квартиры Куклы. Я сам не знаю, что ищу: просто осматриваюсь и прощупываю пространство. Но здесь на удивление чисто. Присутствия эгрегора почти не ощущается, Ховринка хорошо научилась скрывать свои следы.

Любопытно все-таки, как Кукла вообще попала под ее власть? И зачем пришла ко мне? Возможно ли, что душа Луневой еще жива? Или визит ко мне был продиктован какими-то другими соображениями?

Ответов на эти вопросы у меня нет и, скорее всего, в ближайшее время не появится. Да и, по большому счету, они мне не нужны. Все действительно значимое я уже знаю, а желание знать остальное – благоприобретенная слабость за время жизни среди людей. Люди жаждут завершенности и логически выстроенных моделей, потому что так проще ориентироваться в окружающем хаосе, иллюзия контроля собственной жизни прочнее. И когда-то давно эта иллюзия была мне не нужна, когда-то давно я безропотно отдавал все во власть Ему. Когда-то давно я не искал причин и не задавал вопросов, и крылья мои были белее. Когда-то давно… Пока Он не позволил людям забрать у меня мой свет.

Усмешка кривит губы.

Вот оно как, Отец? Оказывается, корень всего зла – знания и логика, неповиновение?

Конечно, ответа и на эти вопросы я не получаю и тоже никогда не получу. Собственно, не особенно и хотелось.

Я закрываю глаза, сглатываю, потому что во рту вдруг становится горько, и мерцаю в подворотню за «Безнадегой». Я знаю, что делать дальше, знаю, как выманить марионетку, знаю, куда забрать труп Алины. Мне не слишком нравится мысль использовать тело в качестве приманки, но других вариантов у меня нет.

Я сосредотачиваюсь на баре и на тех, кто внутри. «Безнадега» позволяет мне услышать даже то, о чем они говорят, почувствовать чужие эмоции на языке и под кожей. Элисте внутри. Злится, растеряна и взволнована, за стойкой – напуганный Вэл. Там же Саныч и Гад. Лис сориентировалась даже быстрее, чем я мог предположить. И это раздражает почти так же, как и восхищает.

Я наблюдаю, чувствую ее еще какое-то время, а после все-таки даю себе мысленного пинка и заставляю сконцентрироваться на теле Алины и на баре, краем уха продолжая вслушиваться в разговор. Зову свой ад назад, требую принести мне тело девчонки.

Ховринка. Отлично. Правильно.

Идите в Ховринку, пасите ее, разрушьте ее, ищите меня там. А пока вы ищите, я разберусь с марионеткой и телом. Все-таки хорошо, что Лис не стала извлекать из трупа души.

Миг. И Алина у меня на руках. Все такая же пугающая, все такая же мертво-живая, неестественная: комок, слепок из чужих душ и предсмертной боли. Я знаю, что им было больно, я не верю в то, что она подарила им спокойную смерть. Я все так же боюсь прижать труп к себе крепче, сжать крепче пальцы. Одно неосторожное движение, и послышится сухой треск костей.

Я концентрируюсь не месте, в которое хочу попасть – потому что оно достаточно далеко, и мне приходится о нем думать – и мерцаю.

Все-таки почти всесильным засранцем быть очень удобно.

Пустынь – нет места более подходящего, напитанного светом и силой, более мерзкого и болезненного для марионетки. Впрочем… сам я тоже вряд ли получу удовольствие от пребывания в монастыре.

Там мощи святых, ризы, иконы, даже копия чертового гвоздя с частицей того самого гвоздя… В общем, хреново мне будет знатно, надеюсь, что Амбрелле и ее марионетке будет еще хуже, надеюсь, что она даже зайти не сможет в монастырь.

Кривая усмешка снова растягивает рот.

Главной гончей проклятой стаи придется сегодня противостоять не только мне, но и Ему, посмотрим, кто кого: Ситхи или Джедаи.

Само собой я мерцаю в Знаменский к тому самому гвоздю. Здесь сейчас пусто и тихо, только дрожит и колеблется пламя свечей, только запах мирры повсюду, как назойливая муха. Меня дергает и колет, стоит только появиться на пороге, «дыхание» трупа в моих руках становится чаще и более отрывистым, как будто ей не хватает воздуха, словно она не может вдохнуть.

Я опускаюсь на пол у алтаря так, чтобы было видно вход, сажаю мумию рядом с собой, слежу за изменениями. Кожа становится тоньше на глазах, лопается и трескается в нескольких местах, растеряв в один миг остатки влаги, тлеет и чернеет одежда. Трещины росчерками скальпеля змеятся по лицу, рукам и шее. В пустых глазницах клубится ненависть, я слышу, как стонет внутри клубок из сплетенных душ. Разными голосами, разными оттенками боли.

Давай же, тварь, приди ко мне.

Но время идет, а марионетка не спешит появляться, дерганья трупа рядом становятся однообразными и предсказуемыми, уже не впечатляют так, как в самом начале. Мне становится скучно. К тому же я не особенно верю, что у меня достаточно времени. Эли быстро поймет, что меня нет в Ховринке. Поэтому надо действовать.

Я поворачиваю голову к Алине, не уверен, что сработает, но попробовать явно стоит. Ожидание становится с каждой секундой все более утомительным.

- Прости, мне это не доставляет удовольствия, но вы связаны, и мне нужно, чтобы Кукла поторопилась, - и щелкаю пальцами.

На левой руке, действительно, с сухим, громким треском ломается мизинец. Хруст звучит эхом под сводами храма.

Здесь прекрасная акустика, органная музыка, наверняка, звучала бы просто волшебно.

Но вместо органа сейчас слышен лишь затухающий треск, почти электрический. А потом глухие удары – тело Алины падает на пол, бьется в судорогах. Дергаются судорожно голова и ноги, сильнее всего она сучит именно рукой, на которой я сломал палец, щелкают челюсти. Тело беззвучно кричит, клацает челюстями.

Отлично, значит боль она все-таки чувствует, надеюсь, марионетка тоже почувствует, и это заставит ее шевелиться быстрее. Возможно, на самом деле проблема в том, что я погорячился и забрал Алину слишком далеко.

Я еще раз щелкаю пальцами. Труп выгибается, зависает на миг на месте, а потом оседает, снова бьется и дергается, тело дрожит сильнее, больше трещин на коже, чаще клацанье зубов. Вдохи и выдохи совсем резкие, вырываются со свистом.

- Я прекращу, как только она придет за тобой. Согласись, странно, когда душа отдельно от тела и оба живы. Ну или почти.

Следующий щелчок пальцев. И снова ожидание под глухие удары и шорох. Если закрыть глаза, кажется, что так за стенами Знаменского идет дождь, а ветер гнет деревья и тащит мусор по каменным дорожкам.