Бар «Безнадега» (СИ) - Вольная Мира. Страница 4

Как будто меня можно удивить членом и размером понтов.

Он что-то спрашивает, я что-то отвечаю. Восторженно-придурковатое. В его глазах загорается похоть и удовлетворение. Это даже не вожделение, это именно похоть – нагнуть и оттрахать. Пока я веду себя ровно так, как он и предполагал.

Ну а чего еще ждать от двадцати летней, плюс-минус, девчонки, прыгающей по сцене перед кучкой неформалов?

Макияж у меня, кстати, все еще сценический – обосравшаяся панда, как говорит Мара, одежда соответствующая. Белое платье, корсет, жабо, заляпанное искусственной кровью. Эпично, в общем. И не подходит для этого заведения. Поэтому к нашему столику такой повышенный интерес.

Смотрите, чего уж там. Возможно, последним, что вы увидите, будет мое лицо. Когда-нибудь… А возможно, и нет.

Дядьку зовут Сергей, и он сегодня что-то уж слишком настойчив. Я вообще не собиралась куда-либо ехать. В конце концов Шелкопряд обещал мне сбежавшую душу, и я планировала после выступления отправиться в «Безнадегу». Но наш клавишник очень просил с ним съездить и поговорить о новом синтезаторе. Дядька – поставщик профессионального оборудования, а инструмент у Ветра и правда старый.

И вот я тут, сижу, смотрю на дядьку, делаю вид, что слушаю его и думаю о том, что скорее всего новые клавиши для Стаса куплю сама. Потому что… ну вот оно того не стоит, серьезно. Даже если он всю группу инструментами завалит.

Короче, мрак.

Через десять минут нам все-таки приносят устриц и Кюве. Я опасливо кошусь и на то, и на другое, и не рискую прикасаться, потому что… устрицы точно несвежие.

- Попробуй, Белоснежка, - хрипит Сергей, пошло мне подмигивая. – Это вкусно.

Сергей знает только мое сценическое имя, и это несказанно радует.

- Они тухлые, - раздается шелест из-за спины, заставивший на миг замереть в удивлении. А потом чужое дыхание касается уха, - Твоя душа у меня.

- Нет, - улыбаюсь я, не поворачиваясь. – Моя душа при мне. Это я тебе как собиратель говорю.

Я смотрю на шампанское, дядьку, моллюсков, на дешевую пусть и с претензией обстановку ресторана и кривлюсь, ничего не скрывая. Потому что все это подделка, даже пианист за роялем – подделка, а подделки я не понимаю. Правда, не понимаю. Потому что подделка – это ложь. Лучше купить хорошую, качественную сумку из кожи ноунэйм, чем китайский Луи Виттон. Ложь, она унижает. 

Сергей ничего не понимает.

Окидывает меня растерянным взглядом, когда я поднимаюсь на ноги. Шелкопряд за спиной молчит.

- Нам не по пути, - говорю немного запоздало, наверное. – И устрицы и правда испорчены, не ешь.

Я разворачиваюсь к искателю, скольжу взглядом по его лицу, но снова его не вижу, какие-то размытые черты. Пожимаю плечами и иду к выходу из зала.

Сбежавшая душа – мой приоритет.

Мы выходим на улицу. Я и мужчина, чье лицо скрыто от меня какой-то непонятной завесой, спускаемся по ступенькам.

- Какое-то отстойное место ты выбрала, - комментирует искатель холодно.

- Потому что выбирала не я, - пожимаю плечами, сворачивая за здание ресторана. Нужно безлюдное место. Нужно, чтобы шагнуть в «Безнадегу». Я не сомневаюсь ни минуты, что сбежавшая душа ждет меня именно там.

«Безнадега», как обычно, прекрасна и ужасна одновременно. Она угрюмая и темная, свет, от закованных в старые металлические прутья, ламп тусклый, здесь кирпичные стены и потрескавшийся бетон между ними. Не искусственная облицовка, не напыщенная и убогая имитация под лофт… Этот кирпич настоящий, и трещины в нем настоящие, и обшарпанный бетон тоже настоящий. Здесь потемневший потолок над головой, переживший пару десятков потопов и столько же пожаров, здесь под ногами скрипучий, стертый до проплешин дубовый паркет. Здесь рядом с барной стойкой стоит темный Стэйнвэй с облупившимся кое-где лаком и западающими ля бемоль, ре третьей октавы и вываливающейся фа диез четвертой. Этот Стэйнвэй такой же старый, как и «Безнадега», такой же скрипучий. У этого пианино Питерский характер – оно давно простужено, кутается в колючий шарф, щурится от меццо, как от ветра, и кашляет на форте. Хотя не думаю, что оно хоть раз бывало в Питере за всю свою карьеру. Здесь разномастные столики: квадратные, круглые, большие, маленькие, из темного и светлого дерева, выкрашенные зеленой, серой, бордовой краской или покрытые лаком, будто собраны на барахолке. Такие же барахольные стулья и кресла. За барной стойкой на полках ряды бутылок и какого-то мусора: картины, черно-белые снимки, несколько дисковых телефонов, старый кассовый аппарат, статуэтки, маски, пепельницы, трубки. Как-будто однажды кто-то просто съехал и притащил сюда весь свой хлам. Здесь же, в «Безнадеге» кое-где вычурные, но такие же обшарпанные, как и все вокруг английские торшеры, чай могут принести в фарфоровой или жестяной кружке, еду – на широком блюде или в чугунной сковороде. Здесь все наоборот, но, тем не менее, все именно так, как надо.

Мы садимся за столик в центре и тут же рядом оказывается Юля. Смешливая блондинка в короткой юбке и просторной футболке. В «Безнадеге» нет и никогда не было формы.

Я бросаю короткое «я сегодня устала» и прикрываю глаза, не слушая, что заказывает Шелкопряд. Не интересно.

И все-таки у меня к мужчине напротив есть вопрос. Один простой вопрос, который я задавала себе вчера, пока ехала домой, пока стояла под душем, пока ела пиццу перед экраном ноута, задавала сегодня весь день и вечер.

Но пока я держу этот вопрос при себе. Сижу с закрытыми глазами и вдыхаю запахи, звуки, голоса и шорохи «Безнадеги».

Смотрю на искателя вновь только когда приносят наш заказ.

Ему – кофе. Простой черный кофе в синей кружке.

Мне имбирный латте, подтаявший пломбир в креманке и глубокую тарелку чипсов с перцем.

О да. Это то, что мне сейчас надо.

Я придирчиво осматриваю содержимое миски, ищу чипс поаппетитнее, перебираю. Тщательно перебираю, потому что первый – должен быть идеальным, чтобы не испортить ощущения от остальных.

- Они все одинаковые, - говорит мужчина, через какое-то время. Он наблюдает за мной, я чувствую, хотя все еще не вижу его лица. Оно по-прежнему размыто и спрятано от меня, только черные волосы, немного взъерошенные осенним ветром. И мне сегодня тоже нравится на него смотреть. Это странно, наверное, но не более странно, чем обычно в моей жизни.  

- Ты не прав, - качаю головой, не отвлекаясь от своего занятия. - Это важно.

Вот этот. 

Выбор наконец-то сделан.

Я макаю картофель в мороженое, кладу в рот и снова закрываю глаза, блаженно выдыхая. Это вкусно. Это разные текстуры на языке. Сочетание перца и пломбира, холодного, мягкого и сладкого, и шершавого и пряного с небольшой остротой. Это очень вкусно.

- Тяжелый день, говоришь? – раздается бархатный голос Шелкопряда. В нем нет иронии и нет удивления, возможно, легкое любопытство, но оно не более, чем вежливость.

- Ага, - я все еще смакую. И мне все еще кайфово. А поэтому вопрос мой все еще не озвучен.

Он ничего не говорит, но я знаю, что смотрит. Его интерес сейчас, в этот миг, кажется слишком пристальным. Вдруг становится таким. Где-то в промежутке между глотком кофе и новым чипсом с мороженным. Он наблюдает за мной как… как энтомолог за неизвестной ранее науке букашкой. И от него действительно веет холодом.

Я снова делаю глоток кофе и открываю глаза.

- Что ты возьмешь с меня за душу? – наконец, спрашиваю, подпирая рукой подбородок.

- Протрезвела, - в голосе слышна улыбка. Но эта улыбка ненастоящая, как и его лицо. Он сам вдруг становится ненастоящим. И смотреть на него мне больше не нравится.

- Можешь так считать. Так какова цена?

Он немного склоняет голову, и я ощущаю взгляд мужчины на моих пальцах.

- На чем ты играешь? – вдруг спрашивает совершенно непонятное вместо того, чтобы ответить.

- Стэйнвей, как вариант, - пожимаю плечами. Нет, я не вру, я правда умею играть на пианино.

- Нет, - мне кажется он кривит рот, по крайней мере, его нет, звучит так. – Уверен, есть еще что-то, - и он берет мою руку в свою, переворачивает, проводит почти невесомо пальцами от основания ладони на внутренней стороне к себе, до самых подушечек. Ведет медленно, почти не касаясь.