Изгнанница Муирвуда - Уилер Джефф. Страница 3

Достигнув верхней площадки лестницы, Майя расслышала голос отца. Хриплый, яростный, он был исполнен страдания.

— И зачем я только взял тебя в жены!

Осознав услышанное, Майя пришла в ужас. Отец никогда не говорил ничего подобного. Майя буквально онемела.

Канцлер остановился у двери. Глаза его сузились от ярости, но лицо было обманчиво спокойным, а худая фигура излучала решимость. Канцлер протянул руку и удержал Майю, не позволив ей войти в комнату.

Майя услышала плач матери.

— Прости меня, муж мой. Прости! Я… молю… прости меня… Мое дитя! О, сын мой! — И она снова глухо зарыдала, перемежая рыдания сдавленными всхлипами.

— Сколько боли я тебе причинил! — со стоном произнес отец. — Лучше бы мы никогда… — голос его исказился, и король яростно откашлялся. — Отчего Исток нас подвел… в который раз? Я владел своими мыслями. А ты — своими. Нас учили, что все начинается с мысли. А бдения, которые мы совершили, дабы упрочить связь с Истоком… весь город совершил бдение! — голос его зарокотал как гром. — Отчего же Исток опять посмеялся над нами? Во имя Идумеи, чего еще он от нас хочет?

— Нет… нет… это не… Исток не… не повинен ни в чем, о муж мой, — с трудом выговорила мать.

Майе стало страшно. Захотелось съежиться, спрятаться, стать совсем маленькой. Родители, рядом с которыми всегда было так хорошо и спокойно, — эти самые родители ныне пребывали в отчаянии и бессилии. Это было ужасно.

— Я-то полагал, — с горькой язвительностью произнес отец, — что, если мы будем повиноваться воле Истока, наш род продлится. Но это уже в четвертый раз! Это знак: наш брак проклят.

— Нет! — умоляюще вскричала мать. — Ведь мы оба ощутили одно и то же, Браннон. Мы чувствовали, что Исток благословил наш брак. Это испытание. Испытание нашей… нашей веры.

— Очередное испытание? — прошипел отец. — А потом что? Опять испытание? А если это все — ошибка? Что, если нам вовсе не следовало вступать в брак? Но мы совершили ошибку и теперь расплачиваемся за это.

— Обними меня, муж мой. Прошу тебя, обними. Я не могу этого слышать…

После этого слов было уже не разобрать. Рука канцлера Валравена крепко, до боли стиснула плечо Майи. Девочка посмотрела в наливающиеся серебром глаза. Царившие в комнате гнев и боль таяли, утекали в кистрель, висевший на шее канцлера. Лицо Валравена исказилось болью, пальцы впились в плечо девочке так сильно, что она едва не вскрикнула, но закусила губу и промолчала, видя, какое облегчение магия приносит ее родителям.

Валравен осушал их страдание и выпивал их боль. Из-под пышного воротника виднелся изгиб причудливой, похожей на змею татуировки, которая обвивала шею канцлера. Он говорил Майе о том, что странные несмываемые узоры на коже — расплата за обращение к кистрелю. Последствия магии, которые ложатся на всякого к ней прибегнувшего. Как-то раз канцлер даже показал Майе собственную татуировку, извивистую темную отметину, уходившую куда-то в гущу седых волос.

В комнате больше не кричали и не рыдали. Глаза канцлера наполнились слезами. Он провел по глазам тыльной стороной ладони и разжал пальцы, что стиснули плечо Майи. Потом будут синяки, подумала девочка.

Валравен прожег ее взглядом.

— Никому и никогда не говори о том, что ты сейчас услыхала, — шепотом приказал он. — Горе не любит посторонних ушей. Когда супруги переживают столь тяжелый удар судьбы, они могут говорить вещи, о которых позже пожалеют. Я помог им и забрал самое горькое. Запомни этот урок, дитя. Кистрель может облегчить даже самое тяжкое горе. Главное — уметь управлять своими чувствами.

— Я научусь, — твердо пообещала Майя.

И они вошли в комнату, где висел не успевший еще развеяться тошнотворный запах крови.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Корриво

Грубая рука тряхнула Майю за плечо, вырывая ее из сна. Майя заморгала, не в силах разом стряхнуть туман сновидений. Слуха ее достиг комариный звон, и девушка потрясла головой, пытаясь понять, где она. Густой непроходимый лес вздымался вокруг, и деревья трогали отсыревшими от росы лапами ее изорванную рубаху и изношенный плащ. Поморщившись от боли в ранах и синяках, Майя села и еще раз попыталась вспомнить, как она сюда попала.

Она еще несколько мгновений шарила в памяти, но вот наконец хлынули воспоминания — такие, что Майя уже почти жалела об их возвращении. Это — проклятые леса южной Дагомеи. Отчаявшись отыскать средство от всех тех бед, которые обрушились на Коморос после изгнания дохту-мондарцев, король дал дочери кишона — наемного убийцу, нескольких солдат в качестве охраны и отправил на поиски утраченного аббатства, в котором хранились секреты ордена. Путь к аббатству был усеян опасностями, отцовских солдат разогнало и растерзало страшное чудовище, и в живых остались только Майя и кишон. Аббатство они нашли, но, войдя в него и окунувшись в его тайны, Майя поняла, что до конца путешествия еще далеко.

Все было как в кошмаре. Все было наяву.

— У вас отсутствующий взгляд, леди Майя, — сказал кишон и присел перед ней на корточки. По его щекам тек пот, жесткие волосы слиплись. Раны на руках и ногах были перетянуты тряпками, сквозь которые проступала засохшая кровь. Кишон испытующе вгляделся ей в лицо, скользнул взглядом по свисавшему в вырезе рубахи кистрелю и по темным пятнам татуировок, покрывавших ключицы и шею девушки.

— Мне приснился сон, — хрипло произнесла Майя и снова потрясла головой, избавляясь от липкой паутины воспоминаний. В волосах у нее запутались ветки и листья. Она потянулась, выгибая спину, пытаясь размять мышцы, и стала энергично растирать руки. Все вокруг казалось вязким и неспешным, призрачно-размытым.

Вернувшиеся во сне детская ярость и детская боль никак не желали уходить. Майя медленно потерла виски. В день, когда мать родила мертвого ребенка, в облике отца впервые мимолетно проступил образ человека, которым ему предстояло стать. При мысли о собственной детской наивности Майя содрогнулась. В горле поднялась жгучая волна. Ах, как ясно она помнила, что значит быть принцессой целой страны!

Что ж, больше она не та наивная девятилетняя девочка. Теперь она вдвое старше, да и не принцесса вовсе.

— Что вас тревожит? — хмуро спросил кишон. Лицо его было изрезано шрамами, половины уха не хватало.

Майя покосилась на него.

— Приснился грустный сон. Из детства.

В боку проснулась внезапная боль, и Майя с силой размяла его пальцами.

— Матушка тогда опять родила мертвое дитя. Она горевала. Отец был с ней груб. Это было давно, — она помолчала. — А потом меня отослали.

— То есть изгнали, — бесцветным голосом подсказал кишон.

Майя покачала головой.

— Нет, сначала отослали, отправили в город Бриджстоу на границе с Прай-Ри. Формальным предлогом было — помочь уладить пограничную тяжбу между Прай-Ри и Коморосом.

— Формальным предлогом, — почти весело хмыкнул кишон. В его исполнении это было равносильно громкому смеху. — Ну и словечки у вас, моя госпожа! Я убийца, а не ученый!

— Прости. Никак не приду в себя после этого сна. В девять лет меня отправили в Бриджстоу. Это предложил канцлер. Помнишь канцлера Валравена? — Кишон коротко кивнул. — Когда матушкины роды вновь окончились бедой, он посоветовал родителям отправить меня в Бриджстоу, дабы я начала овладевать обязанностями наследницы трона. Я прожила на границе с Прай-Ри три года. Там я выучила их язык, — Майя разгладила безнадежно измятые юбки. — Красивая страна. Матушкино Семейство оттуда родом. По-моему, бабушка моя — Альдермастон одного из тамошних аббатств. И деревья такие старинные. Ты там был?

Кишон молча покачал головой.

Вокруг них вилась уже целая туча комарья, привлеченного, по всей видимости, звуками голосов. Разгонять комаров ладонью было бессмысленно — они тут же слетались вновь. Майя подумала было о том, чтобы воспользоваться кистрелем, но остановила себя: взывать к его силе следовало чрезвычайно экономно. Татуировки уже поползли вверх по горлу, и очень скоро любой внимательный наблюдатель сможет без труда их разглядеть. Если же кто-нибудь узнает, что она пользуется кистрелем, об этом тотчас же станет известно дохту-мондарцам, и ее немедленно казнят.