Рунные витражи - Ясинская Марина. Страница 2
Туда, где обитает Бледная Пакость.
Никогда не могу заметить момента атаки – лишь в воздухе зависает водяная взвесь, да перед глазами – бледная размытая пелена. Пакость передвигается так быстро, что увидеть её никак не получается. На лестнице не остаётся ни одного журнала – всё схватила, до каждого листочка. Сидит сейчас, разбирается – съедобно или нет.
– Пошли, – говорю Пингвину, – наверх побыстрее.
Хотя знаю, что можно и не торопиться. Пока Пакость поймёт, что схватила что-то несъедобное, минут пять проходит. После чего снова подстерегать начинает. Тугодум какой-то.
Мы поднимаемся выше. Пингвин, чувствуя за собой вину, грустно шлёпает позади.
– Пойдём сегодня к Старушке? И радио сюда принесём? – спрашиваю я, кивая на потрескавшуюся деревянную дверь на восьмом.
Дверь разбухла от сырости и, если на неё надавить, откроется с неприятным скребущим звуком. Квартира пропахла старыми газетами, керосином и ветошью. Все стены, начиная с короткого тёмного коридора, обклеены чёрно-белыми фотографиями. Портреты, портреты… Улыбающиеся мальчики и девочки в нарядных костюмах, взрослые, так же дарящие ослепительные улыбки. Вся история многочисленного рода перед глазами. А Старушка жила одна. Одинокая узкая кровать у стены. Пропахшая сыростью деревянная грузная мебель. Запасы крупы, сахара и соли. Керосиновая лампа на столе. Вот за запасливость – огромное Старушке спасибо. Это тебе не бычки в томате с девятого.
– Нет, – говорю я Пингвину, закрывая дверь. – К Старушке не пойдём. Пойдём к Охотнику. Там слушать будем.
Пингвин радостно кивает, приоткрывая длинный клюв.
– И-и-и-и, – шлепает он руками по лоснящимся бокам. – И-и-и-и.
В квартире Охотника Пингвину очень нравится разглядывать оленьи рога, висящие на стене.
Дверь к Охотнику бронированная, металлическая, такую не открыть топором, как дверь Старушки – пришлось пробивать стену от соседей. Сейчас замки можно не закрывать – гостей не предвидится. На весь дом – только я и Пингвин, если не считать надежно засевшую между пятым и шестым Бледную Пакость.
Прямо в прихожей скалится и глядит с пола пластиковыми глазами шкура бурого медведя. Роскошная мебель расставлена в безумном сочетании классики и хай-тека. В гостиной – шкаф со стеклянными дверцами, заполненный призами и фотографиями. Фотографии разнообразием сюжетов не отличаются. Охотник с медведем и товарищами. Медведь – дохлый. Товарищи – живые и улыбающиеся. Охотник с двумя грустными убитыми кабанами, третий слева. Охотник где-то в Африке на сафари, львов, наверное, выслеживает.
Я смотрю на простреленный потолок и вспоминаю, как едва не снёс Пингвину голову.
– Пингвин, – киваю я на следы картечи на потолке, – помнишь?
Пингвин не помнит. Пингвин, приоткрыв клюв, смотрит на рога, висящие возле шкафа. Он очень занят. Кажется, не дышит даже. Я забираю банку из рук Пингвина, ставлю на стол и опускаю в неё контакт аккумулятора. Второй кидаю на батарею отопления. Вскоре аккумулятор зарядится, и можно будет услышать последние новости.
Выхожу на балкон и вдыхаю прохладную свежесть. До самого горизонта – вода, переходящая в голубое небо. Над торчащими остовами домов – тишина и огромное яркое солнце. Белые облака с розовой корочкой проплывают по небу и отражаются в водной глади. Говорят, что, оставшись один, человек может довольно быстро сойти с ума. Но я же не один – у меня есть Пингвин.
«Топ-топ-топ», – Пингвин тоже выходит на балкон. Снятые со стены рога он гордо держит в руках перед собой.
Пингвин подходит к перилам и сбрасывает рога вниз.
– Ну ты даешь! – говорю я.
– И-и-и, – соглашается Пингвин, тяжело вздыхая.
В это мгновение радио в комнате на столе кашляет и начинает вещать голосом диктора из новостей:
«Кх-х-х. Уровень воды за последнюю неделю не изменился. Пятнадцатиметровая водяная стена замерла на расстоянии ста двадцати километров от эпицентра трагедии в городе… Кх-х-х… Затоплено… Кх-х-х… Эвакуация продолжается. За последний месяц аномалия расширилась в диаметре на тридцать километров. Причины трагедии, приведшие к массовой гибели людей, до сих пор неизвестны. Ученые продолжают спорить о факторах, вызвавших необъяснимое стихийное бедствие. Почему вода замерла в огромном цунами, словно за невидимой стеной, и не разливается дальше, а передвигается скачкообразно? Откуда взялось такое количество воды посреди суши? Сегодня в студии профессор… К-х-х… Поддерживающий теорию о внеземном происхождении…»
Я схватился за голову. Больно. Очень больно. Боль набегает, словно морские волны. Пингвин испуганно смотрит и беззвучно раскрывает клюв.
– Слышишь, Пингвин внеземного происхождения, – сквозь боль улыбаюсь я, – помоги до кровати добраться.
Сильные руки Пингвина бережно подхватывают под мышки и опускают в кровать.
– Больше никогда меня не буди, – говорю я, чувствую на лбу его холодную ладонь и проваливаюсь в сон.
У озера с водой, отливающей на солнце изумрудами, растут дома. Именно – растут, словно мангровые заросли, окуная в прибрежную илистую воду толстые извилистые корни. В городе кипит жизнь. Маленькие шустрые обитатели напоминают древесных квакш, но только многоногих и с пучком щупалец у головы. Они бегают, открывая круглые дверки и выглядывая в окна. Среди города поднимаются огромные белые цветы, растущие из верхушек домов. Посреди лепестков сидят большие толстые жабы, важно и глупо глазея по сторонам.
– Кар-р-ра! – вдруг кричит одна, широко раскрыв рот и пузырями надувая щёки. – Кар-р-ра!
Тут же по лестнице взбираются несколько квакш, перекатывают жабу на носилки, бегут к воде и спешно бултыхают туда толстушку.
– На нерест пошла, – комментирует невидимый Пингвин.
– И в этом мире разум, – говорю я. – Вы что – сговорились все? Почему не попадается ни одного пустого мира?
– А они есть, пустые миры? – вместо ответа спрашивает Пингвин.
– Мне ещё не встречались. А ты не признаешься. Поросёнок ты, а не Пингвин. Там – «и-и-и» да «и-и-и», а как в мои сны пролезаешь, так болтаешь слишком много, только всё не по теме. Вообще – тебя кто сюда звал?
– Никто. Я сам пришёл. Тебе помогаю. И надеюсь, что ты найдёшь мой мир.
– А вот и нет никакого твоего мира, – говорю я. – И тебя нет. Ты только плод моего воображения. А я потихоньку схожу с ума от боли и одиночества.
– Думай как хочешь, – вздыхает Пингвин.
– Слушай, – говорю я, чувствуя далёкую подкрадывающуюся боль. – Ответь на вопрос наконец, это ты портал в мой мир открыл?
Но Пингвин, как обычно, не отвечает. А боль настигает меня во сне, набегает незримой огромной волной и заполняет водой так, что голова готова разорваться в любую минуту. Падаю на колени. Стоит только не противиться напору, выпустить воду наружу, как она сметёт этот мир. И я вижу…
Вода вливается сквозь открывшийся портал, разрушая мангровый город. Она ломает цветы, и белые лепестки мечутся с волны на волну. В солёных водоворотах исчезают толстые жабы. Погибают, пытаясь спастись, быстрые квакши, раздавленные напором воды.
Нет! Назад! Я не могу! Это неправда!
Я не могу погубить чей-то мир. Даже спасая собственный. Не имею права.
Нет больше сил сдерживать воду, и она уходит вместе с болью там, где-то далеко, на моей Земле. Я покидаю сон с его счастливыми, оставшимися жить обитателями.
Открываю глаза и чувствую тошноту. После снов-путешествий вечное похмелье.
– Дай чего-нибудь поесть, – говорю я Пингвину.
Его не видно, но я знаю, что плод моего воображения бродит где-то неподалеку. Ага – а вот и он, несёт банку бычков в томате.
– Нет чтобы что-то другое предложить, – бурчу я. – Омаров, например.
Пингвин пожимает плечами, копируя мой жест, и вскрывает банку с помощью консервного ножа. По комнате распространяется ненавистный запах. За разнообразное меню тоже надо Охотнику спасибо сказать. Это в его квартире я нашёл с полсотни таких банок. К потопу он, что ли, готовился? Или просто бычки в томате обожает?