Фенёк (СИ) - Романова Наталия. Страница 19

Она плакала, почти беззвучно.

— Фенечек, не плачь, ты ведь знаешь, что так будет всегда.

— Всегда?

— Да, пока ты со мной. Потом, когда ты найдёшь… — Сергей подавился словами и замолчал. — Да, со мной всегда будет так, семья у меня на первом месте, и всегда будет на первом.

— Ты говоришь, что любишь меня, значит, жену не любишь…

— Я не стану обсуждать с тобой жену, — жёстко, словно выныривая из сладкого морока, — у меня есть жена, есть дети, ты — любовница. Ты ничего не изменишь, никогда, даже не пытайся.

— Ты не оставляешь мне выбора.

— Неправда, Фенёк. У тебя большой выбор, я даю тебе огромный выбор, максимально расширив коридор, но направление и границы всегда буду выбирать я, всегда, — он подтянул к себе Ксюшу и прижал спиной к своей груди, водя руками по её телу.

— Я люблю тебя, — услышал тихое.

— Я тоже тебя люблю, но всё это временно… Ты что же, думаешь, я твой принц?

— А почему нет?

— Помимо того, что я — очевидно чужой принц? Фенёк, сама подумай, я изменяю жене с тобой, изменял до тебя и точно тебе могу сказать, что буду изменять после. Я — кобель, ты же не думаешь, что это с женой я такой урод, а с тобой, если ты уведёшь меня, — тут ухмыльнулся, — стану другим? Нет, Фенек. Я не стану другим… мне почти сорок, я люблю баб, использую их, позволяю использовать себя. И наивно думать, что с тобой я исправлюсь, к тому же, у меня дети, и вот они-то точно не нужны тебе, да и ты им, если откровенно. Так что давай не будем сориться, а просто насладимся тем, что есть.

Насладиться не удалось, Ксюша плакала, но вместо того, чтобы встать и уйти, в раздражении бросив: «Одумаешься, звони», как и следовало ему поступить, он перебирал пальцами рыжеватые волосы и «укачивал» Ксюшу, пока она не уснула, и только тогда встал и, тихо собравшись, вышел.

Он не видел, что Ксюша слушала, когда хлопнет защёлка замка, и только тогда она открыла глаза и долго смотрела на то место, где лежала голова любовника…

= 20 =

Через год

Тёплое израильское солнце мягко грело, окутывая теплом и светом. До Нового года оставалось чуть больше недели. Сергей вытянул ноги на лавочке в небольшом парке, вокруг частного клинического комплекса. Последнюю пару ночей он плохо спал, сон практически не шёл к нему. Он надевал пижаму, ложился на соседнюю кровать, стоявшую у противоположной, от кровати Марины, стены комфортабельной палаты, смотря, как быстро под действием препаратов засыпает его жена. Практически моментально.

Он садился с ней рядом и смотрел, смотрел, смотрел… потом ложился рядом, аккуратно, зная, что не разбудит, но всё равно опасался, и забывался в какой-то болезненной полудрёме.

Им были необходимы время и технологии, это никогда не совпадало. Время всегда бежало впереди, сейчас, казалось, они запрыгнули в последний вагон уходящего поезда, но время и тут оказалось на шаг впереди. Марине помогли, насколько это было возможно, она даже стала улыбаться, чего не случалось с ней почти с лета… иногда она вела лёгкие непринуждённые беседы, порой увлекалась книгой, но через время — забывала. Время… время всегда бежало впереди.

Посидев немного в невесомой прострации, Сергей достал телефон и провёл пальцем по экрану, ухмыльнулся изображению на рабочем столе и набрал нужный ему номер.

— Да, — раздалось через тысячи километров.

— Фенёк…

— Фенёк, Фенёк, я Вомбат, приём, как слышно, — смешливое.

— Дурёха ты, — Сергей улыбался так, словно видел Ксюшу перед собой, её улыбку, остренькое личико, веснушки, которых прошлым летом высыпало больше, волосы до плеч, он готов был поклясться, что в это мгновение он ощутил аромат её духов.

— Серёжа, когда приедешь?

— Завтра.

— А придёшь?

— Не терпится меня увидеть?

— Не терпится, три недели — это долго.

— Да, Фенечек, три недели — это долго, я постараюсь вечером заскочить, но не обещаю, сама понимаешь…

— Понимаю, — буркнула, и Серёжа, конечно, сделал вид, что не заметил её обиды.

Как всегда… не замечал. Не видел. Устанавливая свои правила. Требуя их выполнения. И сам же срывался порой, отправляя к праотцам свои намерения.

Он любил Ксюшу. До боли под веками, в груди, иногда до слёз.

И он любил свою жену… он не мог её не любить, перестать любить… она была его дыханием, его ребром, его семьёй и смыслом его существования на этой грешной земле.

Он давно приходил к Ксюше, как к себе домой, считая её дом своим домом. Не потому, что за год сменил практически всю обстановку в квартире, и в ванной комнате были его средства гигиены, а потому, что в этом доме жила его Фенёк.

Родная, иногда ревнивая, вздорная, порой рассудительная не по годам, и любящая его.

Он видел, как тяжело ей давалась их связь, лёгкость первых месяцев прошла, придавив осознанием того, что этот вагон не сдвинется из тупика, он поставлен там на вечную стоянку.

Она боролась. Отчаянно. Бросала его, возвращалась, испытывая терпение своё и Сергея.

Первый раз он вспылил на её «между нами всё кончено» — это был не его сценарий, но, посмотрев в глаза с рыжей крошкой, принял это «кончено».

Продержавшись меньше суток, он приехал к дому Ксюши и, дождавшись, когда утром она выйдет из дома, подъехал…

— Что ты здесь делаешь?

— Люблю тебя, — ответил первое, что пришло в голову.

— Люби в другом месте, — отрезала.

— Не могу, в другом месте нет тебя.

Их не было на работе до обеда. Сергей ненавидел себя за надежду в глазах Ксюши, но он всегда был слишком эгоистичен, женщины всегда были для него, а не наоборот, поэтому уговорил, сломал её слабое, как соломинка, сопротивление, растирая его в порошок, срывая с её губ истеричный поцелуй.

Хотел бы он сказать, что отдавал отчёт своим действиям, когда возвращал её ещё раз, и ещё, порой опускаясь до откровенного шантажа, угроз или уговоров, едва ли не со слезами на глазах… Он не мог ей дать, чего хотела Ксюша — себя. Целиком и полностью.

Но и отпустить он её не мог тоже. Не желал даже слышать об этом.

Марина подошла под руку с Марией Антоновной, улыбаясь. Сергей не переставал радоваться такому, казалось бы, незначительному факту, как улыбка Марины. Обыденность для многих, для него это было бесценным даром.

— Прогуляемся, — он приобнял Марину, поправляя ей платок на голове.

— Да, пожалуй, ещё же есть время?

— Конечно, есть, пойдём к морю, кинем монетку на счастье.

— Пошли.

— Идите, идите, — махнула рукой Мария Антоновна, — я пока вещи соберу, Серёжа, и твои тоже, ладно?

— Спасибо, — всё, что ответил, уводя Марину по тропиночке вниз, потом через дорогу, к набережной.

Перелёт прошёл хорошо, Марина не только поела, даже вздремнула на плече у мужа. Москва встретила крупными хлопьями снега и новогодними гирляндами. Телефон разрывался, неугомонная Юля названивала каждые десять минут, рассказывая, в каком радостном ожидании они все, какой вкусный пирог приготовили они с дедом, что Илья ушёл куда-то с друзьями, и его всё ещё нет. Она задавала тысячу вопросов и, казалось, вовсе не нуждалась в ответах. Сергей слушал щебетание дочки, поглядывал на Марину, сидевшую рядом, на Марию Антоновну, спящую на заднем сидении, и готов был продать душу дьяволу, чтобы этот день и это спокойствие в атмосфере не заканчивалось никогда.

Марина была на лечении с поздней осени, с ней поехала Мария Антоновна, Сергей же оставался дома, с детьми. В какой-то момент понадобилась его помощь, или, что скорее, он не выдержал острой тоски по Маришке и поехал туда же. В пыльный Израильский город, в клинику, утопающую в зелени и комфорте, взяв причитающийся ему ещё с прошлого года отпуск.

На сомнения он не оставил себе права, когда отец сказал просто: «Езжай сын, это тебе надо, а не ей, а за детьми я присмотрю, не младенцы уже». И, действительно, собрав небольшую сумку, приехал в квартиру Сергея и Марины. Каждый день отзванивался, «докладывая обстановку».