Кочевники времени(Роман в трех частях) - Муркок Майкл. Страница 26

Неожиданно дверь распахнулась, и я нервно подскочил. Это был Барри. Он улыбался. Я в ужасе уставился на него. Как ему только удавалось так хорошо скрывать свою истинную природу?

— Что с вами, дружище? — ласково спросил он. — Солнечный удар? Старик послал меня поглядеть, как вы себя чувствуете.

— Кто?.. — Лишь с большим трудом я заставил себя говорить. — Эти… эти пассажиры… почему они на борту?

Я надеялся на ответ, который смог бы доказать невиновность его и капитана Корженёвского.

Одно мгновение он ошеломленно смотрел на меня, потом сказал:

— Что? Те, по ту сторону коридора? Ну, это старинные друзья капитана. Он делает им одолжение.

— Одолжение?

— Вот именно. Слушайте, вам лучше ненадолго прилечь. И надевайте шляпу. Не хотите пропустить стаканчик, который вас снова поставит на ноги?

Он подошел к своему шкафу.

Как ему удается быть таким бесстыдным? Я мог только предположить, что слишком долгая жизнь по ту сторону закона воспитывает в человеке равнодушие — как по отношению к страданиям других, так и касательно собственной души.

И какие же у меня шансы против такого человека, как Барри?

КНИГА ТРЕТЬЯ

Обратная сторона медали. — Перемена тактики. — На сцене появляется повелитель воздуха. — И уходит путешественник по времени…

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ГЕНЕРАЛ О. Т. ШОУ

Лежа у себя в каюте и размышляя о событиях минувшего дня, я начал понимать, каким образом Корнелиус Демпси, а позднее и его единомышленники пришли к убеждению, что я — один из них. В их глазах мое нападение на Рейгана было нападением на те моральные ценности, которые он олицетворял. Мне было сделано множество намеков, но, поскольку я неправильно их интерпретировал, то сам же и втянул себя в эту противоестественную ситуацию.

«Мы с вами оба отщепенцы, каждый на свой лад», — сказал капитан Корженёвский. Только сейчас мне стало ясно значение этих слов! Он считал меня таким же отчаянным удальцом, каким был сам! Социалистом! Даже анархистом!

Но затем я постепенно начал соображать, что мне предоставляется счастливый случай восстановить мою честь. Мой прежний позор будет забыт, и меня восстановят на армейской службе, которую я так люблю.

Потому что они меня ни в чем не подозревают. Они все еще полагают, что я — один из них. Если бы мне удалось каким-либо образом захватить корабль и принудить его вернуться в британский аэропарк, я мог бы передать всю банду в руки полиции. Я стал бы героем. (Не то, чтобы я желал славы ради одной только славы…). И существовала большая вероятность того, что меня спросят, не хочу ли я снова поступить на службу в мой прежний полк.

Но затем перед моим внутренним взором появилось лицо капитана Корженёвского, его твердый взгляд… я ощутил укол страха. Смогу ли я содействовать аресту этого человека? Человека, который отнесся ко мне с таким дружеским расположением? Человека, который выглядит таким кристально честным?

Но я накрепко запер свое сердце. Он именно потому и остается так долго на свободе — потому что выглядит кристально честным. Он — настоящий дьявол. Нет никаких сомнений, за свою долгую преступную карьеру анархиста он обманул и одурачил множество других, как теперь меня.

Я встал. Я двигался деревянно, как будто меня одурманило какое-то снотворное. Я подошел к шкафу Барри, где тот хранил свой револьвер, полагавшийся ему по службе. Я открыл шкаф, вытащил револьвер и убедился в том, что оружие заряжено. Сунул за ремень, запахнул сверху форменный китель, чтобы револьвера не было видно.

После чего снова сел и попытался составить план действий.

Следующим местом назначения был Кандагар в Афганистане. Афганистан, вечно колебавшийся между преданностью и предательством, был частью Великобритании, пусть даже чисто номинально. В Кандагаре полно русских, немцев, турок и французов, и все они плетут заговоры, пытаясь перетянуть эту горную страну на свою сторону, и все они играют в большую игру политических интриг, как говорил Киплинг. Даже в том случае, если мне удастся улизнуть с корабля, нет никакой уверенности в том, что в Кандагаре я найду тех, кто захочет меня выслушать. И что тогда? Заставить Корженёвского вернуться в Иерусалим? Но там тоже свои сложности. Нет, мне нужно подождать, пока мы вылетим из кандагарского аэропарка и возьмем курс на третий пункт нашего маршрута — Лахор [18] в Британской Индии.

Следовательно, до Кандагара мне необходимо вести себя как ни в чем не бывало. Нехотя положил я револьвер Барри на место в шкаф, сделал глубокий вздох, попытался расслабиться и согнать с лица напряженное выражение. После чего направился в рубку.

Никогда я не пойму, как мне удалось ввести в заблуждение моих новых «друзей». В последующие дни я выполнял мои обычные обязанности и работал так же усердно, как и всегда. Только в разговорах с Корженёвским, Барри и другими у меня возникали трудности. Я просто не мог пересилить себя и вынудить на непринужденные беседы с ними. Они думали, что я все еще мучаюсь последствиями теплового удара и вели себя с чрезвычайной деликатностью. Если бы я не разоблачил их истинное лицо, то счел бы их заботу искренней. Может быть, она даже и была таковой, если исходить из того, что они беспокоились о благополучии одного из своих — как они считали — товарищей.

Вот и Кандагар — город, опоясанный кольцом стен. Сплошь голые каменные строения, ничуть не изменившиеся с моих времен.

Потом мы снова отчалили. Напряжение мое росло. Я вновь вооружился револьвером Барри. Со всевозможным тщанием я изучил карту и ждал теперь минуты, когда мы перелетим границу и окажемся в Индии (которая, разумеется, совершенно находилась под британским владычеством). За один день мы должны добраться до Лахора. Я снова разыграл недомогание и остался в каюте, чтобы подготовиться к заключительному этапу моего плана.

Я был убежден в том, что никто из офицеров или команды не имеет при себе оружия. От этого обстоятельства и зависело теперь исполнение моего замысла.

Шли часы. Около полудня мы должны были стать на якорь в Лахоре. Около одиннадцати часов я покинул каюту и вошел в рубку.

Капитан Корженёвский стоял спиной к двери и пристально вглядывался сквозь клочья облаков в коричневую, иссушенную солнцем равнину, простиравшуюся под нами. Барри стоял у компьютера и выискивал оптимальный воздушный коридор, чтобы нам ловчее вырулить к лахорскому аэропарку. Радист склонился над своими приборами. Рулевые изучали показания на шкалах. Никто не видел меня, когда я тихо вошел, вытащил из-за пояса револьвер и спрятал за спиной.

— В Лахоре все нормально? — спросил я.

Барри поднял глаза, наморщил лоб:

— Привет, Бастэйбл. Вам лучше?

— Мне великолепно, — сказал я и сам услышал в своем голосе довольно странные нотки.

Барри еще больше помрачнел.

— Это замечательно, — сказал он. — Если хотите еще немного отдохнуть, то у вас есть три четверти часа до посадки…

— Я чувствую себя хорошо. Я только хотел убедиться в том, что мы идем к Лахору.

Корженёвский с улыбкой повернулся ко мне:

— А почему же нам не идти к Лахору? Вы что-то увидели на кофейной гуще?

— Не на кофейной гуще… Боюсь, вы неправильно расценили мои действия, капитан.

— В самом деле? — Он поднял бровь, продолжая пыхтеть своей трубкой. Его хладнокровие приводило меня в неистовство. Я поднял револьвер и взвел курок.

— Да, — произнес он, не меняя тона или выражения лица. — Возможно, вы и правы. Так это нечто большее, нежели просто солнечный удар?

— Солнце тут ни при чем, капитан. Я доверял вам. Всем вам. Может так статься, что в этом вовсе нет вашей вины. В конце концов, вы думали, что я — один из вас, «по меньшей мере эмоционально», как выразился ваш друг Демпси. Но это не так. Я заблуждался, считая вас порядочным человеком, а вы поддались иллюзии, полагая меня таким же подонком, как вы сами. Ирония судьбы, не находите?