Ветер моих фантазий (СИ) - Свительская Елена Юрьевна. Страница 17
Маленькая вечность слабости и страсти. Маленькая вечность только для них двоих. Всего одно мгновение тишины. Тихий дымок над вершиной вулкана, еще не до конца пробудившегося.
Поцеловал, погладил родные плечи, спину, бедра. Приласкал щеки и волосы. И выскочил вон.
Женщина, дрожа, повела рукой в воздухе, растирая тонкий широкий браслет из металла и эмали на левой руке. Возле нее появились две голограммы: горизонтальная с символами и цифрами и вертикальная — экран. Тонкие пальцы залетали по нижней, выбивая причудливую вязь узора из символов-команд.
— Убрать записи камер в доме, — тихо говорила она, — Убрать записи камер в его лаборатории. Убрать записи у взлетного поля.
Наконец, сплетя причудливый узор команд — и стерев его своей ладонью, обессилено опустилась на пол.
— Только бы он смог, — произнесла отчаянно, села, сгибая ноги и обнимая колени, — Только бы он вернулся живой!
Прошло несколько недель, нынешняя хозяйка квартиры осунулась от волнений, да пробились меж ее светлых волос две пряди седины. Она не пыталась ни закрасить их, ни восстановить волосы. Могла, но… не хотела. Ведь боль бывает такой, которую уже никогда не забыть. Душа когда-нибудь стареет. Тело просто верно следует за нею.
А мальчик лежал на операционном столе так же равнодушно и неподвижно, будто пролетело только мгновение.
Он смотрел куда-то перед собой. Но не видел ни прозрачной ограды, ни большого помещения за ней с более тусклым светом, чем вокруг него. Не видел заплаканную женщину, которая часто приходила и вставала напротив него.
Глава 3.1
***
Иногда он прикрывал глаза, и перед его внутренним взором снова мелькали картины…
Редкие встречи с родителями-учеными, еще более редкие игры с отцом, мать, которой было обычно не до него…
Редкие встречи с ровесниками…
Роботы, с которыми он пытался играть…
Его кролик, живой кролик…
Кристанран долго слал голограммы то отцу, то матери, чтоб разрешили ему взять какое-нибудь живое существо и держать у него дома. Обещал, что будет заботиться о нем, что будет его выгуливать, что посадит большой сад сам для него на этаже-кладовой.
Много-много ушло голограмм по другим планетам и станциям, где пребывали родители, вместе или по отдельности.
Но наконец отец позволил. И самолично привез домой белый пушистый комок с длинными ушами. Сам тогда залюбовался счастливыми глазами сына.
Два года мальчик и кролик были неразлучны. Но кролик зачах от жизни в неволе. Даже сад, вполне большой сад, семнадцать на семнадцать детских шагов, который хозяин посадил для него, не спас живое существо, затосковавшее взаперти и в одиночестве. А пару ему заводить отец с матерью запретили, мол, слишком много возни будет.
Так или иначе, но однажды в полдень кролик заснул спокойным сном. Но даже на следующий день не проснулся. Даже когда испуганный мальчик тряс его и рыдал. Как ни кричал. Роботы-прислужники, оставленные следить за ним и за хозяйством, спешно отправили послание родителями, мол, состояние вашего сына критическое. Как бы чего не случилось плохого.
Первой прибыла мать. Часа через три, задействовав один из новомодных порталов, да еще и находящийся под присмотром чужой цивилизации, не слишком дружелюбно относящейся с цивилизацией людей. Как ей удалось пробиться, люди — те, кому еще не изжить было привычку много болтать о других — спорили долго. Через два дня прибыл отец. Тот забрал пушистый белый комок, начавший уже попахивать — и унес. Сын плакал, вырвался, роботы его держали по приказу старших хозяев.
Пушистый комок распался на атомы в очистителе. Вместе с мусором. Будто бы мусор. Пушистого друга не стало.
Мальчик плакал недели две. Но нового кролика ему завести не разрешили — уж слишком сильно реагировал на расставание с этим.
Ему виделись новые встречи с родителями… старые…
А иногда виделось, как они втроем садятся в железную птицу и взлетают. Они поехали путешествовать вместе. Вместе! На другую планету! Хотя и самую ближайшую.
Кристанран прижимался лбом к ки-стеклу иллюминатора, разглядывая пейзаж родной планеты, как она отдаляется, как становится маленькой…
Иногда вместе с чувством восторга от полета и редких мгновений единения с близкими, к любопытству перед предстоящим путешествием, большим путешествием, примешивалось чувство ужаса или саднящее какое-то чувство тревоги…
Женщина приходила к лечебному отсеку. Вглядываясь в лицо неподвижного племянника. Бледное, будто неживое. Смахивала слезы украдкой. Иногда долго стояла, смотрела, иногда быстро уходила, не выдерживая.
Сердце ей резала мысль, что супруга брата ее мужа хотя бы смогла пожить несколько лет со своим сыном. Ну, как вместе… Она часто пропадала в экспедициях и исследованиях. Но у той хотя бы была возможность видеть лицо своего сына. А вот у нее… не было… Сама же и виновата…
Это, конечно, жестоко, завидовать судьбе погибших. Но их уже нет. А их сын остался живой. Он может выжить. Вроде бы может. А она своего сына никогда уже не увидит…
Кристанран застрял в беспамятстве. Где-то далеко отсюда.
Иногда он видел прошлое. Картины в целом хорошие. Его лицо разглаживалось, на губах появлялась улыбка.
Иногда его что-то тревожило. Он хмурился. Тонкие пальцы сжимались в кулаки. Тело еще не полностью потеряло связь с душою. Но надолго ли?..
Иногда слышался будто бы страшный скрежет откуда-то слева, вскрик женский, запах крови. И… и больше ничего. Сознание старательно вытесняло ужасные картины сминающихся крыльев железной птицы, искореженное лицо матери… Боль… боли было много, так как поднялись они достаточно высоко, прежде чем упасть вниз…
Но тревога… она никак не стиралась. Она преследовала усталую душу, она терзала едва сохранившуюся психику, она не давала сердцу покоя…
И тело спало. Уже не первый месяц спало. Душа не хотела просыпаться. Как будто чувствовала, что родителей в жизни уже не будет. А может и знала?.. Может, успела что-то понять еще во время падения?..
Женщина приходила, смотрела на него и уходила. Нет, все-таки, ей было отчаянно жаль его, до боли. И она мечтала, что однажды племянник очнется. Что он ей вместо сына будет. А может, она и сама когда-нибудь решится родить?..
Ученый вернулся ночью, когда его жена спала и улыбалась во сне.
Рядом с ним шел кто-то худой и невысокий, кутающийся в тонкое одеяло с кистями, сшитое из странного какого-то материала, будто чешуйчатого, покрытого поверх некоторых чешуек и на стыке их причудливой сеткой узора и чужих письмен.
— Чуть отдохнем, — сказал странник. И свалился в кресло домашней лаборатории брата. Как был, в запачканной, местами изорванной одежде, с окровавленным лицом и грудью расцарапанной, со спекшейся кровью поверх ран.
Сказал лишь:
— Стой здесь, — и тут же провалился в сон.
Его спутник какое-то время стоял рядом. Тихо. Молча.
Ночное светило медленно ползло по небу, встречая своего собрата, более мелкого и более серого…
Одеяло сползло, тихо шурша и поскрипывая, когда свалилось на пол. Мальчик, скрывавшийся под ним, осторожно ступил в сторону. Огляделся. В лаборатории включилась лишь одна лампа, при входе, когда они вошли. Тот мелкий серый освещающий кристалл. Но хотя пришедший никогда не видел таких, он рассматривал его недолго. Чуть погодя сделал робкий шаг в сторону. И еще один. Чуть погодя еще один.
Он передвигался беззвучно. И вышел в коридор незамеченный.
Заслышав тихое шуршание приближающихся роботов, подпрыгнул, прижимаясь ладонями к потолку. И так и провисел там, прилипнув кожей рук к светлой шероховатой поверхности, пока оба робота — уборщик и повар — прошли снизу, на некотором расстоянии друг от друга. Не оставляя на поверхности следа.