Звезда Гаада (СИ) - Свительская Елена Юрьевна. Страница 127

— А если Тайаелла всё же выпустит Кария, то всё равно в мире людей его уже разыскивают Благ и его компания, — добавил Тарай, — Короче, как ни крутись эта белая змея — ему не жить.

— Вы! — возмущённо подскочила я.

— А он не наш приятель! — проворчал Сэй, сердито зыркнув на меня, — Он наш враг!

— Чем больше вы волнуете Карию, тем больше Хаоса вокруг, — холодно произнёс белокрылый.

И чернокрылые вдруг подозрительно притихли. Пленник закончил, кажется, уже только для меня, мои догадки подтверждая:

— Чем больше хаоса вокруг, тем сложнее Гааду будет выжить.

— Это только временно, змея белокрылая! — проворчал Белик.

Тай ступил ко мне и легонько похлопал по плечам. Отчего у меня на душе спокойнее стало. На несколько секунд. Он ещё немного подержал свои руки на моих плечах.

— Лечи лучше Гаада! — взмолилась я, сжимая его ладонь на моём правом плече.

— Раз ты на этом настаиваешь, — грустно улыбнулся Тайаелл. И снова присел на край кровати чужого Старейшины. Снова ладонь положил на его щиколотку, отдавая свой Свет своему врагу.

Странно… он вроде ненавидел его. И всё-таки делился с ним Светом?.. Сейчас, когда пленный белокрылый снова сидел на постели своего врага, отдавая ему свою силу, мне опять привиделись большие белоснежные крылья за его спиной. На этот раз сложенные. Но всё равно большие и белые. Да и было что-то в его лицо. Промелькнуло что-то такое, на миг… необычайная серьёзность. Спокойствие. Отстранённость. И… может, какая-то мудрость?.. Он снова напомнил мне ангела в это мгновение. Как и Карст тогда, когда выдал себя, спасая одного из чернокрылых. Тогда мне тоже казалось, что так и должно быть. Что именно в эти мгновения, когда они защиту других считали важнее того, чтоб сохранить себя и свои обиды, они и были подлинными белокрылыми.

Осторожно опустилась на колени. Снова руки Гаада коснулась. Вдруг так смогу поделиться с ним исцеляющей силой, той, которая его спасёт?

Но взгляд опять устремился к его ногам. И сидящему у его ног Тайаеллу. Как завороженная смотрела на него, так не похожего на себя обычного. Но это видение длилось всего чуть-чуть. Белокрылый моргнул. Пропали силуэты его белых крыльев. Лицо стало недоумённым, когда он повернулся ко мне.

— Ты чего? — спросил тихо Тай.

— Любуюсь, — отчего-то призналась я.

— Да ну тебя! — смутился он, потупился.

— А ты и правда сейчас был очень похож на белокрылого, — вдруг тихо добавил Карст, — Когда-то в детстве, когда я ещё верил в вас, вы мне представлялись именно такими: добрые, терпеливые и с большими сияющими белыми крыльями за спиной.

— Я сейчас не вызывал мои крылья, — недоумённо моргнул пленник.

— Но твои глаза… твой взгляд… они сияли!

— Это просто Свет тёк через меня, — проворчал Тайаелл, на нас не глядя, — То, через что проходит Свет, начинает сиять. И кажется красивее, чем есть на самом деле.

И больше нам ничего не говорил. И взгляд на нас не поднимал. И как-то даже сгорбился. И больше не появлялись его крылья.

Когда к вечеру Белик поднялся и проворчал:

— Схожу, воды попью.

И к двери подошёл, Карст вдруг остановил его, сказав едва слышно:

— И ему.

Чернокрылый шумно выдохнул и вышел. Тай тогда дёрнулся, впервые за несколько часов поднял голову. И посмотрел на местного белокрылого. А тот — приветливо улыбнулся ему.

На миг мне показалось, будто в комнате заиграла музыка. И что я снова увидела крылья Тайаелла. И что в тот миг они начали излучать свет. Странное видение. Всего на миг лишь. Мигнуло — и исчезло, будто не было его. Но что-то внутри как будто осталось. Как воспоминание о радуге, на несколько мгновений изменившей край пасмурного неба.

Белик, впрочем, принёс кувшин воды и чашек на всех. И проворчал, надбитую чашку наполняя наполовину и протягивая пленнику:

— Я стараюсь только ради Гаада!

— Я понимаю, — тихо ответил тот. И улыбнулся вдруг почему-то.

Теперь уже чернокрылый торопливо отвернулся, пряча глаза. Кажется, он был смущён.

Гаад то звал родителей, то бормотал что-то о своих звёздах, то воображал, будто стоит на Горе справедливости и сердито бросает Небесам те роковые слова…

Я ненавидела его и одновременно наблюдала за его страданиями с содроганием. Мне был противен расчёт этого мерзавца: он нарочно выводил меня из себя, чтобы я сроднилась с Тьмой. И прекрасно понимал, что разрушающая сила чужда мне, неприятна. Наверняка учёл все последствия — иначе практичный парень просто не мог поступить — и то, что я, возможно, перестану противиться Тьме, отталкивать её от себя, и таким образом смогу ей управлять, и то, что не справившись со всеми трудностями и потрясениями, сломаюсь. Проклятый хранитель понимал, сколь велики у меня шансы свихнуться от отчаяния, превратиться в унылое, физически и душевно раздавленное, равнодушное ко всему существо. Или же стать игрушкой для Тьмы, которой та управляла, как хотела, которую она бы спокойно ломала. Сломать меня, убить или заставить выступить против него — это всё могло было быть со мной. Впрочем, я и сейчас слишком слаба и слишком подавлена. У меня всё ещё есть шанс сорваться в пропасть. Но мне нельзя умирать! Нельзя терзать сознание!

И я продолжала сидеть у его постели, почти не отлучаясь. И ненадолго беря что-то, что приносил Белик нам поесть. Он по-прежнему приносил свежие плоды и салат нам троим. Но, уверена, только для того, чтобы у двух белокрылых, двух приличных целителей, было больше сил. А я… я слишком волновалась, чтобы быть полезной. Или то нам сопротивлялся сам Гаад?..

Сменяли друг друга, уходя поесть и отдохнуть, чернокрылые. Теперь уже все, кто выжил после столкновения с Благом у Саантриса, усели побывать в комнате у своего главы. И все внимательно — по трое или по пятеро сидя — наблюдала за пленником. Чтобы вдруг не накинулся на них или на Старейшину чернокрылых. Меня эта недоверчивость бесила. Самой хотелось иногда подскочить и хряпнуть кого-нибудь из них! Ведь Тай уже согласился лечить Гаада! Даже при том, что эти гады не обещали его за помощь пощадить! Лишь ворчали, что лишь смягчат наказание, бурчали, что всё равно убьют. Но он же даже при этом…

Когда я уже всерьёз задумывалась, не дать ли кому-нибудь в глаз или по дурной башке, Тай или Карст, почувствовав моё кипение, легонько касались моих рук пальцами своих, свободных — и я опять на время успокаивалась. И снова никого не била. И снова мы тихо все сидели, не зная, какую же сторону Гаад в итоге выберет?.. Остаться или уйти?..

Ненавижу Гаада за то, что он использовал моего друга, как наживку для меня, использовал мою доброту и сострадание, чтобы заставить меня выполнять его план. Понял, что дорогих мне людей готова защищать даже ценой своей жизни — и использовал это, ударил меня по слабому месту. Так же рассчитал, что для меня даже самое короткое и малое общение с Тьмой опасно: я могла не выдержать этого, полностью потеряться в океане разрушающей силы, бушующем, яростном, жаждущим разрушить как можно больше судеб, вещей, живых существ. И тогда, доведённая до отчаяния, охваченная Тьмой, порабощённая ею, могла убить его самого: именно он больше всего раздражал меня в этом мире, являлся самым главным и безжалостным моим мучителем. Раз парень целеустремлённо изводил меня, значит, понимал и, более того, заранее приготовился ко всем возможным последствиям.

Но если он учёл, что я могу его простить, поняв его цель, что я могу и Свет использовать для него, то почему моя сила оказалась настолько бесполезной?!

Вместе с тем парень затеял это жестокое дело ради моей пользы и — его мира. Как хранитель, более того, единодушно избранный чёрными хранителями Старейшиной, он считал себя ответственным за сохранение своего мира. И одновременно пожалел меня, трусливую и беспомощную, захотел, чтобы я научилась использовать свой дар. При всей моей наивности, глупости, а так же ненависти к нему, я прекрасно понимала, что оба его желания — помочь своему миру и сделать меня сильной, чтобы мне самой стало легче жить — неотделимы и нельзя исключить ни одно из них. А ещё он верил в меня… единственный, кто верил. То есть, Камилл тоже верил в меня. Но Камилл мне только снился. Да и хранители говорили, что его убили давным-давно. Может, Камилл мне только снился?.. А Гаад и правда заботился обо мне. И когда задумывалась об этом, о его грубоватой заботе обо мне, на душе становилось подозрительно тепло. Вот и этой ночью, сидя напротив его кровати, рассматривала бесчувственного хранителя и чувствовала что-то непонятное в своей душе…