Уход на второй круг (СИ) - Светлая Марина. Страница 3

Романа как такового не было. А вот быстрый расслабляющий перепихон, не мешающий ни работе, ни ее семейной жизни, а потому и без претензий друг к другу, но разбавляющий будни, периодически случался. Склонности к длительным привязанностям Парамонов с некоторых пор не питал — жизнь научила. А Илонка, шустрая, неглупая и совершенно безбашенная в сексе девочка, подходила ему по многим параметрам — включая раскрепощенность, наличие законного мужа и желание чему-нибудь научиться в профессии, кроме того, что получила в медучилище и теперь получала в медунивере. А училась она быстро. И быстро смекала, что такой экземпляр, как Глеб Львович Парамонов с его башкой, на дороге не валяется. Предельно честно в границах товарно-денежных отношений. Впрочем… все остальное, кроме башки — часто сонной, мрачной и замороченной — тоже было не самым плохим трофеем.

На станцию возвращались в прежней расслабленной тишине. Пока Петька бегал курить, Парамонов, растянувшись на кушетке внутри машины, прикрыл глаза, намереваясь досыпать — хоть пять минут, пока не позвонил диспетчер — в редких перерывах прошлой ночью сидел над монографией по абдоминальной хирургии. Но разве с Илонкой, явившейся на смену с утра, поспишь? В мгновение ока оказалась на той же кушетке, быстрыми пальчиками водя по его груди, опускаясь все ниже.

— Мы остановились на том, что ты была подо мной, а не над, — хмыкнул Глеб.

— Ты против? — ее дыхание щекотнуло его ухо.

— Я — нет. Петрусь может возражать.

— Он там про футбол завелся. Успеем.

— Кому что! — выдохнул Парамонов, заводясь совсем не от футбола, ухватил Илонку за затылок и притянул к своему лицу. Ее губы пахли чем-то ягодным. Малиной, кажется. Это вообще нормально, что женщина пахнет едой? Он вцепился в ее рот, прижимая к себе накрепко, мешая дышать. А свободной рукой шарил по ее телу, разыскивая край короткой юбки. Хрень одна — этот бальзам для губ. Липкий, бесит. Есть мысли, от которых сложно отделаться. Эта привязалась сейчас. Полез за платком. Здесь, в кармане. Отстранился. Протянул ей:

— Вытри губы.

— Фу, зануда, — усмехнулась она и дернулась вниз.

Закинув край синей рубахи, Илона оголила его живот и принялась водить по нему языком, пробираясь все ниже — к более активной части тела, чем хозяин. Которой определенно было наплевать на бальзам для губ, о чем она недвусмысленно и намекала, отчаянно толкаясь в белье под штанами.

— Илонка! — глухо выдохнул обладатель активных частей тела и рванул вниз резинку медицинских брюк вместе с трусами. И включаясь в ее игру.

Стоило признать, Илонка со своей неугомонностью несколько разнообразила его новую жизнь. Губами и языком она умела пользоваться.

Илонка была лучше, чем кофе. Во всяком случае, в том, что касалось того, чтобы его взбодрить. И хоть немного добавить боевого духа.

Уже к вечеру с боевым духом, вдохновенно поднятым среди дня Илонкой, начались проблемы. Впрочем, Парамонов отдавал себе отчёт в собственной нестабильности. Бывали минуты, когда его распирало изнутри от черноты, и как с ней бороться — он не представлял. Чернота всегда являлась незваной, без приглашения, и забирала его всего. От людей и от жизни. Но это не влияло на дни, проводимые в машине скорой помощи. Он не пускал, как ни скреблось, норовя выбраться. Черноте, его персональной черноте, среди людей не место.

Потом начиналось сначала. Залпом, взрывом, ярким солнцем, пробивавшимся сквозь занавески в диспетчерской на станции. И уверенностью, что он найдет силы расставить все по местам. Не столь многое, как хотелось бы, бывает на местах.

Иногда случаются ненужные встречи. Ненужные улыбки. И ненужные звонки из прошлого. Вечером того же дня случился такой звонок. Тимур звонил. Из Института. И не просто же позвать на пиво. Деловито и не без повода.

— Слушаю, — рявкнул в трубку Парамонов.

— Привет, — раздался в ответ веселый голос. — Ты как?

— Не дождетесь! — не менее весело ответил Глеб. — Ты?

— Да вот решил воспользоваться опцией «Звонок другу».

— Тебе за это дадут миллион?

— Не дадут, — Тимур завис на мгновение и продолжил: — У меня тут пациентка… Глеб, ее двое суток как от аппарата отключили. Сегодня боли в конечностях сильные начались.

— До этого нормально было, не жаловалась?

— Нет.

— Давай по порядку, Тим… Операция как прошла? Анестезию перенесла легко? Как показатели менялись?

— Внутричерепное поднялось. Ввели тиопентал.

— Почки? Сахар? Астма? Обследование какие-то патологии выявило, ну, кроме твоих профильных?

— Я тебе не интерн, чтобы так облажаться, — буркнул Тимур.

— Конечности? — Парамонов сощурился, пытаясь пробиться через толщу жужжащих в голове мыслей — фиг найдешь ту самую, за которую зацепишься. — Чепуха какая-то… Боль как ощущает — кости, мышцы?

— Двигает с трудом. Мышечное, уверен.

— Прикольно! — поскреб пальцем лоб. — На непереносимость не похоже… Ни галлюцинаций, ничего такого, Тим?

— Жаловалась на боли в животе, похожие на менструальные.

— Бедолага, тридцать три несчастья сразу, — боли в животе? Что-то неясное мелькнуло в сознании, прежде чем он успел понять — есть! Вот оно! — Не интерн, говоришь? Вчера живот, сегодня боли… завтра паралич дыхательной мускулатуры — и все. Тим, ты тиопенталом приступ угадай чего вызвал.

Тот надолго замолчал в попытке то ли угадать, то ли найти нужную информацию среди собственных знаний и случаев из практики. Потом угрюмо сказал:

— Она не жаловалась. И признаков никаких не было.

— Штука коварная, Тим… — Парамонов, почувствуй себя доктором Хаусом. — Сам понимаешь, нельзя гарантировать, что в родне генетического носителя не было, и в ней оно не спало. Так что давайте там, анализы, все дела… откачивайте.

— Понял. Спасибо, Глеб.

— Тим, а баба-то красивая?

— Если ты перешел на габаритных дам очень среднего возраста, то да, — усмехнулся Тимур.

Полоснуло. Слегка. Не смертельно.

— Если я сменил работу, это не значит, что вкусы тоже изменились, — нарочито весело выдал Парамонов.

— А я не про работу, а про секс, — в тон ему сказал Тимур.

— А про секс гусары молчат. Что там в Институте? Власть не сменилась?

— Ну и зря. Это интереснее, чем про власть. У нас несколько новых сестричек. Если ты точно вкусы не сменил.

— У меня тут тоже этого добра валом. Ладно, иди откачивай свою габаритную красавицу, пока она копыта не отбросила, а то последуешь за мной. А я домой. Упахался.

— Нескучно отдохнуть, — брякнул Тимур и отключился.

Парамонов убрал трубку от уха и несколько мгновений глядел на гаснущий экран. Полоснуло. Слегка. Не смертельно. Но яд уже потек по открытым сосудам. Чувствовал, как обжигает. Вполсилы жить, жить полумерами, жить — почти не жить. Даже когда просвета в днях не видел от усталости, даже когда приспосабливался, даже когда в бесконечной сумбурности дней приходило успокоение, и на свет являли себя мысли о том, что завтра он непременно что-нибудь изменит. Силы найдет, они же есть еще где-то внутри, не всего тогда пришибло, что-то осталось. Но каждый раз, всегда, обязательно накрывало взрывом из прошлого. Нежданно брошенным словом, звонком, воспоминанием. Накатывало, сбивало, волокло за собой.

Нет ничего больнее и отчаяннее, чем не принимать себя. А он собой не был. Полтора года почти он не был собой. Проживал чужую жизнь. Катился, катился, катился — будто бы думал, где это чертово дно. От него хоть попробовать оттолкнуться можно. Чтобы начать движение вверх.

Но всякое движение вверх — обещание себе попытаться сдвинуться — та же иллюзия.

Жил и жил. День за днем.

Пока в очередной раз не начинал расползаться по венам и по сосудам яд, опутывая его всего невидимой сеткой. Противоядия нет. Можно только облегчить состояние.

Тимур — неглупый мужик. Хоть иногда, но позвонит. Проконсультироваться. Что такого? И не только он. Другие. Оставшиеся, успешные, живущие его жизнь. Не брезгуют же. Даже тогда, когда он списан со всех счетов.