Уход на второй круг (СИ) - Светлая Марина. Страница 47

— В чашку.

— Не надо ни кофе, ни чая.

Глеб нахмурился. На переносице ярко отпечатались две длинные морщины, уходившие высоко на лоб. Он сделал еще один шаг, входя в комнату. И проговорил:

— Я будто в яме побывал.

Ответа не дождался. В кухне что-то зашипело. Масло на сковороде. Глеб не двигался.

— Знаешь, — наконец, разлепил он губы, — когда кажется, что времени прошло очень много, а на самом деле всего пара часов. Провал. Вокруг что-то происходит, кто-то куда-то идет, что-то говорят. Даже отвечаешь. А на самом деле нихрена не можешь — летишь в яму. А потом списки появились, и кислород закончился… ну, пока не увидел, что тебя нет.

— Что ты хочешь, чтобы я тебе сказала? — голос Ксении прозвучал глухо, принужденно.

— Не знаю. Ничего, наверное. Наверное, это мне надо говорить… Я виноват… Ты звонила, а я упивался злостью на тебя, но понимаешь… на самом деле я уже почти два года на себя злюсь. Люди в большей или меньшей степени жалят, это привычно, но мне не хотелось, чтобы ты видела во мне то, что я вижу каждый день. Мне не хватило сил быть кем-то другим.

— Если ты ждешь сочувствия — это не ко мне, — она устало потерла лоб. — Да и не мне тебе указывать, что и как делать. Твоя жизнь, твоя профессия…

— Не жду, Ксёныч, — улыбнулся Глеб. — Нахрена мне твое сочувствие? Когда сегодня… с этим рейсом из Вены… Я подумал, что хочу… вот этими руками чувствовать тебя, — он протянул ладони вперед, сжал их в кулаки и убрал за спину. — Мысль о том, что не смогу больше, оказалась неприемлемой.

— И с неприемлемым можно смириться.

— Можно. Все мирятся. Я не хочу. Без тебя — не хочу, — Глеб подошел к окну, дернул штору, закрывая его, и снова обернулся к Ксении. Теперь он улыбался. Уголки губ были подняты вверх, но глаза все еще не пускали внутрь. Он сам исходил словами: — Ты знаешь, в самом начале я думал просто влюбить тебя, а потом бросить. Ну, отомстить… А потом оказалось, что отодрать себя от тебя не получается. Даже со всеми твоими принципами, всем, что я о тебе знаю. Не получается.

Ксения долго смотрела на него. Молчала, он тоже молчал. Когда тишина вокруг них зазвенела, она наконец сказала:

— Тебе будет больно.

— Будет — разберусь. Тебя грузить не стану. Просто… Я был один. Давно уже. У меня ничего не оставалось от нормальной жизни, я даже почти забыл, что это такое. А потом появилась ты. Я все понимаю, Ксень. Совсем все. И что не любишь. И что вряд ли полюбишь. И что тебе просто так легче, может быть. Но… Я не претендую на твое прошлое. Я не знаю, что случится в будущем. Мне надо знать, что в настоящем мы — есть. Я и ты. Что мы вместе. Я не прошу больше ничего. Я просто хочу, чтобы ни один из нас впредь не произносил, что никто никому ничего не должен. Пока ты не приземлилась, я знал, что должен… сказать, объяснить — должен. Понимаешь?

— Честно? Не очень. Я правда устала.

Глеб кивнул. Из глаз прорвалась потерянность, которой не было в течение всего этого странного разговора. Прорвалась, чтобы тут же снова исчезнуть за непроглядной синевой.

— Тогда макароны и спать, — негромко сказал он.

— Спать. Без макарон, — Ксения решительно поднялась из кресла. — Душ где?

— Выйдешь в коридор, первая дверь налево — душ, — криво усмехнулся Глеб. Потом двинулся с места, подтащил ее чемодан поближе к кровати. Пожал плечами и как-то неожиданно беззаботно продолжил: — Рядом — туалет. Прямо по курсу — кухня. С макаронами. Вчерашними, но они вкусные. Здесь — спальня. Второй этаж, если захочешь, потом посмотришь. Олл райт?

Она кивнула и сняла пальто. На Глеба не глядела, оставляла себе ком усталости и обиды, шевелящийся внутри. Сосредоточенно рылась в чемодане — ей не привыкать ночевать вне дома. Доводы здравого смысла, что дом Глеба — никак не гостиница, оставались без внимания. Их она запихивала подальше, так же, как и его слова, так же, как и попавшееся под руку грязное белье. Жизнь нельзя выстирать, выгладить, подштопать и использовать снова, как ни в чем не бывало. А ходить в латанном Басаргина не умеет, не хочет и не будет. За своими поисками в чемодане и мозгах не заметила, когда Парамонов вышел из комнаты. Подняла голову — его не было. Не попался он ей и в коридоре.

В душе торчала долго. Вымывала из себя затравленность, которую он заставил ее чувствовать, и толкала — вместе с кровью — обыденную злость. Ненавидела! Ненавидела дачи, природу, нарушенные планы. Выбивало из привычной колеи, вносило смуту в устоявшиеся мысли. Ненавидела Глеба. Ненавидела себя. Как, когда она допустила, чтобы банальный секс, пусть и регулярный, в его голове превратился во что-то иное? Чтобы он считал возможным говорить о чем-то общем, о прошлом, будущем и настоящем, тащить ее после не самого легкого рейса, на ночь глядя, к черту на кулички, в дом, где, черт всё забери, заканчивается горячая вода!

Ксения взвизгнула и выскочила из-под резко ставшей ледяной струи. Дрожала, как кошка, выбравшаяся из лужи. С волос на кафельный пол капала вода. А она разве что не шипела, заворачиваясь в сорванное со стены первое попавшееся под руку полотенце в попытке согреться. Но ее все сильнее колотило. Так и выскочила за порог, оставляя за собой дорожку из капель и надеясь, что одеяла у Глеба более постоянны, чем горячая вода.

И едва не расшибла нос, полетев к противоположной стене. Глянула, обо что споткнулась. На разноцветной дорожке, превращенной ее кульбитом в гармошку, обнаружились тапочки. Мужские, большие и определенно до этого момента аккуратно стоявшие под дверью. Ксения чертыхнулась. Но все же вставила ступни в теплый войлок и быстро прошагала в комнату, как оказалось, — за новым сюрпризом. Расстеленный диван и огромное одеяло. Справедливости ради, именно об одеяле она мечтала последние минут десять, но махрово расцветшее упрямство не отпускало.

— Иди ты к черту со своей заботой, Парамонов! — рявкнула Ксения, забираясь в постель и укутываясь в кокон. Стянутое с себя полотенце со слабым запахом мужского одеколона замотала на голову, стиснула мелко стучавшие зубы и зло закрыла глаза. Спать!

Но и это оказалось проблемой. Не спалось. От слова вообще. Глаза раскрывались сами собой. В голове табунами арабских скакунов гарцевали мысли. Пару раз позвала Глеба, вслушиваясь сначала в эхо, потом в ответную тишину. Во дворе? А может, есть еще дом или там… как оно называется?.. летняя кухня. Или курит? Тогда вернется. А когда вернется — что сделает? Где ляжет?

Постепенно все прочие мысли вытеснились одной-единственной: она скучает.

Скучает, черт бы его побрал!

Скучает сейчас, скучала все эти долгие недели. Самой большой радостью в эти дни был обнаруженный в кладовке древний хозяйский будильник. Он был водружен на тумбочку у кровати и ежевечерне торжественно заводился, чтобы прятать на ночь подальше телефон, чтобы не пялиться в дисплей на его номер, чтобы не звонить.

Она не знала, сколько времени прошло, когда тишина была нарушена очередным хлопком входной двери — Глеб вернулся. Света не включал, вокруг по-прежнему царил густой тяжелый мрак. В нем он явно двинулся по дому — шаги по коридору мимо комнаты — на кухню. Плеск воды. Попить решил?

Ксения приподнялась, напряженно прислушивалась к звукам, но едва стало тихо, не сдержалась.

— Глеб! — позвала она негромко, в темноту.

Стукнула чашка.

Несколько вдохов. И он на пороге.

— Ты чего не спишь? — прошептал Парамонов.

— Не спится, — Ксения улеглась обратно на подушку.

— Замерзла?

— Нет, не очень…

— Хорошо.

И снова шаги по комнате. Тень в темноте двинулась к стулу у окна и силуэтом обозначилась в рассеянном и тусклом фонарном свете, едва пробивавшемся из-за шторы. Глеб стянул через голову футболку, расправил плечи. Бросил куда-то. Джинсы со звенящей пряжкой ремня. Замер. Вдохнул полной грудью. И еще через два шага диван скрипнул — Парамонов тяжело лег рядом, под огромное одеяло, придвигаясь вплотную и поворачиваясь набок. Его рука обхватила ее за талию, не оставляя пространства между ними. Ксения тут же вытянулась вдоль него, прижимаясь к горячей коже. Ледяными ступнями скользнула по его ногам, устраивая их рядом. Ткнулась носом в грудь, глубоко вдохнула и почувствовала, как проваливается в сон.