Истории, рассказанные в темноте (ЛП) - Пейн Барри. Страница 16
- Боже, я никогда не вспоминал о Тебе! Ты знаешь, почему - Ты знаешь, что своим ужасным поведением и жестоким обращением я поистине убил Элис, мою первую жену, хотя врачи и утверждали, что причиной тому - болезнь, истощившая ее силы. Тебе ведомо, что здесь, в Манстейте, все ненавидят меня - и это справедливо. Но они считают, что я просто сошел с ума, а это не так, ведь они не знают, каков я на самом деле. Я же всегда знал об этом, но мне было все равно, пока я не полюбил, - и, о Господи, призри на меня ныне!
Он на мгновение приоткрыл глаза, окинул суровым взглядом комнату, снова закрыл. И продолжал:
- Я ничего не прошу для себя, о Боже, я не предлагаю Тебе сделку. Все те наказания, что Ты уготовал мне, я буду сносить безропотно; что Ты ни повелишь мне сделать, я все исполню. Отнимешь ты жизнь у Евы, или сохранишь, - никого и никогда я не любил кроме нее - но пусть этой ночью у нее все будет хорошо. В знак своего раскаяния, я приму причастие Твоим телом и Твоей кровью. И моего сына, единственного нашего ребенка с Элис, я заберу из Челлонси, куда я отправил его, не будучи в состоянии видеть, и стану для него истинным отцом. И все, что в моих силах, я постараюсь восстановить по-прежнему и тем искупить свою вину. Слышишь Ты меня, или нет, но это должно быть сделано. И нет у меня иной молитвы, кроме этой: Боже милосердный, Боже прощающий, сделай Еву счастливой, дай ей мир после боли и опасности родов. По Твоей всеобъемлющей доброте, Твоему великому милосердию, Боже!..
Возможно, эта жалкая молитва в неурочное время прозвучала более искренне, чем любая другая. Тем не менее, можно смело сказать, что она осталась без ответа.
Сэр Эдрик поднялся на ноги. Еще раз прошелся по комнате. Он был опустошен, он впал в состояние, которое всегда презирал. Его губы и горло пересохли. Он взял серебряную кружку и поднял крышку; здесь оставался глинтвейн, с плававшим кусочком печенья, в форме сердечка.
- За здоровье Евы и ее ребенка, - произнес он и выпил все до последней капли.
Послышался шум. Он поставил кружку и отчетливо услышал, как наверху быстро открылись и захлопнулись две двери. Затем медленные, нерешительные шаги на лестнице. Сэр Эдрик больше не мог ждать. Он распахнул дверь в столовую, и тусклый свет проник в темноту за ее пределами.
- Дэннисон, - произнес он прерывающимся шепотом, - это вы?
- Да, да, это я, сэр Эдрик.
Мгновение спустя доктор Дэннисон вошел в комнату. Он был очень бледен, пот ручьями лил с его лба, галстук сбит на бок. Это был старый худощавый человек, державшийся весьма достойно. Сэр Эдрик пристально смотрел на него.
- Она умерла, - произнес он тихим спокойным голосом, чего доктор Дэннисон никак не мог ожидать.
- Двадцать врачей, да что там, тысяча врачей не смогли бы ей помочь, сэр Эдрик. У нее... - И доктор разразился какими-то непонятными медицинскими терминами.
- Дэннисон, - все так же спокойно и тихо произнес сэр Эдрик, - почему вы так взволнованы и обеспокоены? Вы же врач, неужели вам никогда не приходилось глядеть в глаза смерти? Душа моей жены теперь с Богом...
- Да, - пробормотал Дэннисон. - Она была хорошей, прекрасной, святой женщиной.
- Кроме того, - продолжал сэр Эдрик, подняв глаза к потолку, словно мог видеть сквозь перекрытия, - тело ее сейчас покоится на кровати, и лицо ее спокойно. Чего же боитесь вы?
- Я... Я не боюсь вида смерти, сэр Эдрик.
- Но ваши руки... ваши руки выдают вас. Вы очевидно стараетесь прийти в себя. Ребенок жив?
- Да, он жив.
- Это мальчик - брат юного Эдрика, которого родила мне Элис?
- Это... это не совсем так. Я не знаю, как вам объяснить. Будет лучше, если вы все увидите сами. И должен вас предупредить, сэр Эдрик, что вам понадобится все ваше самообладание.
- Кара Божия лежит на мне; но с этого самого дня и до моего последнего вздоха я не смею роптать, и могу лишь молить, чтобы день тот настал как можно скорее! Я последую за вами и постараюсь держать себя в руках.
Он взял со стола один из высоких серебряных подсвечников и шагнул к двери. Затем стал быстро подниматься по лестнице; доктор Дэннисон следовал за ним чуть поодаль.
Сэр Эдрик остановился на верху лестницы, дожидаясь доктора, и вдруг услышал из комнаты странный крик. Он поставил подсвечник на пол, прислонился спиной к стене и прислушался.
Крик раздался снова, дребезжащий, монотонный, переходящий в рычание.
- Дэннисон, Дэннисон!
Он осекся, у него не было сил двигаться дальше.
- Да, - сказал доктор, - это там. Там в комнате было две женщины, но я отослал их. Кроме меня, его никто не видел. Но вы... вам нужно его увидеть.
Он поднял подсвечник, и двое мужчин вошли в комнату - одну из спален. На кровати что-то шевелилось, накрытое одеялом. Доктор Дэннисон улучил момент, приподнял на мгновение край одеяла и снова опустил.
Они оставались в комнате лишь несколько секунд. Затем вышли, и доктор Дэннисон произнес:
- Сэр Эдрик, я бы осмелился кое-что предложить вам. Это не то зло, как утверждает Софокл в своей "Антигоне", для которого человек не имеет иного средства кроме смерти, и здесь...
Сэр Эдрик прервал его хриплым голосом:
- Спустимся вниз, Дэннисон. Здесь... здесь слишком близко...
Это выглядело странно. Когда новость была сообщена - и стало ясно, что что-то предстоит сделать, доктор Дэннисон перестал выглядеть испуганным. Он стал спокойным, академичным, даже в какой-то мере заинтересованным необычным случаем. Но сэр Эдрик, о котором говорили, что он ничего не страшится не только на небесах и на земле, но даже самого ада, сэр Эдрик совершенно переменился.