Похождения хитрого Соленопсиса(Рассказы) - Кузнецов Олег Александрович. Страница 9
Вообще дальний степной участок не считался у беркута богатым охотничьим угодьем. Водились там, правда, суслики и куропатки, но взять их почему-то всегда было трудно. И все же… Куропатка, да еще белая!.. Ба, да ведь выводки только начинают вставать на крыло! И как это он мог забыть?! Аппетит птицы взыграл, и экспедиция состоялась.
Еще издали, держась над краем равнины, беркут высмотрел перепорхнувшую куропатку. Но это была взрослая, слишком хитрая птица. Стоило подождать: вот-вот объявит себя наивная молодежь.
Он кружил в высоте, медлительный и почти незаметный. Вдруг что-то рыжее мелькнуло среди травы. Заволновавшись, беркут стал кружить быстрее. Он ясно понял, что на равнине появился какой-то новый зверь, прекрасно-крупный, не то что суслик, в котором и весу то не больше двухсот граммов, а жиру почти никакого.
А если это лиса? Неприятный случай, можно сказать, браконьерство, разбой среди бела дни… Но не связываться же с ней! Положим, он с ней справится, но ведь у нее когти… А клыками она может резануть, как ножом. Пусть уж лучше съест пару сусликов…
Тут Кадыр встал столбиком.
Так вот это кто! Тарбаган! Ну и удача! Нельзя сказать с точностью, но, наверное, в эту минуту злые глаза хищной птицы засияли от радости. Как же, на таком открытом месте тарбагану скрыться некуда!
Тарбаган угадал страшного недруга в черной точке, безобидно ползавшей чуть ли не у самого солнца. Жалобно пискнув, он ударился в бегство. Бежал, почти волоча голову по земле, делая бессмысленные зигзаги и обреченно спотыкаясь. Хоть бы камень попался или дерево!..
Но степь была гладкая и бесконечная. Остановился тарбаган, оглянулся: черная точка уже не точка, а явственно различимая птица! И не торопится беркут. Куда ему спешить?!
В отчаянии Кадыр ударил лапой по предательской степи и сорвал с нее клок дерна. И вдруг видит: почва под дерном податливая — желтый песочек! Он копнул — яма получилась! И тогда лапы его замелькали так, что глазу не видно. Передние когтями отдирали комки от плоти земной, задние подхватывали их и отбрасывали прочь. Желтый фонтан вздыбился над зверем.
Беркут заметил действия верной добычи и как бы заинтересовался: уж не могилку ли тарбаган копает для своих косточек?
Но тот не могилу копал — нору. Пока беркут недоумевал, над поверхностью степи осталась только половина зверя, а на самом конце половины — черный пушистый хвостик, как маленький боевой флажок. Беркут заспешил, чтобы поскорей занять позицию для атаки. Замахал он крыльями изо всех сил, но оставшаяся часть тарбагана уменьшалась прямо на глазах!
Когда беркут подлетел достаточно близко, пикировать было почти не на что: один хвостик торчал над землей. Хищник все же ринулся, промчался над тарбаганом, ударил. Однако удар пришелся по кучке нарытой земли, отчего на ней образовалась глубокая борозда.
В великой досаде взмыл беркут, примерился, но ведь ясно было, что и новая атака ни к чему не приведет. Он тогда спустился, сел на свежий холмик и заглянул в нору.
А тарбаган — вот он схватить можно! Беркут протянул длинную, в лохмотьях лапу со страшными, как у багра, крючьями и подцепил желтое мягкое тело. Он стал тянуть его к себе, а Кадыр, несмотря на жуткую боль, тянул вниз.
Второй ногой беркут упирался в край норы. Она у него была немного согнута, а от усилий, которые предпринимал Кадыр, сгибалась все больше и больше. Вскоре огромная птица оказалась всею грудью прижатой к земле. Она отчаянно замахала крыльями, так что трава вокруг пригнулась от возникшего движения воздуха.
Страшное создалось положение: зверь и птица были в плену друг у друга. Беркут уже рад был бы отцепить коготь, но не мог и пошевельнуть им, потому что нога натянулась, как струна.
Хорошо еще, молодая тарбаганья кожа не очень крепкая — не выдержала и порвалась. Беркут отвалился в сторону. На его освободившемся когте болтались клочья рыжей шерсти, с которых капала кровь.
Вид крови и близость добычи привели хищника в неописуемое волнение. Он скакал по краю норы и клекотал что-то — наверное, клялся, что будет сидеть тут хоть сто лет, а тарбагана живым не выпустит.
Кадыр же уходил в землю. Вскоре его не стало видно.
Часа два беркут оставался верным своей клятве. Он хотя и взлетал изредка, но не удалялся. Возвращаясь, садился ни бугорок, заглядывал вниз, дико вопил металлическим голосим. Птицы и суслики, ютившиеся на равнине, распуганные, попрятались. Безжизненно стало вокруг.
Через час хищнику все таки надоело бесплодное ожидание — улетел!
Не скоро Кадыр решился выглянуть из своего убежища. Ему все казалось, что беркут где-нибудь тут, поблизости. Но воцарившаяся тишина, нарушаемая только попискиванием сусликов и громкими трелями цикад, а также голод, вскоре напомнивший о себе, все же убедили его сделать вылазку. Он высунул голову из норы и оглядывался так долго, будто он умудренный опытом старый тарбаган.
Спокойна степь, уютна и приветлива. Она словно приглашала Кадыра: останься, у меня много сладкой травы для тебя, будь хозяином на моих просторах…
Но и горы, зеленея своими причудливыми боками, тоже звали Кадыра: иди, твои братья ждут тебя, в гладкой степи ты останешься одиноким…
И странник, поев на дорожку, отправился.
Но удивительное дело: нора, выкопанная им, обладала свойствами магнита. Он ушел от нее метров на тридцать, а она вдруг властно потянула его назад. Пришлось вернуться.
Опять долго стоял и осматривался и опять тронулся в путь. Теперь удалось удалиться уже на пятьдесят метров. И опять нора притянула его к себе. Он торопливо залез в нее, кой-чего поделал для благоустройства: умял землю, покопал… Вылез. Решительно устремился вперед.
Но и двадцати шагов не пробежал, стремительно повернул назад: показалось, беркут опять в небе. Но это не беркут — краснолицая горная галка по своим делам летела…
Лишь поздно вечером, когда уже почти стемнело, магнитное действие убежища прекратилось. Он отправился, чтобы больше никогда сюда не возвращаться. И через час вовсе забыл про пору: впереди были новые заботы.
Он предпочел потемки ясному свету дня. Он все-таки стал зверем ночного образа жизни, как волк, корсак или степной кот.
Он шел всю ночь. Под утро у подножия какой-то возвышенности он вырыл нору и улегся спать. А вечером — в путь.
И вот так каждый день по норе — семь нор…
На восьмой день выспаться ему не дали маралы — небольшое стадо пугливых, нервных маралух, вздумавших пастись как раз над тем местом, где он устроился на дневку. Они толклись и толклись, и от этого земля в норе сыпалась, попало даже Кадыру в ухо.
Положение тарбагана в животном мире не таково, чтобы он мог, вылезши наружу, призвать к порядку нарушителей спокойствия. Пришлось терпеть, и это была сущая пытка!
Сначала Кадыр терпел молча, но, видя, что маралухи никакого чувства меры не знают, он стал ворчать и ворчанием, к своему удивлению, добился успеха: олени дружно вздрогнули и поспешили удрать.
В тот день какие-то неясные предчувствия не дали Кадыру усидеть на месте. Солнце еще, кажется, не собиралось уступать освещенные пространства, а уже четвероногий путник шлепал по глубокому, мрачноватому ущелью.
По сторонам нависали унылые мшистые скалы. Кое-где на высоте, на случайных выступах, храбро росли тонкие березки, а то попадалась острая, будто заточенная, елочка, которой зачем-то понадобилось карабкаться на хмурый утес.
Посреди ущелья, обычная в таких местах, громыхала по круглым камням речка, злая и холодная. Кадыр старался держаться от нее поодаль и поэтому все время оказывался на ровной, но ужасно пахнувшей полосе, тянувшейся, казалось, бесконечно и бывшей не чем иным, как обыкновенной дорогой для машин, лошадей и пешеходов.
Мы с вами любим дороги. Они облегчают нам преодоление расстояний. Тарбагану движение по дороге не доставляло никакого удовольствия. Хуже того. Вынужденный то и дело наступать на укатанную полосу, Кадыр чувствовал себя преступником, нарушителем границ. Запахи машинного масла, резиновых колес, бензина, чьих-то кожаных подметок, валяющегося окурка он воспринимал как запах неведомого зверя — могучего, раз он так сильно пахнет.