Тайны темной осени (СИ) - Чернышева Наталья Сергеевна. Страница 23

Я прошла по ссылке. Несколько коротких фраз, про свадьбу, про безутешную невесту, про то, что тело парня нашли чёрт-те-где, куда его отнесло течение. Про туман, видимо, послуживший причиной трагедии. На свадьбе мало кто остаётся трезвым, и уж, конечно, это не жених, если только он не язвенник и не убеждённый зожник. А проследить, оттолкнуть его от губительного края оказалось некому.

Я листнула экран вниз.

Фотография родственников… Крупным планом — лицо убитой горем невесты. Вот как бывает в жизни — ещё не успела побыть женой, а уже вдова… Расписались они хоть, или ещё не успели?..

— Зачем, зачем я потащила всех на эту проклятую реку! — сокрушалась в интервью несчастная девушка. — Простить себе не могу. Был туман… мы выпили… зачем?! Отдала бы полжизни, только бы вернуться обратно и прожить этот день иначе.

Я узнала её. Я внезапно узнала её! Та самая невеста, и ещё её подруга… они тогда мне такси вызвали… боже! Мне помогли, жениху не сумели. До меня он утонул или уже после? Боюсь, этого я никогда уже не узнаю. Хотя, наверное, можно будет спросить у…

Он уже не спал. Растирал шею, морщился. Поймал мой взгляд, усмехнулся. Промолчал. Спросить бы у него, а как спросишь. Мол, там-то и тогда-то не ты ли, мил человек, жениха со свадьбы утопил?!

— Не надо на меня так смотреть, — вдруг сказал он. — Не утоплю.

Почему сразу утоплю, подумала я, но мысль ушла, не успев прыгнуть на кончик языка.

— Вы сами на меня смотрите, — огрызнулась я.

— На красивую девушку отчего бы не посмотреть?

— Ещё и комплименты тухлые, — обвинила его я.

— Почему же тухлые? — изумился он.

— Я знаю, какая я «красавица», — огрызнулась я. — Давайте, гражданин, баллоны ко мне не катить. Не будет никакой лезгинки!

— Понятия не имею, о чём вы, — заверил меня хрен, делая морду кирпичом, а глаза-фонарики — честными-честными.

— У меня перцовка с собой есть, — пошла я ва-банк. — В баллончике!

— Сами же нанюхаетесь, — хмыкнул он, — в такой тесной клетушке-то.

— Плевать!

Он внезапно встал, и оказался очень высоким, под самый потолок, хотя без верхних полок купе-СВ маленьким назвать было сложно.

— Кофе хочу. Вам кипятка принести, Римма Анатольевна?

— Слушайте, — сердито сказала я, — так нечестно, вы меня знаете, а я вас нет! Вас-то как звать? Кто вы такой?

Он сунул руку за пазуху, вынул из внутреннего кармана удостоверение, очень похожее на удостоверение полицейского. Была там его физиономия кирпичом, фото в стиле паспорт-стайл, умеренно уродливое, в жизни выглядел-то получше.

— Похоронов Гордей Эребович, старший уполномоченный МУРО, — прочитала я, обалдевая на каждой букве. — Вы серьёзно?!

— Очень, — без улыбки ответил он.

— Что такое МУРО? Москва, уголовный розыск? Тогда почему не МУР?

— Потому что не МУР, — пожал он плечами, — другое ведомство.

— Вы — спецназ, — поняла я. — А фамилия…

— Родная, — усмехаясь, ответил он. — От папы.

Мне сразу вспомнился анекдот про Костю Жопова, пожелавшего сменить имя на Ивана, а фамилию трогать запретившего, от папы, мол, досталась, ни в коем случае не сменю.

— Так нести вам кипяток для кофе?

— У меня нет кофе…

Я собралась в дорогу спонтанно, почти ничего не продумывала, да ещё потратила остаток времени на бедного Бегемота. Не было у меня кофе, только бутылочка питьевой воды; днём я рассчитывала пообедать в вагоне-ресторане, а потом, на какой-нибудь станции, где поезд стоит чуть больше, чем три минуты, я рассчитывала что-нибудь купить в ларьках на перроне… Да и в СВ полагалась кормёжка, согласно купленного билета.

— У меня есть, — заявил хре… то есть, Гордей Похоронов.

Он вернулся с кипятком в стаканах, вставленных в старомодные, винтажные, как сказали бы сейчас, железные подстаканники. Я помнила такие ещё из детства, когда мама возила меня поездом на Чёрное море…

Эти, конечно, были современным новоделом. Чистенькие, сверкающие, не успевшие зарасти неистребимой в дорожных условиях чернотой в выемках выбитого на металле рисунка. У Похоронова нашлась при себе банка приличного кофе, насколько растворимый вообще может быть приличным. Несколько вкуснейших булок и пирог с картошкой. Я простила ему его идиотский плащ, тем более, что он больше не вонял (или я принюхалась уже?)

Но баллончик в кармане всё равно держала. Он успокаивал.

За окном стремительно светлело, а потом вдруг вывалилось красное солнце, облило купе ярким светом. Солнце! Я его месяц не видела, не меньше, всё дожди да дожди, да повисшая над Питером осенняя хмарь. Теперь я поняла, что в мире ещё остались яркие краски.

Пронзительный синий купол неба. Леса в золотых и алых одеждах осени. Ослепительно белые домики полустанков, проносящиеся мимо. Разноцветные машины, выстроившиеся в ряд на переездах. Хотелось смотреть и смотреть на это бесконечно.

Похоронов уткнулся в свой ноут, надел наушники. Не стала мешать ему работать, вышла в коридор. Долго стояла, держась за поручень, поезд петлял, поворачивая то вправо, — и тогда я могла видеть длиннющий хвост в цветах РЖД, то влево — и тогда я не видела ничего. Семафоры подмигивали мне синим глазом.

А потом поезд с размаху влетел в туман. Всё заволокло серым и чёрным, не стало солнца, не стало леса, не стало дороги. Стало неуютно и немного страшно, а ну как машинист не увидит что-нибудь… внезапно разверзшуюся на дороге пропасть! — и полетим мы вниз, складываясь по дороге, как неудачно выстроенный конструктор лего. Бр-р, дурные мысли.

Я отлипла от окна, всё равно там не на что было смотреть. И внезапно увидела Бегемота.

Мэйн-кун сидел прямо в проходе, обвившись хвостом, и смотрел на меня внимательно и строго. Кисточки на больших ушах обмякли и слегка поникли, как у рыси в почтенном возрасте. Но я ведь и не знала, сколько этому коту лет! Может, тоже уже… в возрасте. В почтенном. Учесть особенно, что он вообще умер! Сама видела. Видела сама…

Спина мгновенно взлипла едким потом. Да что же такое, я схожу с ума?! Бегемот поднялся одним слитным движением, встал рядом, положил лапищи на стекло, словно тоже хотел посмотреть в окно. От него слабо пахло больницей, туманом, сырым промозглым летом с залива, а в не по-кошачьему чёрных глазах стыла почти человеческая тоска.

Я решилась. Протянула руку, осторожно, готовясь тут же отдёрнуть её, коснулась кошачьего затылка, — шерсть оказалась шелковистой на ощупь, и да, слегка влажной, словно зверь и вправду долго гулял в тумане. Погладила, потрепала уши….

Пальцы не прошли насквозь, кот не был призраком. Вполне материальный. Но как, как скажите мне на милость, как он мог остаться в живых?! Он же умер, я же видела сама!

— Ты, наверное, всё-таки совсем другой кот, — сказала я тряским от страха голосом.

Бегемот зевнул, показав клыки. Рана на боку… я на неё глаз намозолила, пока обрабатывала, следуя советам ветврача по телефону, потом, когда навещала в клинике, и потом уже… когда уже всё.

Нет, Бегемот был тот же самый!

— Ты воскрес? — продолжала я допытываться. — Как?!

Он плавно отвернул голову, уходя из-под моей руки. И пошёл, пошёл по коридору, оставляя после себя влажные следы. Потом, у двери в тамбур, встряхнулся, оглянулся на меня через плечо, просочился в полуоткрытую дверь и пропал.

Я отмерла — дурацкая моя реакция на стресс, из-за которой превращаюсь в неизменный соляный столб, когда прыгать надо! Кинулась следом. Но в тамбуре не оказалось никого, и все двери запечатаны были наглухо.

Приплыли, Римма. Я отёрла испарину со лба. Приплыли, дорогая. Галлюцинации. Как бы вместо помощи сестре, самой не оказаться в сочинской дурке!

Кому рассказать, что я регулярно вижу умершего, в том числе и по моей вине, кота…

Я вернулась к своему купе и внезапно услышала любопытный разговор: Гордей Похоронов отчитывался перед кем-то по телефону.

— Да, — ронял он короткие скупые фразы. — Да, в дороге. Кукла локализована, «Северная Пальмира», Санкт-Петербург-Адлер. Нет, поддержку пока не надо. Нет, и «град» не нужен тоже. Что? Справлюсь сам. Носитель куклы рядом. Цель… целей несколько… буду стараться нейтрализовать. Что? Нет. Нет. Нет. Да, не надо. Сам. Ну, и заплатите, в первый раз что ли. Кто обнаглел? Шутишь. Нет. Нет. Да…