Тайны темной осени (СИ) - Чернышева Наталья Сергеевна. Страница 37

— Странно, — говорила я, — что ты поминаешь Кали-Югу. Ведь это из древнеиндийских верований, а ты сам…

— Ваш мир — поливариантен, многолик и изменчив, — отвечал Похоронов. — Здесь не действует правило исключения. Всё смешано в одну бурлящую массу, нет чистого знания, которое сумело бы объяснить всё. Чистых теорий и чистых вер не хватает, у них обязательно имеются какие-то изъяны. Кали-Юга — прекрасный термин, отлично описывает происходящее, а что придумали его не у нас и не на вашем севере — какая разница. Одежду, что ты носишь, тоже произвели не в твоём городе и даже не в твоей стране…

Но мне всё равно сложновато было понимать его. Мой бедный куцый человеческий разум отказывался вмещать громадные временные вехи и пласты знаний. Ну, да. Кто-то жил на свете от начала его сотворения, а кто-то родился всего лишь двадцать семь лет тому назад.

Я погрела дыханием кисти рук. Холодно. Как же всё-таки холодно, и, кажется, холод усиливается… Когда же уже поезд пустят по маршруту, сколько можно тут стоять.

Столько, сколько нужно, пока Похоронов с компанией не поймает гада

Всё так, и смысл в этом был, но как же мне хотелось сейчас прыгнуть в будущее, вот прямо отсюда и в солнечное сочинское завтра, к сестре и матери! Чтобы нынешнее ожидание осталось в прошлом, ничего не значащей зарубкой в памяти, и новые дни наматывались бы поверх него неумолимой лентой времени.

Я встала… и тут же меня приморозило к месту, а из окна — сквозь окно, чёрт возьми! — внезапно выметнулось длинное кошачье тело. Бегемот пролетел вперёд ракетой и с диким воплем впился в… В то, что появилось на пороге. И тут же отлетел в сторону, сворачиваясь клубком и скуля от лютой боли…

Что оно не было человеком, сомнений не возникло. Но и полностью сгустком мрака там, зла или чего-то такого — не было тоже. У него оказалось лицо Алексея, мужа Ольги! И корявые крючья пальцев, натягивавшие тонкие, прозрачные — призрачные! — серые нити. Нити прочно держали куклу, не давая ей двигаться по собственной воле. В голове загудел отчаянный крик: «Помоги!»

Мы с тобой одной крови. Помогу… если и ты поможешь мне.

— С-сиди спокойно, тварь, — приказал Алексей, как-то странно перекашивая рот

Так разговаривают люди, перенесшие инсульт: часть мышц по какой-то стороне лица наполовину парализованы, мимика из-за этого нарушена, иногда — серьёзно и сильно.

— Доставила ты мне проблем, сука. Теперь не уйдёшь!

— Чтоб… ты… сдох… — выдохнула я.

Ненависти, вспыхнувшей во мне к Алексею, хватило бы, чтобы поджечь Сверхновую! Да, три года назад Ольга вышла замуж… и как же ясно, как понятно стало теперь всё! Ощипывание виноградной кисти, да, Лёшик? Пока не дошёл до последних, самых вкусных, ягод.

— Сдохнешь ты. Сейчас. И твой е&@рь из ада тебе не поможет!

Его лицо дёргало и кривило спазмами, в приступе бешенства он сжал нити, прошивавшие куклу насквозь, и её тельце задёргалось тоже, зашитый рот давился криком.

— Отпусти её, урод! — крикнула я. — Ей же больно!

— Да пожалуйста! — серые нити брызнули искрами в разные стороны, и кукла упала на колени, не удержавшись на ногах.

Рассыпались по полу золотые блестящие волосы. Если не знать, что скрывается под ними, насколько изуродовано лицо и искажена самая суть девочки, легко поверить, что видишь перед собою ребёнка…

Алексей прицельно пнул своё создание под копчик:

— Разделай мне тушку, будь заинькой.

Я стояла, беспомощно хлопая глазами — моё обычное состояние в критические моменты! — понимая, что сейчас меня живьём разорвут на части. Какой бы симпатией ни прониклась ко мне кукла, а перебить непреложный приказ хозяина она не могла. Ни сил у неё не было для этого, ни смелости духа. И то, ей же было лет восемь, когда её украли и начали над нею издеваться. Откуда там что взяться могло, после трёх лет бесконечных мытарств и запредельной боли?

Так бы я и пропала ни за что ни про что, выручил Бегемот. Он поднялся на лапы, странным образом раздвоившись — на полу остался свернувшееся в неподвижный клубок одно тело, в воздух взвилось в рывке второе тело. И второе впилось Алексею прямо в морду! Кривыми кошачьими когтями!

Жуткий крик поднялся до небес, приподнимая крышу, — то-то, тварь, самому неприятно?! Контроль над куклой гад утратил, и она снова упала, будто кто подрубил ей колени, ткнулась встрёпанной головой мне в колени и замерла так, сотрясаясь от дрожи. Я вновь ощутила идущий от неё жар — как тогда, во сне, когда она сидела рядом, а я рисовала её же, но — обычной здоровой девочкой.

И тогда я наклонилась — дура, идиотка, сумасшедшая! — и провела ладонью по золотым кудрям, поразившись, какими шелковистыми, гладкими, невесомыми они оказались. Пух, а не волосы! Наверное, в прежней жизни мама плела дочке косы, придумывала разные причёски, с охотой возясь с таким удивительно нежным материалом… Волосы жертвы приглянулись и Алексею, он оставил их, может быть, тоже чесал. При одной мысли об этом к горлу подкатило тошнотой.

Кем надо быть… кем же это надо быть…

Алексей отшвырнул кота, и тот грянулся спиной о стену, и сполз по ней неподвижным трупом. Повёрнутая под неестественным углом голова яснее всего прочего говорила о том, что отважный Бегемот умер в очередной раз, и, похоже, что навсегда.

Лицо Алексея невозможно было теперь узнать! Глаз, выбитый кошачьим когтем, оплыл и вытек, глубокие царапины пробороздили лицо, и только звериный оскал остался тем же. Он шагнул ко мне, подёргивая крючьями сведённых в судороге пальцев, и я сразу почувствовала, как напряглась, одеревенела кукла, по прежнему обнимавшая мои колени.

Всё, Римма. Вот теперь тебе — конец. Кукла, повинуясь приказу, разорвёт тебя в мелкие клочья, а Алексей пожрёт твою душу, сощипывая с семейной виноградной грозди предпоследнюю ягоду…

Оставались ещё сестра и мама в далёком Сочи. Но до них гад доберётся без особых проблем. И МУРО не схватит, раз до сих пор не схватило.

Я с силой зажмурила веки, ожидая первой терзающей боли.

Но боль не пришла. Торжествующий рык Алексея превратился в злобный визгливый крик. Я решилась приоткрыть один глаз и увидела, как чудовище пытается содрать и никак содрать не может со своей головы пресловутый плащ бомжа. Это Похоронов зашёл со спины и накинул на тварь свою рабочую одежду, на которую я кривилась и морщила нос.

По всей видимости, это был не просто плащ, но магический артефакт весьма серьёзной мощи. Алексей выл, визжал, крутился на месте, беспорядочно взмахивая скрюченными руками. Если попадал когтями по стене или двери — щепки летели. А уж как визжал! Как верещал, орал, что сожрёт, выдавит глаза и сожрёт их на завтрак, всем нам вместе и каждому по отдельности, пытался приказывать кукле, но та лишь вздрагивала от невидимой плётки и всё сильнее прижималась ко мне…

Я гладила бедную девочку, не отнимая руки от её волос. Я понимала, что стоит мне поколебаться или, ещё хуже, испугаться, и контроль над куклой окажется у Алексея мгновенно, и тогда мне не жить. Ни мне не жить, ни Похоронову. Он, хоть и бессмертный, а против взбесившейся твари навряд ли устоит. И на бессмертных можно найти управу!

Вспомнилась вдруг некстати жуткая легенда про кентавра Хирона, наступившего на отравленную стрелу. Яд с той стрелы принадлежал лернейской гидре, так что избавиться от него было невозможно. Но бессмертное тело кентавра не могло умереть. И яд начал пожирать его изнутри.

Вечность мук…

Ещё же книга такая попалась, адаптированная для детей. Я очень чётко вспомнила, как там описывались последние дни жизни бедолаги человека-коня: как он лежал, страдая, а кожа его пузырилась чёрными язвами, и не было ни конца его мучениям ни края. В конце концов, он добровольно ушёл в царство мёртвых, отдал своё бессмертие Прометею…

Я не хотела для Похоронова такой судьбы.

Но что я могла сделать в драке? Да ничего… не умела ведь кулаками махать. Поэтому и гладила, гладила, гладила по голове несчастную куклу, не давая Алексею восстановить над нею контроль. Только на это меня и хватало. Только на это.