Тайны темной осени (СИ) - Чернышева Наталья Сергеевна. Страница 8

А жаль. Бархатный сезон сейчас на Чёрном море.

Возвращаясь к тёте Алле: сначала Сенечку своего она хотела на Оле женить. Очень обиделась, когда Оля Алексея нашла. Специально, значит, в сердце ранила, в городе этом своём скурвившись, в самое нежное ударила безжалостно, неблагодарная. Теперь вся надежда была только на меня. Очень мне нужен был, по мнению тётки, маменькин сынок, рохля, слюнтяй, любитель пива и поторчать за танчиками всё свободное время. Пропаду я без него, одна. Детей, опять же, рожать мне надо, двадцать семь лет, перестарок страшный. Кто ещё возьмёт-то такую? Только наш Сенечка! И в конце этой тирады платочком глазки промокнуть свои заплывшие, мол, глядите, на какую жертву страшную единственного сына толкаю!

Что об этом думал сам Сенечка, я не знала и даже не догадывалась. Я в детстве, помню, в него лягушками швырялась, а он визжал, как девочка, боялся их очень. Мне же смешно было до колик — такой большой толстый мальчишка, старше меня на целую вечность, аж на три с половиною года, и — боится лягушек…

Я заваривала кофе, когда в дверь позвонили. И, не дождавшись немедленной реакции, позвонили снова. Потом вообще вжали кнопку звонка, чтобы звенело непрерывно. «Убью!» — мрачно подумала я, а потом подумала, может, у соседей что стряслось. Слева, балкон в балкон со мною, жила в однокомнатной, только полноценной, с отдельной кухней, квартире пожилая пара, очень интересные люди. С дедом я иногда играла в шахматы, с переменным успехом. Бабулечка пекла та-акие пирожки с вишней, — закачаешься… а в шахматы обставила меня в два счёта. Мастер спорта у человека, несмотря на возраст. До сих пор в клубе активно играет, заодно ведёт детскую секцию. Мало ли что там могло случиться… плохо стало… воду прорвало…

Я не посмотрела в глазок, открыла не глядя, за что и поплатилась немедленно же.

Вначале в коридор заехали два огромных мокрых чемодана, с их колёс сразу же потекло на белую, под доску, плитку грязным. Затем въехал необъятный живот, а уже за животом сама тётя Алла. После неё просочился и Сенечка. Сухо щёлкнул замок.

— Здравствуй, Римушка, здравствуй, родная! — полился мне в уши тёткин елей. — А как похудела-то, бедная, не болеешь ли? А мы вот приехали в гости к тебе, да тебя нет и нет всё… потом смотрим, в окнах свет зажёгся, ну и попросили впустить… к племяннице-то… в сто сорок вторую… Век не виделись. Сенечка, не стой, повесь шубку-то мою…

Шубку. ТётьАллина шубка — это какой-то слоновьих размеров тулуп, по другому не скажешь. И он сразу занял собой всё место на вешалках в прихожей, клешерукий Сенечка уронил мою куртку, когда вешал, поднял и приткнул её снизу.

Кто же вам адрес мой выдал, хорошие мои? Прямо вот до номера квартиры. Оля точно не могла, она мне не враг…

— Тётя Алла, — сказала я решительно, — ничего, что уже половина двенадцатого ночи? Вы позвонить не могли заранее?

— Зачем? — искренне изумилась она. — Сюприз, Римушка, он куда веселее, когда без звонка, внезапно!

Да уж. Веселье из меня сейчас прямо пёрло, мегатоннами. Скорее, кирпичи, я б сказала.

— А мы вот вареньица тебе привезли, своего, родного, без этого вашего городского ГМО. И курочку я запекла по правильному рецепту. И…

Я представила себе эту курочку на своей кухне: правильный рецепт отчего-то включал в себя дикое количество чеснока. Чесноком, собственно, от одного из баулов и пахло. И не тонкой ноткой, способствующей разогреву аппетита, а прямо вот началом газовой атаки.

— Мне завтра на работу, — сказала я. — Рано. Так что, тётя Алла, никаких курочек. Вы сейчас поедете в гостиницу…

Про гостиницу не услышали. У тёти Аллы была поразительная способность фильтровать всё ненужное. Буквально: тут слышу, там не слышу.

Она буквально выдавила меня через дверь в комнату, встала, уперев руки в бока, огляделась.

— Да-а, — хоромы не царские, — заявила она. — В этой клетушке только крысе и жить. Но ничего, её продать ещё можно…

— Зачем мне продавать мою квартиру? — спросила я, сатанея с каждым словом.

— Ну, как зачем? Как же! Тут продать, мы добавим, купишь хорошую, нормальную двушку в Девяткино, поближе к Всеволожску…

— Зачем мне покупать двушку в Девяткино поближе к Всеволожску?

Вот со мной так всегда. Прыгать надо, а я туплю. Зашла ко мне в квартиру незваной, стоит и распоряжается, как мне продавать собственное жильё и где покупать другое… Оля бы уже озвучила направление на гору в Перу, а я стою, слушаю, как мне, непонятливой, растолковывают:

— Возраст берёт своё, не могу уже я на земле жить, нужно в город, поближе к современной медицине… и колено болит, и давление вот. Купим в Девяткино двушку, одна комната — с балконом! — мне, старой, вторая вам с Сенечкой, и…

— Тётя Алла, — сказала я, — уймитесь; никто ничего продавать не будет.

— Сразу после свадьбы-то и продадим, — она не услышала.

Сенечка молчал, смотрел в пол. Взрослый шкафообразный мужик с пивным брюшком и небритой помятостью на лице…

— Не будет свадьбы, — заявила я ледяным голосом. — Не будет никакой квартиры в Девяткино. И вообще, я вам сейчас такси вызову, обратно в ваш Всеволожск!

— Как?! Ты выгонишь старую больную тётю в ночь? Римма!

Вопли, крики, слёзы, ор.

Тётя Алла выставила на продажу — или уже продала?! — оба дома во Всеволожске.

И приехала жить в Петербург к обожаемой племяннице. С тем, чтобы выдать оную племянницу за сынульку. И пора уже к свадьбе готовиться, а эта неблагодарная племянница чего-то там кочевряжится, как говно на лопате.

Клиника!

— Сеня, — сказала я бешено. — Это правда? Вы продали жильё?!

Он пожал плечами. Смотрел в пол, в глаза мне смотреть остерегался, и правильно делал, моим взглядом можно было крошить бетонные стены.

— Там что, деньги в этих ваших чемоданах?!

Из невнятного Сениного мычания я поняла так, что всё-таки не продали ещё. Пока не продали. Уже легче. И в баулах не деньги, а одежда, надувной матрас и еда. Надувной матрас — это чтоб на первое время я с Сеней спала бы на полу, а тётя Алла на моём диване, у неё спина больная, ей на полу нельзя.

— Вон, — сказала я страшно. — Вон отсюда к чертям собачьим!

— Ах! — вскинулась тётя Алла, очень точно падая на мой диван. — Мне плохо! Умираю!

Коронный её номер, на деда действовало безотказно. Но я не дед!

Дальше было мерзко, противно и тошно. Я вызвала скорую, скорая не нашла у тёти Аллы ничего страшного, даже давление было 120/80, как у пионерки. Штраф за ложный вызов само собой. Я вызвала такси — оплатила через сайт до Всеволожска: ночной вызов, поездка за пределы КАД…

Баулы выпнула из квартиры сама, откуда только силы взялись. Лично проследила за погрузкой рыдающей тёти в машину, попутно лопнув от злости несколько раз. Слов не было. Были только эмоции и обсценное их отображение, вертевшееся на языке. Но привычка в принципе не материться брала своё: с кончика языка я не сняла ни слова. Может, и зря.

На улице снова сгустился туман, и светящийся зелёным «гребешок» рекламного опознавательного таксо-знака на крыше машины размывался в скользкой мороси в нечёткое пятно.

— Что ты терпишь её, тюфяк?! — в сердцах высказала я Сенечке, угрюмо грузившем баулы в багажник. — Ты мужчина в доме или кто?

— Прости, Римма, — тихо ответил Сеня, внезапно поднимая голову. В глубине его глаз я увидела глухую тоску… — Мать она мне…

Тут-то злость моя и схлынула, как половодье в конце весны. Мы не выбираем себе родителей, не выбираем и место, где родиться. Мы можем взять в руки только свою собственную судьбу, и то, лишь до определённого предела. Но мать действительно ведь не бросишь. Какой бы глупой или вовсе придурочной она бы ни была…

— Не дай ей дом продать, Арсений, — тихо сказала я. — Как-нибудь пусть на тебя перепишет, хотя бы один. Со вторым что хочет пусть делает, но один — тебе, понял? Олю попроси, может, поможет. Ты ведь понимаешь, что вариант припереться посреди ночи и устроить цирк в надежде, что никто не даст пинка под зад старой больной выжившей из ума женщине, — дохлый номер?