Босс по обмену (СИ) - Блэк Тати. Страница 35

Разбудил Влада зычный голос, разнёсшийся по палатам и возвестивший о том, что наступило утро. Нащупав в темноте мобильник, Шаталов поднёс его к лицу и, приоткрыв один глаз, воззрился на экран. Шесть утра, мать его. Шесть утра! Да он в такую рань даже в Заборье не вставал. Надо будет позвонить знакомому врачу и договориться, чтобы тот посодействовал в выписке и переводе на домашний стационар. И почему он об этом ещё ночью не подумал? Сейчас бы, глядишь, не пришлось продирать глаза только потому, что работнице минздрава приспичило заставить всех поголовно измерить температуру. Будто бы, б*я, нельзя было это сделать хотя бы часов в десять!

Следом Влада ждало ещё одно испытание — больничный завтрак. Он даже представить не мог, кто в здравом уме был способен добровольно впихнуть в себя эту бурду, которую ему принесли в палату. Такое даже свиньям было грешно давать, не опасаясь, что за этот акт вандализма рядом не нарисуются представители Гринпис.

Повозив ложкой по тарелке с серым клейстером, гордо именуемым овсяной кашей, Шаталов отставил «завтрак» на тумбочку. Теперь ему предстояло подумать о том, как сбежать из этого царства градусников и касторки и кому позвонить, чтобы не привлечь к себе излишнего внимания и не стать предметом обсуждения если не всей Москвы, то внушительной её части.

По всему выходило, что таких знакомых у него нет. Разве что только… нет, ей он не позвонит даже под страхом смертной казни. Ещё не хватало, чтобы Ангелова послала его подальше или явилась в больницу только потому, что испытала жалость. Он даже не знал, какой из этих вариантов его не устраивает больше.

Вздохнув, Шаталов улёгся обратно на постель, понимая, что подремать ему всё равно не дадут, и стал мысленно прикидывать, доведён ли он до отчаяния, чтобы звонить родителям, или ещё нет.

Глава 19

Какие-то процедуры, обследования, новая порция бурды, на этот раз суп и котлеты с пюре, которые Влад, правда, сметелил за полминуты, ибо жрать хотелось так, что хоть на Луну вой. И всё это — за несколько последующих часов.

У Шаталова даже закралось подозрение, что их здесь, в больнице, намеренно будут доводить до предела, проводя эксперимент — все ли выживут или нет. Его сосед по палате, тихий мужичок лет шестидесяти, принимал экзекуции как должное, на жизнь не жаловался и в основном дремал, когда не нужно было ставить градусники, клизмы и прочие радости жизни. А Влад мрачно размышлял о том, что позвонить отцу или матери всё же придётся. Нет, он совсем не боялся, что они не найдут места в плотном графике, чтобы забрать сына из больницы, просто знал, что всё будет сделано механически и без лишних эмоций. А видеть, как мать смотрит на часы, опаздывая на встречу и намекая тем самым, что Владу надо бы поспешить, не хотелось. И всё же…

Его рука уже потянулась к мобильному, когда в палату заглянула та самая женщина-вставь-градусник-куда-угодно-в-шесть-утра и сообщила бодрым голосом, что к Владу пришла жена, но она отправила её купить и надеть бахилы.

Шаталов даже не сразу понял, что обращаются именно к нему, тем более, что несчастного мужичка ожидало новое испытание в виде капельницы, а когда всё же осознал сказанное, едва не попросил выгнать эту самую «жену» куда подальше. Ибо кто именно мог скрываться за этим словом он даже боялся предположить. Ещё мелькнула надежда, что это может быть та, кого он хотел бы видеть в больнице в самую последнюю очередь, но тут же исчезла. Это не могла быть Ангелова — и точка.

Перебирать в памяти варианты, кто мог приехать его навестить, да ещё обозваться благоверной, времени не было. Шаталов быстро улёгся в постель, накрылся одеялом до подбородка и закрыл глаза, делая вид, что спит. Даже умудрился быстро впасть в состояние дрёмы, иначе объяснить себе то, что по палате разнёсся аромат духов Карины, он не мог.

Влад глубоко втянул в лёгкие этот запах, услышал рядом шелест, но глаза открывать не торопился. Пусть это всего лишь иллюзия — он готов продлить её на несколько мгновений прежде, чем поймёт, что она растаяла как дым.

Ей стоило огромного труда оттолкнуть его. Не поддаться влиянию красивых слов, мягкого голоса, взгляда, в котором было столь многое, что она едва не забыла обо всем. О том, что должна и чего не должна, чему верила и чему не верила…

Но, несмотря на это, кое-что ей упорно не давало покоя: он не опроверг ее слов о том, что спор с Муринским не завершен. Просто проигнорировал их, как нечто незначительное. И сомнения, посеянные этим мерзавцем, заставляли ее обороняться от Влада всеми силами. Хотя следовать своему решению оставить его в прошлом оказалось невыносимо тяжело, почти невозможно.

Слушая его удаляющиеся шаги, она едва сумела подавить в себе желание броситься следом и сказать, что все, что наговорила — ложь.

Хотя ещё полчаса назад ей казалось, что это правда. Что действительно ничего не осталось. Что чувства и надежды были вытеснены болью и разочарованием от предательства, что все эмоции иссушены, атрофированы, мертвы. И вот теперь, когда Влад ушел — на этот раз навсегда, она чувствовала это — сердце бешено бухало молотом о грудную клетку, разбивая ее самоконтроль и самообман на мелкие кусочки. Потому что ничего не прошло. И, наверное, никогда не пройдет.

Ужасное чувство, что, возможно, совершила ошибку, охватило и сковало все существо. Она без сил опиралась на стену, едва держась на дрожащих ногах, и пыталась мыслить трезво.

Если Муринский не врал и Шаталов просто хотел получить ее признание, то разве он отступил бы? Нет. Ведь лгать о том, чего нет, куда проще, чем открывать свои истинные чувства. И то, что отразилось на его лице, когда она попросила его уйти, ясно дало ей понять, что это — конец. Она по-настоящему задела его. Причинила боль. Своим неверием. Своей неспособностью рискнуть в борьбе за счастье.

Если разобраться, то как можно было вообще допустить мысль, что Муринский говорил правду? Разве она не узнала в полной мере за время работы с ним, каким скользким и изворотливым был этот человек? А Влад… несмотря на этот спор, он все же не сделал ничего плохого. Ничего подлого и низкого. Ничего, чего нельзя было бы простить.

Она рубанула с плеча, страшась снова попасть в такую же зависимость, что испытывала к Леше. Но правда была в том, что она уже в нее попала. И даже в гораздо более сильную. Потому и было так больно от того, что Влад лгал ей. Потому и было так сложно смириться с тем, что он спорил на нее.

Однако, по большому счету, ей уже было нечего терять. Давая ему шанс — она могла только обрести. Если уже не опоздала с этим, отталкивая его с идиотским упорством, рождённым трусостью. И как теперь объяснить ему все?

Да и стоит ли… Ведь были ещё Коля и бабушка, о которых она волновалась в первую очередь. Хотя, вероятно, насчёт многого при этом заблуждалась.

Разве бабушка не была достаточно крепкой, сумев пережить потерю дедушки и единственной дочери? Да, Карина хотела уберечь ее от новых потрясений, но вряд ли бабуле будет спокойнее от того, что она несчастна. И несчастна по собственной вине.

А Коля… замкнувшись в собственной боли, Карина думала только о плохом. Но разве не дал ему Влад за такое короткое время столь много всего, чего ребёнок никогда бы не получил без него? И дело было вовсе не в дорогостоящем планшете, а в том, что Шаталов давал мальчику ощущение полноценной семьи. Потому что очень быстро, почти незаметно Влад стал в этом доме своим. И желая огородить Колю от возможного разочарования, Карина, быть может, отбирала не только у себя, но и у брата шанс на счастье.

Она решила за всех них, привыкнув за эти годы к главенствующей роли, но в этой ситуации ей не стоило так поступать.

Да, она мало знала Шаталова. Но стало вдруг почти невозможно поверить, что он жесток и расчётлив настолько, чтобы морочить голову не только ей, но и доверчиво тянущемуся к нему ребёнку.