Дурная кровь (СИ) - Тараторина Даха. Страница 28

— Как?! Он не ценит такое сокровище? — Борей со скрежетом придвинул стул к Талле, якобы чтобы лучше её рассмотреть. — Но ваша кожа нежна, как только что выпавший снег, а очи глубоки, как омуты!

— А задница — мишень для неприятностей, — добавил наёмник.

Талла польщённо хмыкнула, хитро зыркнув на охотника.

— О, не обращайте на него внимания, прекрасная дева! Верд всегда отличался грубоватостью валенка…

— Зато ты так и остался ромашкой.

— У всякого своё предназначение, — притворно ахнул красавчик. — Я вынужден с самого рождения страдать от привлекательной внешности и отцовского состояния. Знаете, дорогая, — склонился он к колдунье, жарко дыша в вырез её рубахи, — я ведь богат. А все богачи несчастны и одиноки! Мы никогда не знаем, любят ли нас за деяния или за наши деньги…

— Деньги твоего папаши, — поправил Верд. — Кстати, напомни, речь о том состоянии, которого тебя лишили за то, что умудрился обрюхатить дочку градоправителя? Это же после той истории тебя сослали в Крепость?

Красавчик замолчал на вдохе, покаянно склонил голову и, наконец, уделил внимание наёмнику, ради которого, собственно, и подсел.

— Нет, — сознался он. Льняные локоны закрыли румянец на высоких скулах. — Сюда меня сослали, когда я заявил, что не стану жениться на этой распутной старухе. Ей на тот момент уже стукнуло тридцать, к тому же, она не была невинна!

Пальцы наёмника сами собой отбивали дробь по рукояти меча. Нет, конечно, он не собирался выхватывать оружие и нападать на бывшего сослуживца. Тем более, что тот тоже не беззащитен, до сотника вон успел дослужиться. Да и вообще выжил и рожу ему никто не попортил до сих пор. Что странно, если Борькины привычки не изменились. Холёный, избалованный, он вечно спал допоздна, требовал завтрак в постель, а комнату его (отдельную, между прочим!) сходу оборудовали зеркалами и шкафами для выходных платьев, кои и выгулять-то здесь всё одно повода не находилось. А уж сколько склянок с вонючими мазями и жижами стояло у его кровати! Смешать одну с другой в надежде, что получившаяся смесь вызовет у баловня хотя бы недержание, было любимым развлечением их отряда…

А гляди ты! Сотник… Когда-то это место прочили Верду. Очень, очень давно.

Разукрасить бы его физиономию синяками! Чтобы зенки, точно подведённые углём, превратились в узкие затёкшие щёлочки и больше не зыркали на колдунью, как на корову с рынка!

Да и девка хороша! Глазёнками стреляет, хихикает. Словно и не замечает, что ушлый блондинчик уже дважды якобы ненароком задел её колено, а наклонившись, чтобы показать что-то в другом конце забитого постояльцами зала, положил руку на спинку её стула, да там и оставил.

Пронзив ножом вдруг показавшийся жёстким, как подошва, кусок мяса, Верд поинтересовался:

— А что, Борька…

— Борей…

— Борька, успел ли ты жениться? Небось у какой-нибудь из твоих пассий всё ж нашлась цепкая мамаша, успевшая вовремя тебя словить на горячем?

Легонько коснувшись острого подбородка Таллы, красавчик скорбно сообщил:

— Настоящая любовь так и не нашла меня…

— Или ты хорошо прятался.

— Я одинок! Нет в моей жизни прекрасной женщины, что ждала бы дома у очага…

— Боги миловали, — вставил Санни.

Только Талла, кажется, сочувствовала искренне. Она позволила Борею, пустившему скупую, но совершенно не мужественную слезу, прильнуть к груди:

— Но вы не расстраивайтесь! Вы обязательно-обязательно ещё её встретите!

Борька всхлипнул и снизу-вверх посмотрел на девушку взглядом, полным обожания:

— Вы правда так думаете, юная прелестница?

Растеряв самообладание, наёмник ухватил красавчика за ухо и заставил отлипнуть от источника утешения всея мужчин, ака женского бюста. Заодно и капюшон снова натянул девке до носа, сильно жалея, что не получится до самых бёдер.

— Ну тут жарко! — попыталась увернуться Талла, упрямо распахивая плащ и тем самым привлекая внимание Борея. — Что я, как дурочка, у камина и в дорожной одёже?

— Ты что в ней дура, что без неё! — огрызнулся наёмник.

— Право, друг мой, не мучай девочку! — вступился за колдунью Санторий.

Вино придало служителю не то храбрости, не то дури, не то смеси того и другого. И правда, кому нужен дезертир, уже семь лет как считающийся мёртвым, и колдунья, за поимку которой король выдаёт не такую уж большую награду? Особенно если из вырученных денег ещё предстоит уплатить лекарю за лубки: ведь хмурый наёмник просто так девку не отдаст.

Подбодрённая Талла, наконец, скинула тяжеленный плащ охотника, в который тот укутал её ещё на въезде в Крепость. Взопревшая, раскрасневшаяся от внимания и паров горячего вина, она точно сама запьянела. Глупая девка! Небось никогда ещё не сталкивалась с опытным женолюбцем, не слышала столько ласковых слов. Кто ж в деревне станет рассказывать бабе, как она хороша? Зазнается ещё. И Верд тоже скупился на любезности. Вот и поверила, обомлела. А Борька горазд трепаться! И не таких уламывал…

Кулаки охотника недвижимо лежали на столе. Смуглые, крепкие. Привыкшие сжимать рукоять меча, а не женские прелести. Нет, Верд бывал с женщиной прежде. Неоднократно, шумно и с обоюдным (если верить опрашиваемым) удовольствием. Но в основном за деньги. И, если уж совсем честно, мужчине было глубоко плевать, насколько бабам нравилось, когда он их тискал. Но рядом со стройным, высоким, ухоженным Бореем, который словно не прекращал завлекающего танца, суетился и вертелся, охотник и правда походил на валенок. Старый, грязный, валяющийся в пыли и паутине за печкой. Такой не выбрасывают потому лишь, что напрочь забывают всякий раз, как отворачиваются.

Вот и Талла забыла. Смотрит на светловолосого красавчика… Отчего ж не посмотреть? Локоны пушистые, мягкие, льняные. Не то что жёсткая пакля Верда, в которой уже и не отличишь седину от выцветших, точно покрытых пеплом, прядей.

Стоят ведь друг друга, оттого и спелись. Шушукаются, радуются каким-то своим, не достигающим слуха наёмника, шуткам.

— Верд?

Санторий поднялся, чтобы последовать за другом, но наёмник нахмурился и кивнул на голубков:

— Следи. Я воздухом подышу.

Мороз с готовностью ударил в ноздри и забрался под куртку, надеясь долезть до самого сердца. Отгородившись дверью от шумной таверны, охотник ощутил, как сильно недовольная гримаса скривила лицо. Немудрено, что весёлая компания не слишком-то нуждалась в его обществе. Такая харя, к тому ж изуродованная шрамами, кому угодно настрой испортит.

Зря он приехал в этот город. Зря позволил Санни убедить себя именно здесь чинить подпругу. Теперь до утра, а то и до обеда мучаться, прятаться от воспоминаний, которым давно полагалось замёрзнуть ледышками и разбиться на мелкие осколки. Ан нет, живы. Летают в воздухе духом кислого пива и дымом очага; отзываются болью в переломанном некогда хребте и в крике о помощи, разрывающем горло на части, хрипотой, кровавыми сгустками застывающем на губах. Крепость была его домом. Здесь он встретил друга, здесь же его и потерял. Сколько раз счастье наполняло его, сколько раз смех перекатывался по этой самой таверне, подхваченный десятками глоток побратимов.

И сколько боли, унижения он вытерпел потом.

Израненный, изломанный и беспомощный. Он лежал там, в снегу, в собственной крови и нечистотах и понимал, что дюжина бойцов, играючи искалечивших его, даже не искала схватки. Они лишь возвращались в свою, вражью крепость. И могли сделать вид, что не заметили двух молодых своевольников. Но не сделали.

Израненный, изломанный и беспомощный. Да будьте вы прокляты, жестокие Боги! Почему именно сейчас, почему здесь он чувствует, что снова лежит в той вонючей жиже, орёт, что есть мочи, в пустоту, но никто не слышит!

За спиной тихо скрипнула дверь, а на плечо легла твёрдая рука, когда-то умевшая держать меч.

— Друг мой, что гложет тебя?

— Уйди, Санни.

— Кажется, это я уже делал. До сих пор извиняюсь, — хохотнул служитель. — Нет? Не стоило про это шутить?