Дурная кровь (СИ) - Тараторина Даха. Страница 35

За мгновение до того, как в лёгкие хлынула ледяная до кипятка вода, а всё вокруг почернело, перед ним промелькнуло лицо Санни.

Вот же клятый служитель! А Верд так надеялся перед смертью полюбоваться на что-то более приятное…

Видно кто-то, смыслящий в пытках, заставил его проглотить расплавленного железа. Грудь жгло, саднило, давило кашлем. Верд перевернулся, пытаясь выплюнуть, избавиться от разъедающего месива, а нутро всё продолжало и продолжало извергать его, не давая глотнуть воздуха. Растекающаяся перед взором пелена долго не желала признаваться, где верх, где них, но и она сдалась. Смахнув слёзы, наёмник с удивлением обнаружил, что находится не в брюхе неведомого монстра, не в лучшем из миров и даже (что, пожалуй, немного печально) не на постоялом дворе после сумасшедшей пьянки. Рядом сидел мокрый, как мышь, дрожащий Санторий, всё ещё обмотанный верёвкой вокруг пояса и дёргающий её поочерёдно с Кауркой, привязанной ко второму концу.

«Талла!» — хотел крикнуть Верд, но вместо этого лишь слабо дёрнулся и снова надрывно закашлялся.

Санни молча показал ему средний палец, но, сжалившись, всё же кивнул на съёжившуюся в комочек колдунью. И как он сразу не заметил, что она совсем рядом сидит! Смотрит озабоченно, всё пытается выдавить хоть слово, но вместо этого так лязгает зубами, что аж шатается.

Выдрать бы как следует! Чтобы неделю сесть не могла, чтобы и не думала ни на шаг отойти… Верд едва нашёл в себе силы подняться на локте и сгрести в охапку и дурную, и друга. Выдерет, обязательно выдерет! Великодушные Боги, всё же вы существуете!

Благо, какая-никакая сменная одежда нашлась в сумках. Забыв, что стоит стыдливо отворачиваться друг от друга, они встали кружком, стягивая онемевшими пальцами мёрзлые тряпки, сбрасывая их в кучу, укутываясь в сухое, заворачиваясь в одеяла. Волосы у всех троих смёрзлись сосульками, а кожа грозила слезть с костей от холода.

— К-к-кха-кха, — закашлялся Санни, с трудом прохрипев: — Костёр!

Верд замотал головой, сильно подозревая, что горло покрылось льдом изнутри. Он ткнул в пролесок, разрезающий елочную стену леса надвое, и сипло выдавил:

— Лесник… Две-три версты, не больше.

Каурка скептически фыркнула. Её поблагодарить не удосужились, а ведь вздумай лошадь пойти не от полыньи, а к ней, никто бы уже не выбрался из реки. А теперь вези их ещё… Небось, кабы пришлось эти три версты преодолеть пешком, тягая на себе уйму мокрой одежды, троица иначе бы заговорила. Кляча же лишь ткнулась горячей мордой в ухо хозяина, и Санни не стал её отталкивать.

Верд не ошибся. Домик лесника стоял на том же месте, что и десяток лет назад, свежий санный путь вывел аккурат к нему. Старого лесника, правда, заменила не менее старая бабка с маленькими чёрными глазками. Она отворила не сразу, долго пыхтя под дверью и рассматривая пришельцев в щёлочку, но, решив впустить, лишних вопросов не задавала.

— Дурные! — сообщила она, метко плюнув через перила крыльца. — Марш к печке!

И сказать стыдно, что с ними делали дальше! Лесничиха ругалась, на чём свет стоит, одну за другой нагревая черёпки с водой, укутывая их в тряпицы и подсовывая пострадавшим заместо грелок. Она поила их горячим горьким отваром до тех пор, пока боле не лезло, а после этого снова ругалась и опять поила. Топила печь, бегала в поленницу за новыми дровами и снова топила. А потом ругалась. И ещё ругалась, пока Верд, всегда считавший, что бранных слов знает столько, что когда-нибудь на старости сможет читать по ним лекции, заслушавшись, не задремал.

Баба Рута, как представилась старушка, с куда большей лаской распрягла и накормила коней, особенно тщательно осмотрела Таллу и, наконец, успокоилась, то бишь, принялась ругаться вдвое тише. Она зорко следила за гостями, не позволяя шелохнуться без приказа, и, не глядя, плела корзины из лозы.

— Цыц мне! — строго приказывала Рута, стряхивая сонливость и тут же снова начиная кемарить. — Ишь!

Дождавшись, пока старушка, разморённая теплом, глубоко засопит, Талла теснее прижалась к Верду. Наёмник намеренно не открывал глаз: колдунья заслужила хорошую трёпку, а покамест у него на это моченьки не хватит.

— Спасибо, — пробормотала дурная, прижимая мокрую щёку к его груди.

— Ему спасибо?! — возмущённо зашипел Санни, подорвавшись, но Рута строго всхрапнула, и служитель снова рухнул на лавку, обиженно скрестив руки на груди.

— Задницу надеру, — пообещал наёмник, всё так же не поднимая веки, и уточнил: — Завтра.

Девушка покорно согласилась:

— Заслужила… Чудо, что ты нашёл меня… там. Там было страшно и… и очень-очень темно.

Верд поднял веки, покосился.

— Не я нашёл. Они, — наёмник сжал узкую ладонь, позволил тонким пальцам проследить рисунок охотничьих меток. По треугольнику пробежала обжигающая синяя искра. — Ты спрашивала, откуда они. Ну так слушай. Когда-то очень давно я умирал. Нет, не умирал. Меня ждала участь куда хуже, чем смерть. Унизительная для мужчины, для воина… Я лежал пластом в дружинном доме, чудом найденный, удачей… — он хмыкнул, едва не засмеявшись, — или проклятьем спасённый. Не мог ходить, шелохнуться не мог. Израненный, в единый миг ставший калекой и посмешищем. Я мечтал умереть. И иногда кажется, что тогда меня не спасли. Что Боги услышали молитвы, и я действительно умер.

Талла прильнула к нему, словно боялась, что наёмник вот-вот растворится в густом тепле избы.

— Ты не умер, Верд. Честное слово! Я слышу, как бьётся твоё сердце.

Наёмник затаил дыхание, пока девчонка вслушивалась, касаясь ухом его груди, пригладил непослушные белоснежные волосы.

— Меня спасла такая, как ты. Я не помню этого, побратимы рассказывали. Колдунья по воле судьбы оказалась в Крепости, случайно услышала разговоры об умирающем в «Кольчуге». И предложила помочь. Заработать хотела, не иначе. Но я бы все деньги, что имел, отдал за возможность снова ходить. Потому меня и не спросили, просто привели дурную к постели и оставили. Не знаю, что она делала, не ведаю, как лечила. Я редко приходил в сознание. Просил нашего лекаря… давать мне дурманящие смеси, чтобы мучаться меньше. Но однажды я проснулся, а она рядом. Красивая. Как ты. Только старше.

— Она спасла тебя? — синие озёра сверкали любопытством и надеждой: дурные колдуньи не беды приносят, а благословение!

— Как посмотреть. Но жизнь она мне сохранила. И плохим бы я был воином, кабы не отплатил вашей сестре тем же. Жизнь она мне сохранила, — ещё раз проговорил он задумчиво; шрам, разрезающий надвое губы наёмника, болезненно дёрнулся, — но говорила как с тем, кто уже умер. Ну да и правильно. Она точно знала, что то, что случилось… что я не смогу остаться в Крепости. Смотрела — и видела насквозь, как кусок льда. И она предложила мне работу.

Талла приподнялась, недоверчиво вглядываясь в изуродованное порезами лицо мужчины. Такой судьбе радоваться бы, а он горько усмехается.

— Какую работу?

Верд снова положил ладонь колдуньи на свои руки. Метки нагрелись, обжигая их обоих, точно жаром скрепляли куски сломанного некогда меча.

— Она оставила мне эти шрамы. Заклеймила. Сделала верным псом. Так становятся охотниками. Так набирают рабов, которые не могут сказать нет.

Девчонка нахмурилась, попытавшись вырваться, но Верд не позволил. Всё смотрел с надеждой в глаза: понимаешь? Осудишь?

— Ты поэтому ищешь колдуний? Она приказала тебе?

Он не отвечал. Без того ясно.

— Что она делает с теми, кого ты приводишь?

Он сам отпустил бледную ладонь, ещё и оттолкнул, чтобы Талла не подумала, будто он разнежничался.

— Плевать я хотел, — наёмник сжалился, устыдился мелькнувшему в синей глубине испугу: — Некоторых встречал много позже. Живут у богачей и в ус не дуют. Они служат тем, кто может уберечь их дар.

— И они не имеют права уйти…

— Они под защитой.

— Они в рабстве! Как… как ты, Верд!

Наёмник резко сел на лавке, откинув одеяло, и тут же зашёлся кашлем: