Агенство БАМС (СИ) - Блэк Тати. Страница 11

— Не понимаю вас, сударь. Извольте изъясняться точнее.

— Ну что же, коли вы этого желаете… — Он наклонился к ней ближе, так, что прядь волос с его лба коснулась Настасьи Павловны, заставив ее отпрянуть, и продолжил все тем же вкрадчивым голосом:

— Мне довелось намедни побывать в кабаре, ma cherie, и я был весьма впечатлен танцем, который вы исполняли. — Он посмотрел на нее выжидательно, и у Настасьи Павловны сбилось дыхание, будто у загнанной в ловушку дичи.

— Вы, должно быть, обознались. Не имею ни малейшего понятия, о чем вы говорите. — Ей пришлось приложить немало труда, чтобы голос звучал спокойно. Этот мужчина пугал ее. И тем, как смотрел на нее, и тем, что говорил.

— Уверяю, увидев вас хотя бы раз, невозможно спутать ни с кем ни ваших глаз, Настасья Павловна, ни ваших губ… — его взгляд недвусмысленно скользнул по ее устам.

— Да как вы смеете! — воскликнула Оболенская, задохнувшись от возмущения. — И кто вы вообще такой, позвольте узнать?

— Простите, я не представился, — мужчина продолжал улыбаться, ничуть не смущенный ее отповедью. — Граф Ковалевский, к вашим услугам, сударыня.

— Приятно познакомиться, граф, — кивнула Настасья Павловна, отступая на шаг. — А теперь, извините…

— А теперь вы со мной потанцуете, — перебил Ковалевский, крепко ухватив Настасью Павловну за запястье. — И не говорите, что все танцы уже заняты. Я вижу, что ваша карточка несправедливо пуста, — с этими словами он увлек ее в круг танцующих.

Оболенская не стала сопротивляться, боясь, что привлечет к себе излишнее внимание и попадется на глаза Петру Ивановичу, ежели тот все еще находился на балу.

Играл вальс. Настасья Павловна, чрезмерно озабоченная тем, чтобы ее невозможно было разглядеть из зала, почти уткнулась лицом в сорочку Ковалевского, породив у того понимающий смешок.

— Как приятно, что я вам тоже понравился, Настасья Павловна, — шепнул граф ей на ухо, снова посылая по телу волны дрожи, причины которой Оболенская затруднялась истолковать.

— Разве могло быть иначе? — улыбнулась она в ответ, рассудив, что лучше прибегнуть к невинному флирту, нежели открытой враждебности. — Уверена, вы разбили немало сердец, граф.

— И вы боитесь, что с вашим станется то же самое? — спросил он, продолжая улыбаться.

Это было уже чересчур.

— Нисколько, сударь. Предпочитаю разбивать сердца сама! — ответила Настасья Павловна, ослепительно улыбнувшись.

— Что ж, вынужден признаться, что ваша стрела уже попала в цель, — вздохнул граф и вдруг потянул ее к двери в сад. — Выйдемте, Настасья Павловна.

Оболенской совершенно не хотелось идти с этим мужчиной в сад, рискуя остаться с ним наедине, но зато это избавляло ее от необходимости утыкаться ему в манишку, порождая меж ними вопиюще неприличную близость.

Спустившись в сад, Настасья выдохнула с облегчением, но длилось оно недолго. Едва стоило им с графом оказаться в затененном уголке, как Ковалевский крепко притиснул ее к себе, да так, что у Настасьи Павловны сызнова сбилось дыхание.

— А вы ведь вдова, Настасья Павловна? — спросил граф, облизывая уголок губ.

— И что с того, сударь? — ответила Оболенская, снова подпуская в голос холод и стараясь вырваться из цепких объятий.

— А то, моя дорогая, что я хочу вас с того момента, как увидел на сцене «Ночной розы». И вижу, что и вы ко мне неравнодушны… — пробормотав последние слова едва разборчиво, граф завел руки Оболенской за спину, крепко сцепив своими пальцами ее запястья, и жадно приник устами к нежной шее. Настасья Павловна дернулась, пытаясь высвободиться, но вместо этого оказалась прижата к мужскому телу еще крепче.

— Отпустите меня! — прошипела она, пытаясь уклониться от горячих губ графа.

— Полноте, Настасья Павловна! — ответил он, вскидывая голову. — Чего вы хотите? Набить себе цену?

— Я хочу уважения к себе, сударь! — отчеканила Настасья Павловна, ухитрившись наступить графу на ногу, да так удачно, что тот, поморщившись от боли, выпустил ее из своих объятий. Воспользовавшись этим, Оболенская быстрым шагом направилась к дому, надеясь, что теперь-то наглец от нее отстанет. Но довольно скоро обнаружила, что он идет позади.

— Подождите, Настасья Павловна! — окликнул ее граф, но она не остановилась. Быстро взбежав по ступенькам на веранду, Оболенская кинулась в зал, чтобы оттуда прошмыгнуть в свои покои. На сегодня с нее довольно. А утром она объяснит дядюшке, что у нее разболелась голова и извинится за свое исчезновение.

Но планам ее не суждено было сбыться. Прямо на пороге веранды Настасья Павловна столкнулась с неожиданным препятствием в виде крепкой груди Петра Ивановича Шульца.

Стоило признаться самому себе, что мысли об Оболенской были подобны лавине, и как ни старался избавиться от них Шульц, у него ровным счетом ничего не получалось. Тепло соблазнительных уст, что чувствовали его губы тогда, на сцене, сладость дыхания, весь образ Настасьи Павловны то и дело вставал в воображении Петра Ивановича. Меж тем, вставать должно было совершенно иное — а именно необходимость составить логический, холодный и выверенный план по поимке преступника.

Оставив Оболенскую возле ворот, Петр Иванович развернулся на месте по-военному и размашистым шагом направился далее по улице. Желание вернуться к дому Настасьи и сделать то, что далее могло иметь последствия и для него, и для Оболенской, было нестерпимым. Как же быстро все изменилось в его жизни! И как глупо было теперь помышлять о том, что он сможет справиться со своими чувствами, коих становилось все более с каждой встречей!

Шульц вышагивал по тротуару, не замечая ничего кругом. Свет от фонарей становился все более тусклым, сигнализируя о том, что Петр Иванович неминуемо приближается к кварталу, который в Шулербурге часто именовали трущобами. Но, охваченный бурей воспоминаний и чувств, лейб-квор не видел ничего кругом.

— Петя!

Окрик наверняка принадлежал Фучику. Это Шульц понял сразу, стоило только ему заслышать свое имя. Он повернулся, находя невидящим взглядом паромобиль в трех шагах от себя. Встрепенулся, помотал головой, прогоняя неуместные мысли, и нахмурился. Увидеть в трущобах Аниса Виссарионовича было столь неожиданным, что в голове Шульца немедля родились сразу несколько предположений касательно того, что здесь мог делать фельдмейстер. Впрочем, делиться своими соображениями с самим Фучиком он не торопился.

— Что ж ты, голубчик, оглох, что ли? — с улыбкою на добродушном лице вопросил Анис Виссарионович. — Трижды окликал тебя прежде чем ты заслышал.

— Прощения прошу, Анис Виссарионович! — бодро откликнулся Шульц, делая шаг к паромобилю. — Задумался о деле.

От слов Петра Ивановича Фучик сразу весь будто сдулся и сгорбился. Вздохнул, как будто речь шла о чем-то безнадежном, и кивнул на соседнее с собою сидение.

— Едем, Петя. Ждут нас… там.

Анис Виссарионович махнул рукою в неопределенном направлении, и Шульц понял, что под «там» подразумевается встреча если не с самим великим князем, то с кем-то из его окружения. Это обстоятельство словно бы стряхнуло с него дурман очарования, исходящей от весьма конкретной особы. Петр Иванович распрямил плечи, устроился подле Фучика в паромобиле, и мгновением позже они с фельдмейстером уже мчались по пустынным улицам Шулербурга навстречу неизвестности.

Во все время пути Фучик молчал, попыхивая сигарою, не стремился нарушать тишину и Шульц. На сей раз измышления его касались того, что он не продвинулся в своих поисках ни на толику. Все предположения о том, кто мог скрываться за личиной убийцы, не имели под собою никакого основания, а версии, одна другой краше, были высосаны из пальца.

В особняке в три этажа, к которому привез его Анис Виссарионович, находиться лейб-квору раньше не доводилось. Но и задавать вопросов где же они очутились, Шульц не торопился. Что толку любопытствовать о том, что и без того откроется ему через несколько минут?