Агенство БАМС (СИ) - Блэк Тати. Страница 2

— Обратите внимание, Настасья Павловна. Видите? Руки несчастного сложены на груди. При этом сломаны оба указательных пальца. Словно воздетые к небу персты.

Не глядя на Оболенскую, которой стало не по себе — по крайней мере, девица была белее мела и то и дело подносила к лицу батистовый платок — Шульц присел возле покойника, что был обнаружен им в особняке князя, достал из кармана внушительный сверток и принялся за осмотр.

Со всем тщанием оглядел рот, нос и глаза убитого, то отодвигая провисшие, будто брыли бассетхаунда, щеки, дабы осмотреть зубы, то проводя палочкой, смоченной в какой-то жидкости, по пожелтевшей роговице. Затем и вовсе совершил странное — двумя пальцами зажал язык убитого, выудил его изо рта, обильно присыпал какой-то металлической трухой и принялся скрести.

— Ах, Петр Иванович, давайте же уйдем! — взмолилась шепотом Оболенская, но это воззвание Шульц оставил без ответа, продолжая свои манипуляции с покойным.

— М? — только и откликнулся он, впрочем, не слыша и не слушая ничего, кроме собственных инстинктов. А они кричали, как никогда до этого. То, что Шульц мог ранее воспринять за череду совпадений, в эту ночь и при осмотре этого трупа, подтвердило догадку Аниса Виссарионовича, которую фельдмейстер высказал Петру Ивановичу не далее как третьего дня. Они имели дело с какой-то общиной, вероятнее всего, состоящей из религиозных фанатиков. И хоть преступник, коего выслеживал Шульц, действовал в одиночку, все улики, что лейб-квор находил на местах преступления, указывали на то, что в Шулербурге бесчинствует целый орден мистиков.

Взять хотя бы определенную позу, в которую были уложены жертвы. Или латунный порошок на языках покойников. Каждый раз, отправляя несчастных к праотцам, убийца посыпал их ротовые полости латунью. И этот факт не давал Шульцу покоя.

— Ну-с. Первый осмотр завершен, можно вызывать фельдмейстера. Уверен, он лично возжелает ознакомиться с этим делом.

Петр Иванович положил собранный материал в сверток, а тот, в свою очередь, вернул в карман, где ему было самое место. Вновь огляделся, справедливо полагая, что осмотром помещения займется квартальный после того, как здесь поработают сотрудники сыскного магического агентства. Мало ли, что еще интересного обнаружить удастся.

— Петр Иванович, — вновь попыталась воззвать к Шульцу Оболенская ослабевшим голосом. — Давайте же выйдем на свежий воздух.

И только теперь лейб-квор заметил, что девица наверняка чувствует себя на месте преступления не в своей тарелке. Впрочем — сказал себе мысленно Шульц — никто не заставлял ее при такой чувствительности отправляться следом за ним. То-то нюхнула настоящего пороху и поняла, как трудна жизнь настоящих сыскных. Это вам не под лодкою лежать, романтизируя то, что романтизировать было крайне неуместно.

— Давайте же выйдем, Настасья Павловна. Тем паче, что мне картина ясна, и здесь я уже закончил.

Он еще раз осмотрелся, скорее для порядка, чем рассчитывая увидеть неосторожно оставленную убийцей улику, подошел к Оболенской и подставил ей руку, чтобы она оперлась на нее.

Свежий воздух был необходим и Шульцу. Это он понял, когда они с Настасьей Павловной вышли в сад, и Петр Иванович подставил лицо ночному ветерку. Все эти латунные порошки, жидкая амальгама в склере и сломанные пальцы начали порядком ему надоедать. Вынув из кармана нечто похожее на плоский диск с шестеренками, на деле оказавшийся весьма полезным изобретением, Шульц повернул на нем крохотный рычажок, и отпустил с руки. Диск взмыл наверх, застыл на несколько мгновений, после чего исчез из виду.

— Прелюбопытная, надо сказать, вещица. Телепарограф. Видели такие, Настасья Павловна? — не без самодовольства спросил Шульц, охлопывая себя по карманам. После чего понял, что сигары были оставлены им в кабинете агентства. А жаль…

— Ах, не видела и видеть не хочу, — потирая виски и прикрыв глаза, выдохнула шепотом Оболенская, чем вызвала у Шульца лишь пожатие плечами. — Вы же доставите меня домой, господин лейб-квор?

Тон девицы никак не вязался с произнесенными словами, и если бы Петр Иванович возжелал — непременно указал бы на это Настасье Павловне.

Но он так устал… Эти трое суток практически без сна, кофию и удобной постели… Хоть лейб-квор и начал привыкать к подобному, ему теперь желалось только одного — комфорта.

— Доставлю, Настасья Павловна. Сейчас за мной прибудет паромобиль, я прикажу сделать крюк, чтобы высадить вас у вашего дома.

Он сделал паузу, всматриваясь в черты лица докучливой девицы, в которых вдруг начал находить свою, удивительно притягательную, но неуместную прелесть. Весь облик Оболенской был словно соткан из вызова — того самого, коего так чурались в модных гостиных Шулербурга. Но который неизменно притягивал все внимание несчастного Шульца.

— Что же ваш батюшка? — неожиданно даже для самого себя задал вопрос Петр Иванович. — Ужель еще не объявил ваши розыски?

Ответом ему стал надменный и суровый взгляд Оболенской, в котором, к радости своей, Шульц увидел и растерянность. Тем лучше. Напомнить девице, имеющей слишком неуместную тягу к приключениям, что за сие можно получить наказание — лишним не будет. Настасья Павловна на вопрос Петра Ивановича не ответила. А вскоре прибывший фельдмейстер избавил ее от неловкости, которую она непременно бы испытала от слишком затянувшейся паузы в разговоре.

— Идите к паромобилю, Настасья, — неожиданно пренебрегая официальностями, тихо проговорил Шульц, подталкивая Оболенскую в сторону прибывшего экипажа. — Я скоро.

Паромобиль был чудо как хорош! Буквально намедни их агентство закупило три таких агрегата, один из которых достался нынче Шульцу в качестве средства передвижения. Он же и отвлек ненадолго Настасью Павловну от дальнейших препирательств, чем и воспользовался лейб-квор, подтолкнувший девицу к распахнутой дверце. Споро доложив всю диспозицию прибывшему фельдмейстеру и заручившись его позволением отбыть наконец домой, Шульц занял место в кабине управления подле Оболенской.

С паромобилями Петр Иванович умел обращаться не хуже, чем с породистыми кобылками. Они требовали руки твердой и уверенной — это Шульц знал наверняка.

— Что ж… отправляемся, Настасья Павловна, — проговорил лейб-квор, давая ход мощному агрегату. И услышав короткое, но емкое «ох» Оболенской, прибавил пару, «выплывая» на Твердоостровский проспект.

Дальнейший путь проделали молча. Оболенская предпочла Шульцу любование ночными улицами.

Здесь, в северном квартале роскошь особняков соседствовала с мрачными пейзажами нищеты и трущоб. Только будучи в нездравом уме можно было позволить себе поселиться в этом районе, оттого факт, что в подобном месте приобрел недвижимость сам великий князь, вводил Петра Ивановича в некое подобие ступора. Впрочем, рассуждать об этом, даже мысленно, было не его ума дело.

Отбросив все подобные измышления, Шульц сосредоточил внимание на дороге, изредка бросая быстрые взгляды на Оболенскую. Они были знакомы всего ничего — полных три дня, за которые Настасья Павловна успела порядком ему надоесть. И настолько же — привлечь к себе внимание.

Сейчас, когда девица сидела смирно, чуть опустив голову и нервно сжимая ладони, лежащие на коленях, прикрытой плисовой юбкой, она казалась ангелом, сошедшим с небес и готовым исполнить волю того, кому была призвана в услужение. Но Шульц знал — все это обман, химера, и стоит произнесть хоть одно неосторожное слово — как Оболенская превратится в истинную фурию.

Так и добрались до ее поместья. Улицы города здесь были более светлыми, а особняки по обеим сторонам Мерьяславского проезда — высокими и из белого камня. Таким был и дом Настасьи Павловны. Весь его нижний этаж был ярко освещен, и желтые лучи, льющиеся от газовых фонарей, пятнами расплывались по изумрудным лужайкам сада.

— Что же, настала пора прощаться, — произнес Петр Иванович, останавливая паромобиль у чугунных ворот ограды, немым стражем опоясывающей территорию особняка. — Я провожу вас, Настасья Павловна.